Интеллигенция это кто: Интеллигент — это… Что такое Интеллигент?
Кто такие интеллигенты? Что значит слово «интеллигентный»?
Интеллигенция — это социальная группа, к которой относятся люди высокой культуры, профессионально занимающиеся умственным трудом. Интеллигент — человек, принадлежащий к этой группе.
Происхождение слова
Слово «интеллигенция» изначально указывало на широкий спектр мыслительной деятельности. Оно произошло от латинского глагола intellego, который переводится как «ощущать, воспринимать; познавать, узнавать; мыслить; знать толк, разбираться».
Итальянский философ Фома Аквинский считал, что ум и интеллигенция — различные понятия. «Интеллигенция — это отличная от ума сила, поскольку разум является силой, отличной от воображения или чувства», — писал он в богословском трактате «Сумма теологий». Он также напоминает, что слово «интеллигенция» в переводах с арабского использовалось в отношении ангелов: «по той, возможно, причине, что такие субстанции всегда актуально мыслят».
В значении социальной группы слово «интеллигенция» вошло в употребление примерно на рубеже XVII-XVIII вв.
Как пишет социолог Н. В. Латова, «Люди, профессионально занимающиеся интеллектуальными видами деятельности (учителя, артисты, врачи и т. д.), существовали уже в Античности и в Средневековье. Но крупной социальной группой они стали только в эпоху Нового времени, когда резко возросло количество людей, занятых умственном трудом».
По мнению советского филолога Д. С. Лихачева, первыми русскими интеллигентами были дворяне-вольнодумцы в конце XVIII века: например, А.Н.Радищев и Н.И.Новиков.
Презрение к интеллигентам
В Толковом словаре Ушакова приводится еще одно значение слова «интеллигенция»: «то же, как человек, социальное поведение которого характеризуется безволием, колебаниями, сомнениями». В качестве примера приводится цитата В.И.Ленина: «Вот она, психология российского интеллигента: на словах он храбрый радикал, на деле он подленький чиновник»
Стоит отметить, что перед революцией 1917 года занятие умственным трудом перестало было основным признаком интеллигента.
На первый план вышли оппозиция власти, гражданская ответственность и стремление к социальной критике.
По мнению некоторых социологов, к началу XXI столетия сформировались три вида интеллигенции: высшая (представители творческих профессий, изобретатели), массовая (учителя, врачи, журналисты) и полуинтеллигенция (ассистенты, медсестры, техники).
За рубежом в отношении тех, кто занят в сфере умственного труда, чаще используется термин «интеллектуалы» (intellectuals).
Интеллигенция и эволюция – Weekend – Коммерсантъ
В издательстве «НЛО» вышла книга историка Дениса Сдвижкова «Знайки и их друзья» — глубокий и едкий анализ феномена русской интеллигенции
Интеллигенция — не нейтральное обозначение социальной группы. В самом этом слове как будто бы уже содержится вызов и ряд тревожащих вопросов. Интеллигенция — гордость нации и соль земли или, наоборот, сборище вечных отщепенцев и «лишних людей»? Представляет все лучшее в России или не имеет к своей стране никакого отношения? Спаситель или предатель? Обязательный элемент модерного общества или уникальный русский феномен (в конце концов, это одно из слов, которые европейские языки заимствовали из русского — вместе со «спутником» и «самоваром»)? Жива ли настоящая интеллигенция или давно погибла (после большевистской революции, сталинских чисток, 1990-х, распространения интернета)? Все эти вопросы волнуют русское общество десятки или даже пару сотен лет.
«Знайки и их друзья» — переработка академической монографии Сдвижкова на ту же тему, вышедшей в 2006 году по-немецки. Книга издана в научно-популярной серии «Что такое Россия?» (пожалуй, это едва ли не лучший том серии), но популярность здесь проявляется не в упрощении, а в ироничности, настойчивой игривости изложения: шутки загораживают путь пафосу, рвущемуся из самого слова «интеллигенция». (Отчасти Сдвижков стилизует свое повествование под манеру светского литератора-любителя, подмигивающего понимающей публике «своих», какими были первые русские интеллигенты карамзинской эпохи).
Стоит сказать две вещи о жанре. Во-первых, это не последовательная история, где главное — периоды, вожди и последователи, а история понятий. Интеллигенция объясняется через ключевые слова: от «мнения» и «освобождения» до «духовности» и «пошлости» (включая «очки» и «шляпу»). Во-вторых, это сравнительная история. Сдвижков полагает, что русская интеллигенция, конечно, уникальная, но не то чтобы очень.
На латыни «интеллигенция» — это попросту способность к чтению и суждению. Превращаясь в абстракцию, оно означает способность «читать мир», придавать аморфной реальности смысл. В античной философии это качество одной отдельной личности, однако в XVIII веке в словаре просветителей интеллигенция превращается в свойство общества — разумность как коллективный талант к постижению и управлению миром.
В следующем веке в странах Восточной Европы интеллигенция становится именем для носителей этой способности. Свойство окончательно превращается в миссию, обрастает грузом ответственности и ореолом святости.
Интеллигенция, и русская и европейская, существует в сложной системе союзов и противостояний. Сдвижков подробно разбирает их: интеллигенция и государственная власть — патрон и партнер в просвещении народа или мучитель и источник всего зла; интеллигенция и народ — темная и страшная масса или святой страдалец, в спасении которого и есть смысл существования интеллектуалов; интеллигенция и церковь — другой попечитель о смысле, вечный образец и вечный конкурент; интеллигенция и богема — безответственные интеллектуалы, соблазняющие эскапизмом и отказом от миссии; наконец, интеллигенция и средний класс — презренный мещанин, объект сильнейшей ненависти и неизбежный симбионт, без которого модерных интеллектуалов бы попросту не существовало.
В этом огромном поле притяжений и отталкиваний интеллигенция постоянно меняет свои позиции.
Так же как меняется сама ее социальная природа: от вальяжных придворных, пописывающих на досуге оды и памфлеты, до яростных разночинцев — и вплоть до большевиков, презиравших интеллигенцию от всей души, но являвшихся ее типичными представителями.
За три века своего активного существования интеллигенция претерпела великое множество таких метаморфоз, однако сейчас, как считает Сдвижков, ее история, в сущности, закончена. В эпоху глобального капитализма и окончательного превращения интеллектуалов в специалистов «высокой» интеллигенции с ее амбициями и метаниями больше нет места.
Может быть, это и так, но само ускользание объекта исследования, постоянная перемена сущности под воздействием любых социальных и экономических обстоятельств, кажется, означает невероятную способность интеллигенции к выживанию — что, конечно, отличает ее от самих интеллигентов.
цитата
Писать об интеллигенции так же, как о других исторических феноменах, сложно.
Денис Сдвижков. «Знайки и их друзья. Сравнительная история русской интеллигенции». М.: НЛО, 2021
Либеральная интеллигенция и постпутинский консенсус
И вдруг в последние годы оказалось, что все не так. Что интеллигентский образ «Запада» находится в смертельной опасности. И опасность эта исходит не от злодейских антидемократических режимов, а изнутри – от местных леваков и анархистов, от феминисток, от людей с другим цветом кожи, от тех, кто исповедует «неправильные» религии.
В «Подростке» Федора Достоевского Версилов-старший вывел сакраментальную формулу: «священные камни Европы»; после 1917-го формула вроде бы списана в утиль, но с начала этого тысячелетия, особенно в последние годы, воскресла и оказалось на знамени российского либерала. «Русскому Европа так же драгоценна, как Россия; каждый камень в ней мил и дорог. Европа так же точно была Отечеством нашим, как и Россия… О, русским дороги эти старые чужие камни, эти чудеса старого божьего мира, эти осколки святых чудес; и даже это нам дороже, чем им самим!». Написано 135 лет назад, между прочим.
Священный камень «Запада» пошел трещинами и стал постепенно разрушаться. Этому способствовали многие вещи: от 9/11 до #meetoo, Black Lives Matter и притока беженцев в Европу. Новая реальность настолько не нравится российскому либералу, что он на удивление быстро превращается в скрытого (а то и открытого) расиста, мужского шовиниста, реакционера, который впадает в ярость от того, что (на самом деле) просто не понимает происходящего вокруг.
При этом он по-прежнему считает себя (1) либералом, (2) демократом, сражающимся с антидемократическим режимом Путина. Просто к этому добавилась функция (3) – оплакивать священные камни Европы, брошенные на произвол судьбы населением Запада.
В другом сочинении Достоевского Иван Карамазов рассуждает точно так же, как сегодня думает постсоветский интеллигент: «Я хочу в Европу съездить, Алеша, отсюда и поеду; и ведь я знаю, что поеду лишь на кладбище… вот что!.. Дорогие там лежат покойники, каждый камень под ними гласит о такой горячей минувшей жизни, о такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину, в свою борьбу и в свою науку, что я, знаю заранее, паду на землю и буду целовать эти камни, и плакать над ними, – в то же время убежденный всем сердцем моим, что все это давно уже кладбище, и никак не более».
Иванов Карамазовых среди российских либералов множество. Юморист Виктор Шендерович бросился защищать «священные камни» от хунвэйбинов cancel culture; в тексте, более напоминающем эстрадный монолог, он подводит читателя к тому, что нынешний упадок Запада есть следствие стремления к равноправию и справедливости – ведь то же самое произошло с социалистической идеей в СССР!
«Интеллигенции и народу пора разъехаться из коммуналки»
18 декабря состоялся традиционный рождественский киносеминар Лаборатории экономико-социологических исследований ВШЭ.
Фильм Авдотьи Смирновой «Кококо» дал повод поговорить о судьбе российской интеллигенции.
Видеозапись
Картина, одним из авторов которой является Авдотья Смирнова, не первый раз становится «материалом для интерпретации» на киносеминарах Лаборатории экономико-социологических исследований (ЛЭСИ) ВШЭ. В 2007 году «классическое трио в составе одного дилетанта и двух профессионалов» (так заведующий ЛЭСИ, первый проректор ВШЭ Вадим Радаев отозвался о себе и своих неизменных коллегах по семинару Сергее Медведеве и Виталии Куренном) обсуждало фильм «Прогулка», сценарий к которому написала Смирнова.
«Кококо», эта история столкновения российской интеллигенции с народом в лице их вроде бы типичных представителей, показалась Вадиму Радаеву подходящим материалом для разговора о «конце интеллигенции». «Фильм, — считает Вадим Радаев, — удачен в том смысле, что он схематичен, социологичен, но притом там все живенько представлено, и созданные типажи кажутся живыми, что картину, несомненно, украшает».
Комедия по жанру, «Кококо», однако, совсем не выглядит «веселеньким» фильмом. Непонятно, смеяться или плакать нужно по поводу того, что видишь на экране, а под конец и вовсе «натурально становится тошно». «Фильм довольно беспощадный», — констатирует Вадим Радаев.
Другая героиня, Вика, служит в этом смысле лишь инструментом, с помощью которого диагноз можно поставить. А что это за диагноз? Жизнь без огня. Борьба без веры. Отсутствие внутренней опоры и безнадежный поиск ее вовне.
Сама Авдотья Смирнова, говоря о своем фильме, выступала против «социального считывания», которое, казалось бы, лежит на поверхности картины. «Кококо», по ее словам, фильм просто о том, как две страты общества, представленные питерской интеллигенткой Лизой и приехавшей из Екатеринбурга «хабалкой» Викой, утратили способность к коммуникации друг с другом. «Конечно, сюжет про отсутствие коммуникации интересен, но мне он не кажется главным, — считает Вадим Радаев. — Я буду говорить о другом.
Кто такая Лиза? Представительница самого что ни на есть высшего слоя питерской интеллигенции, музейный работник, этнограф (так сказать, «специалист по народу»). А жизни счастливой нет — внутренний огонь потух, даже работа, когда-то любимая, опостылела. Вообще научно-музейный мир, из которого происходит героиня, кажется если не мертвым, то бесплодным. На работу все только жалуются, но интеллектуальной деятельности нет никакой. Вместо нее — «сплоченное бездействие» (этот термин, хотя и в несколько ином контексте, употребляется в недавнем исследовании профессиональных сообществ, проведенном под руководством Ирины Мерсияновой).
«Есть масса знаний без их приложения, — отмечает Вадим Радаев.
— Есть идея сохранения и воспроизводства культуры, но она слишком общая. Хочется увидеть, что ты собственно сделал, а вместо этого возникает презрение к деланию, презрение к физическому труду, к вещному. Отсюда и привычка кое-как одеваться, аскетизм, нежелание проникаться буржуазным или мещанским духом — благополучие отвергается».
Личной жизни почти нет, если не считать случайных связей с бывшим мужем, которого, как тот чемодан без ручки, «жалко бросить». При этом женская сексуальность отрицается — у духовно богатой женщины отчего-то не должно быть хорошего макияжа. Дружит героиня и то по инерции. Все отношения в кругу друзей пройдены, все слова друг другу сказаны.
Важное место в фильме занимает сюжет с гражданской активностью Лизы. Как интеллигент она, разумеется, противостоит власти, но — вновь — по инерции. Все внешние признаки борьбы наличествуют (тут вам и пикет в поддержку Ходорковского), а веры нет. Вот и с пикета она уходит, легко поддавшись уговорам.
«Жизнь идет своим чередом, но героиня мучается, ей хочется иногда перевернуть мир, совершать благородные поступки», — заметил Вадим Радаев.
Благородство выражается в ежемесячной помощи детскому дому, а хочется намного большего. Хочется кого-то спасти, а еще больше — «приручить, сотворить свою Галатею». Показательна история с алеутом, которого Лиза хочет «цивилизовать», но тот сбегает от «добродетельницы». Романтические попытки «пойти в народ» не мешают интеллигенции относиться к этому самому народу как к «быдлу». «Это слово в фильме не произносится, но спокойно заменяется «хабалкой»», — напомнил Вадим Радаев.
Вика Лизе нужна больше, чем Лиза Вике. Вика-то живет, хоть Лиза и считает ее несчастной. В Вике ощущается витальность, она растет, как трава, не рефлексирует по поводу и без. Более того, она легко обучается, пусть и поверхностно, легко воспроизводит чужую систему знаков. И работу — не какую-нибудь, а арт-директора! — находит сама.
От общения с таким народом «интеллигенция начинает стремительно уставать». Неприятно узнать, что прирученный тобой зверек может жить собственной жизнью, и Лиза чувствует себя обманутой.
Внешняя опора, которую она так искала, оказывается ложной. Разочарование сменяется ненавистью, но и та быстро проходит.
«Финал фильма нестройный, как сама жизнь, — заметил Вадим Радаев. — Одна героиня пытается убить другую, но и этого сделать не может. Остается тривиальное — сдать ее в «ментовку», туда, откуда взяла. Все равно как взять из приюта собачку, а потом, когда надоест, вернуть ее. Потом — сожаление, раскаяние и очередной акт саморазрушения. Чистая «достоевщина». И характерно, что этот слой цивилизованности, защитный панцирь культуры, присущий интеллигенции, оказывается слишком тонким — в критические минуты, минуты жалости к себе, сквозь него прорывается варвар, которого ты сам ненавидишь».
И характерно, что этот слой цивилизованности, защитный панцирь культуры, присущий интеллигенции, оказывается слишком тонким — в критические минуты, минуты жалости к себе, сквозь него прорывается варвар, которого ты сам ненавидишь.
«Люди вроде Лизы мне понятны, близки, симпатичны, им сопереживаешь, — признался Вадим Радаев, — но не ясно, как им помочь и можно ли вообще им помочь.
Похоже, что нельзя. This is the end, beautiful friend. Причем все сказанное не ново. Достаточно открыть и почитать какого-нибудь Семена Людвиговича Франка, издание 1909 года, и там все это будет».
Заместитель декана факультета прикладной политологии ВШЭ Сергей Медведев свой комментарий начал с упоминания о меме, невольно запущенном супругом Авдотьи Смирновой. Речь о знаменитой теперь фотографии, выложенной Анатолием Чубайсом в «Твиттере» вскоре после их свадьбы, на которой супруги запечатлены сидящими на стареньком диване на фоне ковра за нехитрым праздничным столом. «Почему на этот мем так «повелись»? — объяснил Сергей Медведев. — В нем заключена та коллизия, из которой вырастает и фильм «Кококо» — отношения интеллигенции и народа. На фотографии Смирнова и Чубайс — две иконы либеральной интеллигенции — были помещены в типичный «совковый» антураж».
По словам Сергея Медведева, «Кококо» стал «третьим подходом Смирновой к этой теме». В «Прогулке» в центре внимания оказались взаимоотношения интеллигенции с «новыми богатыми», в «Двух днях» — интеллигенции с властью, а в «Кококо» интеллигенция наконец добралась до народа.
Фильм этот можно рассматривать почти как фрейдистский, как попытку «избавиться от шизофренической раздвоенности, свойственной российским интеллигентам».
«Социологически это фильм про раскол, который проходит в сердцевине нашей нации, и этот сословный раскол становится все более глубоким», — полагает Сергей Медведев.
«Социологически это фильм про раскол, который проходит в сердцевине нашей нации, и этот сословный раскол становится все более глубоким», — полагает Сергей Медведев. Он проявляется в нескольких измерениях. Например, семантическом — представители народа и интеллигенции говорят формально на одном языке, но в одни и те же слова вкладывают разный смысл. Другая проблема — проблема всеобщей идиосинкразии. Любя страну, значительная часть интеллигенции, образованного класса одновременно ненавидит людей, ее населяющих. Это, впрочем, черта далеко не эксклюзивная. Сергей Медведев напомнил высказывание Джона Фаулза, говорившего, что любит Англию, но ненавидит англичан.
Драма российской интеллигенции не только в ее конформизме, а прежде всего в инфантильности. Поведение Лизы можно сравнить с поведением людей, которые берут из детских домов детей и, столкнувшись с первыми проблемами и смалодушничав, возвращают их, что особенно актуально в свете «людоедского закона, который сейчас рассматривается в парламенте».
«Конформизм, инфантильность, слабость российской интеллигенции особенно проявились в советский период и являются ее родовыми чертами», — считает Сергей Медведев. Упрек этот выражает не только Дуня Смирнова в своем фильме, но и, например, Эдуард Лимонов в своей статье, посвященной Дмитрию Быкову и героям оного по серии «ЖЗЛ» (Борису Пастернаку и Булату Окуджаве). Такая интеллигентская прослойка промежуточна, если вообще нужна. Симптоматично, что музыку к «Кококо» (весьма посредственную) написал Сергей Шнуров, характерный представитель то ли «быдло-интеллигенции», то ли «интеллигентного быдла».
Хождением в народ российская интеллигенция занимается полтора века, но делает это не от любви к ближнему.
«Это проявление колониализма, — заметил Сергей Медведев. — У нас есть имперский этнос, который живет в столицах, и колонизированная им окружающая территория». Потому интеллигенты, начиная с народников и Льва Толстого, и маются комплексом «белого человека». «Есть в этом очень большое ханжество, и против ханжества этот фильм восстает», — добавил Сергей Медведев.
Интеллигенции и народу пора разойтись, разъехаться из коммунальной квартиры на пресловутых Покровских воротах и зажить самостоятельно.
Как политолог, профессор Медведев не мог пройти мимо «большого политического посыла», скрытого в фильме. И в начале, и в конце фильма главных героинь разделяет полицейская решетка — штука не всегда зловещая, а порой очень даже полезная. Интеллигенции и народу пора разойтись, разъехаться из коммунальной квартиры на пресловутых Покровских воротах и зажить самостоятельно. А мирный развод возможен только при наличии «решетки» — нет, не полицейского государства, но действующих судебных и политических институтов.
Соединенным Штатам такую решетку создать удалось, и либеральные побережья мирно уживаются с традиционалистским югом, хотя у интеллектуала откуда-нибудь из Сан-Франциско претензий к какому-нибудь «реднеку» не меньше, чем у российского интеллигента к условному «быдлу».
Заведующий отделением культурологии ВШЭ Виталий Куренной, на которого, по его признанию, фильм произвел «необычайно гнетущее впечатление», обратил внимание на название картины. «Кококо» — так Вика искажает, по-видимому, впервые ею услышанное название декоративного стиля, который служил для имитации природных деталей и подменял их алебастром. Так и весь фильм, по словам Виталия Куренного, до предела заполнен штампами и тавтологией. «Самое удивительное, что мы видим по штампам в фильме — ничего с советских времен в дискуссиях об интеллигенции и народе не изменилось, — сказал профессор Куренной. — Это все та же неподвижная окаменелость».
«Самое удивительное, что мы видим по штампам в фильме — ничего с советских времен в дискуссиях об интеллигенции и народе не изменилось, — сказал профессор Куренной.
— Это все та же неподвижная окаменелость».
— Это все та же неподвижная окаменелость».Потрясает в фильме демонстрация полной профессиональной несостоятельности «интеллигентной» Лизы, ее дилетантизм. Впрочем, место работы Лизы (кунсткамера) вполне согласуется с этим. Виталий Куренной напомнил, что первая коллекция петербургской кунсткамеры была куплены Петром I за 15 тысяч талеров, в то время как Лейбниц просил у царя всего 10 тысяч талеров на организацию всей системы научных институтов в России. «Это вечный памятник «Сколкову», которое не работает», — заметил профессор Куренной.
Любопытно появление в фильме священника. Не стоит забывать, что церковные служители и мыслители тоже составляют часть интеллигенции. Итальянский философ Антонио Грамши, например, утверждал, что существуют два типа интеллигенции — традиционная и органическая. Органическая, потеряв социальную группу, к которой была привязана, становится традиционной — это и произошло с церковью, которая когда-то обслуживала крупных землевладельцев.
«Куда пристроилась наша церковная интеллигенция, мы примерно понимаем, а вот старая советская интеллигенция не пристроилась никуда, — пояснил Виталий Куренной. — В фильме мы не видим ни одной социальной группы, которая была бы заинтересована в ее деятельности».
Российская интеллигенция имеет еще одно свойство — сталкиваясь с «быдлом», она быстро приобретает его типологические черты, становится агрессивной. Финал фильма до некоторой степени парадоксален. Обычно (вспомним знаменитые слова Гершензона) интеллигенция просит у государства защиты от ярости народа, который она снисходительно пыталась «просветить». В фильме же происходит обратное — полиции приходится ограждать как раз народ от «рвущейся на него интеллигенции».
«Пора уже немножко поберечь народ», — заметил в связи с этим Виталий Куренной и порекомендовал студентам для «каникулярного чтения» книгу Александра Кустарева «Нервные люди» и сборник «Мыслящая Россия: История и теория интеллигенции и интеллектуалов».
Олег Серегин, Новостная служба портала ВШЭ
«Конгресс интеллигенции» собрался судить Сталина и СССР
- Юри Вендик,
- Русская служба Би-би-си
Памятник Сталину в московском Музеоне
«Конгресс интеллигенции», обсуждая идею трибунала над Сталиным и сталинизмом, пришел к выводу о необходимости судить весь советский строй — но пока не решил, в какой форме это делать.
На понимание и поддержку современного российского общества конгресс не рассчитывает.
«Конгресс интеллигенции» — объединение правозащитников, бывших диссидентов, литераторов, историков, юристов — в четверг обсуждал идею «общественного трибунала над Сталиным» во второй раз: выдвинута она была в начале лета, и первое обсуждение прошло 25 июня. В этот раз часть участников собрания говорила об осуждении сталинизма в форме слушаний и фильмов, другая настаивала на первоначальном плане тщательного юридического анализа преступлений Иосифа Сталина и его соратников, третьи предлагали заняться и тем, и другим.
После XX и XXII съездов КПСС и вала исследований публикаций в конце 80-х и в 90-х годах сказать что-либо новое о преступлениях сталинизма довольно трудно. Участникам собрания это, в общем-то, и не удалось. Но они и не задавались такой целью.
«Ничего из этого не получится! Потому что это нафиг никому не надо. Есть узкая группа людей — примерно половина собралась здесь — которым всё понятно, и убеждать здесь присутствующих в преступности коммунистического режима и лично товарища Сталина и других вурдалаков не надо.
Документов — навалом […] Всё есть. Запроса на это нет», — заявил бывший член руководства Союза правых сил Леонид Гозман.
На собрание интеллигенции пришли 26 человек. 17 из них выступили. Лишь четверо из этих 17 родились не при Сталине, а некоторые из остальных 13, как, например, Сергей Ковалёв, Алла Гербер или Мариэтта Чудакова, к моменту смерти Сталина были вполне взрослыми людьми. Самому же младшему из выступавших, юристу Илье Шаблинскому — 53 года.
«С полным пониманием провала»
«Но это надо делать! — продолжил Гозман. — Просто надо понимать, что не получится изменить общественное сознание, там, суды, ещё что-то. Всё это забудьте, ребята, до следующего исторического цикла. А вот почему надо это делать — потому что на самом деле другая цель».
На самом деле, по мысли Гозмана, целей должно быть две. Одна — составление «компендиума фактов, которые должны отскакивать от зубов», фактов о преступлениях и личной ответственности Сталина и других большевистских вождей.
«И очень важная цель: с полным пониманием провала надо демонстрировать, что нам, здесь присутствующим, простите за неполиткорректность, наплевать на мнение большинства наших сограждан. Они думают вот так. А мы думаем иначе. И в гробу мы видали их точку зрения […] Очень важно, чтобы на фоне единогласия были люди, которые говорят «нет», — сказал Гозман.
Юрист Михаил Краснов выступил за подробный разбор преступлений большевиков с точки зрения права.
«Если такое обвинительное заключение будет составлено, с очень чётким перечнем обвинений, то мы дадим аргументы тем людям, которые будут следовать за нами», — сказал Краснов.
Воспитательный эффект
Историк Никита Петров считает, что признание советского режима преступным должно произвести впечатление и на нынешних слуг режима: «Сегодня судья, чиновник, силовик должны понимать, что их действия не останутся безнаказанными».
Адвокату Вадиму Клювганту тоже больше нравится юридический, а не просветительский уклон в деле осуждения Сталина, к которому призывают некоторые члены Конгресса интеллигенции.
«Существует явный дефицит честных и профессиональных именно юридических оценок того, что тогда было сделано, кем было сделано, персонализации ответственности и вины. Это нужно. Для меня это аксиома», — сказал Клювгант.
«Одним из последствий советского периода в жизни нашей страны является насилие над правом, нивелирование его как ценности, как способа урегулирования конфликтов и споров, — продолжил адвокат. — И то, что сейчас к праву всё меньше и меньше обращаются даже лучшие умы, в том числе и представители интеллигенции нашей, это ведь плохо и печально. И реализация той идеи, которую мы сегодня обсуждаем, в правовых формах, она могла бы иметь параллельную задачу: возвращение к ценностям права, утраченным Россией в XXI веке и влекущим её вспять прогресса».
В конце заседания председательствовавший правозащитник Лев Пономарёв попросил всех участников в ближайшее время написать ему, как именно они могут и хотят поучаствовать в подготовке трибунала над Сталиным.
|
Научную характеристику положения и природы интеллигенции в современном обществе можно сформулировать исходя из общих представлений о духовном производстве и учитывая в их свете ту сумму существенных изменений и новых социальных явлений, которые внесены в эту область современным развитием (то есть развитием, происходящим на наших глазах в передовых промышленных странах и втягивающим в орбиту крупных трансформаций также и область духовного производства). Интересующее нас явление находится ныне в более развитом общественном состоянии, окончательно сорвавшем покров святости и таинственности с интеллектуального труда, с выполнения духовных функций в обществе, и это состояние не только обнажает суть явления «интеллигенция», но и может служить ключом к пониманию того, что на деле происходило на более ранних этапах общественного развития, какова была тогда действительная природа и функция интеллигенции. Существует по меньшей мере два ряда изменений, важных для нашей проблемы. К первому ряду относится то изменение, которое произошло в самом соотношении между действием объективных экономических законов и механизмами сознания людей в нашу эпоху. Анализ современной государственно-монополистической организации буржуазного общества показывает, что его структура в большой мере отличается в этом отношении от структуры классического буржуазного общества — общества свободной конкуренции. Классический капитализм характеризовался стихийной принудительностью экономических законов и сил; тот или иной результат действия людей, и прежде всего соответствие этого результата существующим отношениям собственности и эксплуатации, обеспечение постоянного воспроизводства этих отношений во всём веере повторяющихся актов человеческой деятельности гарантировались (или были уже предусмотрены, «закодированы») «свободной» игрой экономических механизмов и интересов, закреплённых отношениями собственности. Отсюда многочисленные формы либеральной идеологии, незавершённость всей надстройки, соответствующей данной общественно-экономической формации, переплетение со старыми, «неорганическими» для капитализма формами политической организации, правового сознания и практики, идеологии, и так далее, определённое безразличие к механизмам общественного упорядочения и унификации сознания людей, к задачам управления индивидами через обобществленные формы мышления. Но в современном обществе, соответствующем более зрелому уровню капиталистического развития, положение изменилось. Как вообще возросла доля «организованных», а не стихийных связей в структуре общества, так выросла и роль сознания (тем или иным образом направляемого, организуемого или же просто преформируемого по содержанию и стандартно воспроизводимого количественно в массе индивидов) в реализации целей государственно-монополистического капитализма. Он породил целую «индустрию» сознания, опосредующего функционирование социально-экономических структур, динамику рынка и потребления, развитие реальных или мнимых потребностей людей, установление и поддержание определённого классового равновесия, устойчивость и общепринятость тех или иных форм общения, политических институтов и так далее. Здесь в большей степени действуют идеологические механизмы (в самом широком смысле этого слова) управления сознанием и — через сознание — поведением людей. Сферу сознания больше уже не оставляют в покое. Поэтому существенное место в обществе стало занимать само производство такого сознания, специальный труд по созданию его «образцов», «шаблонов», их хранению, переработке и распространению в массах. Сюда же добавляется — в условиях научно-технической революции и срастания науки с производством и общественным управлением, то есть в условиях, изменивших место и роль знания в объективных общественных структурах, в жизни общества, — также и труд приспособления научных знаний, художественных и прочих духовных достижений к задачам капиталистической рационализации производства и общественного управления, труд переработки их в оперативные утилитарные схемы, непосредственно поддающиеся использованию в таких целях (часто он переплетается и с самим научным или художественным духовным творчеством, проникает в него и внутри него осуществляется). Эта разросшаяся общественная интеллектуальная функция развивает труд определённого типа — стандартизированный массовый интеллектуальный труд, предполагающий взаимозаменяемость его исполнителей, шаблонное воспроизводство уже имеющихся «образцов» в массовых масштабах, рутинный и частичный характер самой интеллектуальной функции, дробящейся между рядом исполнителей, которые теряют из виду связь целого и в этом отношении вполне подобны фигуре «частичного рабочего» на производстве. С указанными процессами связана и бурно протекающая сейчас достройка всего здания западного общества, обрастающего собственной идеологической и институциональной надстройкой и умудряющегося даже свою оппозицию — будь то стачечная борьба или «левое» авангардистское искусство — превращать в органы, клапаны собственного саморегулирования, так сказать, «интегрировать» их в себя. Второй ряд изменений, переплетающихся с первым и важных для проблем интеллигенции, состоит в том, что изменилась сама социальная структура духовного производства, изменились социальные механизмы культуры. В классическую эпоху капитализма интеллигенция возникла и существовала как численно ограниченная, небольшая категория лиц, обладавших досугом и достатком и осуществлявших фактическую монополию на умственный труд, — в условиях, когда в обществе сохранялись пережитки сословных делений, кастовости, определённая традиционность и устойчивость социальных стратификаций, допускавших весьма ограниченную социальную динамику и консервировавших чёткие различия призваний, профессий, образов жизни и так далее. Ореол «избранности» и особой исключительности этому узкому кругу лиц придавала и сама форма их существования в системе общественных отношений: представители интеллигентного труда находились на положении лиц свободных профессий и были связаны с доминирующими материальными интересами лишь через различные виды меценатства или через общеобразовательные, просветительные институты (школа, университет), сохраняя при этом ремесленные формы слитности своих способностей к труду с инструментами культуры. В рамках такой монополии, исключавшей из своего круга широкие массы людей, осуществлялось исторически право на идейное выражение того, что реально происходит в обществе, право на придание этим процессам идеальной формы и выражения их на языке культуры. Люди, занимавшиеся этим, и были «интеллигенцией». В то же время, поскольку не существовало каких-либо организованных форм утилитарного применения знаний в общественных масштабах и соответствующих форм коллективности интеллигенции, её связь с доминирующим классом была достаточно вольной и ставила перед ней не столько проблемы её собственного положения, сколько проблемы всех других общественных слоёв, за которых и вместо которых она «мыслила». Она представлялась чем-то вроде прозрачного сознания-медиума, в котором отражается всё другое и в котором нет никакой замутнённости, никаких помех, проистекающих от собственного положения и природы интеллигенции. При этом границы, поле относительной самостоятельности интеллигенции, определяемые характером её связи с доминирующим классом, были достаточно широки, предоставляли большую свободу маневра. Определённая часть интеллигенции, способная подняться до овладения всей общей культурой человечества и до понимания исторического процесса как целого, могла переходить (и переходила) на позиции угнетённых. В частности, исторически первоначальная фаза формирования пролетарских партий совершалась именно в такой форме — в форме отрыва ряда просвещённых лиц или целых слоёв интеллигенции от связи с доминирующим классом и перехода их на позиции пролетариата. Все эти обстоятельства способствовали выработке у интеллигенции в то время своеобразной идеологии, которую можно было бы назвать просветительским абсолютизмом. Интеллигенция осознавала себя (и часто реально выступала) в качестве носителя всеобщей совести общества, в качестве его «всеобщего чувствилища», в котором сходятся все нити чувствования и критического самосознания остальных частей общественного организма, лишённого без неё и голоса, и слуха. Если широкие массы людей были исключены из монополии сознательно-критического выражения того, что реально происходит в обществе и в их собственном положении, из монополии умственного труда, то интеллигенция бралась представительствовать за них во имя «разума», «добра», «красоты», «истины вообще» и особенно «человека вообще». И, кстати говоря, в том именно, что сейчас столь явными представляются остаточность, архаичность этой претензии интеллигенции, сохранение прежнего положения скорее в утопических реминисценциях интеллигенции, чем в реальности, нагляднее всего сказываются изменения, происшедшие в социальном строении духовного производства и механизмах культуры. Дело в том, что размылось, исчезло монопольное положение интеллигенции, распались традиционные культурно-исторические связи, в рамках которых она существовала в классической культуре, и «просветительский абсолютизм» её лишился каких-либо корней в реальности. Современное духовное производство стало массовым, а это и многие другие обстоятельства превратили духовное производство в сферу массового труда, приобщили широкие слои людей к работе над сознательным выражением того, что происходит в обществе, к владению орудиями и инструментами такого выражения, то есть инструментами культуры. Интеллигенция уже не может претендовать на то, чтобы знать за других или мыслить за них, а затем патерналистски защищать или просвещать их, сообщая готовую абсолютную истину или гуманистическую мораль. Она и сама оказывается перед непонятной ей раздроблённой реальностью, распавшимся целым. Отрыв высших духовных потенций общества от основных масс людей выражается теперь уже как различие между «массовой культурой» и культурой подлинной, индивидуально-творческой, выражается вне зависимости от формальной монополии на умственные орудия культуры как таковые. Сам факт владения ими уже не обеспечивает приобщённость к «всеобщему чувствилищу» общества. Разрыв между высшими духовными потенциями общества и индивидуальным человеком проходит и по живому телу интеллигенции. В отчуждении людей от культуры играют роль скорее более тонкие механизмы товарного фетишизма (затрагивающие и саму интеллигенцию), чем просто имущественное неравенство. С другой стороны, с проникновением индустриальных форм в производство идей и представлений (средства массовой коммуникации — mass media), в художественное производство (промышленная эстетика, дизайн, и так далее), в научное экспериментирование, в экспериментально-техническую базу науки и так далее распалась ремесленно-личностная спаянность духовного производителя с орудиями и средствами его умственного труда, приобретшими теперь внеиндивидуальное, обобществленное существование и приводимыми в действие лишь коллективно. Отношение к этим обобществленным средствам производства всё больше отливается в форме наёмного труда. Вместе с первым рядом процессов, который мы описывали, все это порождает как изменение характера и состава категории лиц умственного труда в сравнении со старомодной интеллигенцией, так и чрезвычайный количественный рост этой категории в современном обществе, её массификацию и стандартизацию, развитие в ней конформистских тенденций, с одной стороны, и форм организованного сопротивления — с другой. И когда с точки зрения этих процессов мы хотим разобраться в общем вопросе о природе и роли интеллигенции, то очень интересный свет на него проливает определение, которое давал интеллигенции А. Грамши. Оно интересно тем, что позволяет подойти к этому вопросу как раз с учётом специфики современных процессов, которые Грамши хотя и фрагментарно, но всё же предвидел и описал. Он говорил о невероятном расширении категории интеллигенции в «демократическо-бюрократической системе» современного общества, о том, что формирование её в массовом порядке приводит к стандартизации и в квалификации, и в психологии, определяя тем самым те же явления, что и во всех стандартизованных массах: конкуренцию, профсоюзную защиту, безработицу, эмиграцию и так далее. Но вернёмся к самому определению интеллигенции. Грамши не пытался определить её, исходя из характеристики натуральной формы и содержания труда, выполняемого индивидом, из удельного веса в этом труде умственной и физической деятельности. Точно так же Грамши отказывался и от характеристики интеллигенции как особого промежуточного слоя в обществе, по аналогии со «средними слоями». Грамши иначе подходит к этому вопросу: он подходит к нему как политик. Его прежде всего интересует один вопрос — о гегемонии того или иного класса, вопрос о его способности занимать руководящее положение в обществе в той мере, в какой это положение основано на его решающем участии в выполнении задач, стоящих перед обществом в целом на данном этапе его развития, в том числе и в области духовного производства. Его интересует, как и в какой форме создаётся гегемония класса в области духовной жизни общества, в области культуры и для чего она служит при разрешении реальных проблем общественной жизни. И оказалось, что для определения интеллигенции как категории лиц, совершенно явно в такой гегемонии участвующих, гораздо плодотворнее рассматривать содержание и роль интеллектуальной функции в общественной системе, в системе функционирующих общественных отношений и ролей, а затем уже характеризовать людей, эту функцию выполняющих. Грамши, таким образом, определял интеллигенцию не в зависимости от характера труда, индивидом выполняемого, а по той функции, которую умственная деятельность выполняет в более широкой системе общественных отношений, и соответственно по месту труда людей, преимущественно ей занимающихся, в этой системе. Эта функция обеспечивает связность и гомогенность общественной жизни, интеграцию индивида в существующие общественные отношения, в том числе и связность структуры класса, обеспечиваемую через организацию и воспитание сознания, через применение знаний и духовных образований, через специальную разработку идеологических отношений людей и так далее. И тех людей, которые внутри класса специально заняты выполнением этих задач, разработкой идеологических связей (того, что Ленин называл в широком смысле идеологическим общественным отношением), Грамши называл интеллигенцией. Он различал «органическую интеллигенцию», то есть интеллигенцию, которая порождается в целях консолидации класса и соединения разрозненных общественных элементов в социальную структуру, и «традиционную интеллигенцию», которую данный класс заставал готовой, созданной другими классами и с другими задачами. Это определение позволяет многое понять из того, что происходит в рамках современного общества. Собственно говоря, тот громадный количественный рост интеллигенции, который мы наблюдаем в современном западном развитом обществе, лишь выражает развитие той функции, которую Грамши считал присущей органической интеллигенции. Мы наблюдаем процесс, суть которого состоит в том, что буржуазия создаёт собственные слои интеллигенции, собственную интеллигенцию. Ведь в ту эпоху, когда для западного общества не имело особого значения сознание в регулировании общественных процессов, буржуазия прибегала в сфере духовного производства, в сфере культуры к услугам старых идеологических форм. Известна роль, которую в оформлении современного общества сыграла та форма идеологии, которую буржуазия застала готовой и которую она оживила, а именно религия, внутри которой буржуазные интересы выразились и развились в виде протестантского движения. Собственная буржуазная интеллигенция стала возникать позже. Мы являемся свидетелями процесса возникновения этой интеллигенции. Количественный рост современной интеллигенции есть не столько рост, как мы иногда склонны считать, учёных, например физиков и так далее, сколько рост числа людей, занятых в сфере массовых коммуникаций, утилитарно-промышленных применений научных знаний и художественных открытий, социальных исследований и так далее. Это — в развитых странах капитализма — рост прежде всего технологов от науки, социологов, рост специалистов в определённых отраслях психологии, психотехники и других. Это есть та органическая интеллигенция, которую класс буржуазии создаёт внутри себя. Интеллигенция оказывается в своеобразном положении. Бывшее монопольное положение интеллигенции, на основе которого когда-то могла возникать та форма занятия умственным трудом, которая представлялась хранением совести общества, формой «всеобщего чувствилища», размыто, исчезло, но старая идеология, соответствовавшая когда-то духовной монополии, в остаточных формах ещё сохраняется. В то же время нарушающие её процессы как-то осознаются на уровне некоего «шестого чувства». Поэтому интеллигенция, с одной стороны, выражает себя в социальных утопиях иррационалистического, апокалиптического характера — в той мере, в какой она не мирится со сложившимся положением и продолжает традицию социальной критики, а с другой стороны, — в технократической по своему характеру социальной и идеологической инженерии — в той мере, в какой интеллигенция идёт на социальную резиньяцию и интегрируется в систему (или просто органически порождается ей самой). В тех формах социально-критической мысли, которые интеллигенцией порождаются, часто бывает трудно различить, что является реакцией на действительные пороки общества, а что — тоской по утерянной интеллектуальной монополии. Поэтому важен вопрос, какова судьба революционно-критических элементов в интеллигенции и духовном производстве, как они могут дальше развиваться в рамках современного общества, куда перемещается сейчас основное звено развития культуры и духовного производства? Интеллигенция, превращаясь в органическую интеллигенцию развитого общества, также сталкивается с процессом стандартизации, с процессом отчуждения, с механизмом эксплуатации, более тонким и более сложным, чем прежний. Она оказывается перед дилеммой: превратится ли она в чиновника современных корпораций и интегрируется в этом смысле в существующую социально-экономическую систему или пойдёт по пути развития демократической борьбы, по пути участия в коалиции демократических сил, борющихся против современных монополий. |
Сознание людей, обработка этого сознания не имели тогда решающего значения и были, в общественном масштабе, достаточно аморфной областью «слабых связей», лишь суммарно, в конечном счёте, кристаллизующихся в круг решающих экономических и классовых интересов. Жёсткая регулировка поведения масс людей задавалась лишь в виде конечного результата игры стихийных законов рынка и рыночных отношений, конкуренции, индивидуальной выгоды, пользы и так далее. Именно этим механизмом приводилось к единому знаменателю поведение общественных атомов, связанных между собой и с общественным целым через свой индивидуалистический, «разумный», «рационально понятый» эгоистический интерес. Вне капиталистического предприятия, в масштабе общества в целом господствовал принцип laissez faire, коррегируемый вмешательством грубого государственного насилия лишь в случаях острых классовых конфликтов.
Блуждания «российской интеллигенции» — РИА Новости, 26.05.2021
Певец и один из лидеров «Гражданской платформы» Андрей Макаревич назвал народные республики на востоке Украины «бредовыми».
«Эхо Москвы» Алексея Венедиктова в новостных блоках постоянно называет граждан Донецкой и Луганской областей «сепаратистами», а слово «референдумы» неизменно сопровождает приставкой «так называемые».
Ирина Прохорова, позиционирующая себя как «литературовед и редактор», обвиняет не Киев, а Россию в гибели мирных граждан в Одессе, на Донбассе.
Виктор Шендерович назвал жителей Юго-Востока «охлосом» и «братками».
Блуждания «российской интеллигенции»
Отношение к интеллигенции в России и на Украине исторически было особенным. В западных странах на эту категорию граждан смотрят как на обычных работников, производящих на продажу нематериальный товар. В России интеллигенция всегда претендовала на особую миссию — носителя высоких духовных и идейных ценностей, выразителя чаяний народа.
Но те, кто сегодня именует себя «интеллигентами», забыли, что это предполагает еще и высокую степень ответственности за свои слова и поступки. Более того, в «интеллигентной среде» нормальным тоном является дурно судить о своем народе, противопоставлять себя ему.
В конце апреля 2014 года в Киеве прошел «конгресс интеллигенции» под названием «Украина-Россия: диалог». В нем приняли участие Дмитрий Быков, Виктор Шендерович, Михаил Шац, Татьяна Лазарева.
Казалось бы, эти люди должны выступать за прекращение насилия в отношении русскоязычных граждан. Но представители «российской интеллигенции» не только этого не сделали, но более того, они открыто осудили свою страну за помощь соотечественникам. «Мы озабочены тем, что Россия превращается в закрытую, агрессивную страну, политика которой нарушает нормы международного права… Мы считаем неприемлемым возобновление «холодной войны». Четверть века назад СССР ее уже проиграли. Мы считаем, что попытка ее возобновления может оказаться губительной… Считаем европейский выбор единственно верным для Украины и для России», — решили они за нас и прописали это в принятой конгрессом резолюции.
И Быков, и Лазарева, и Шац, и Шендерович не могли не знать, что в марте 2014 года нанятый хунтой «Правый сектор» массово избивал безоружных сторонников федерализации в Днепропетровске и Харькове (в последнем даже убили несколько человек). Не могли не слышать и о событиях в Запорожье в середине апреля 2014 года, когда боевики Яроша окружили протестующих и забрасывали в течение 5 часов женщин, стариков и детей «коктейлями Молотова». То же самое творилось в Николаеве.
Тем не менее, Быков, Лазарева, Шац, Шендерович даже словом не обмолвились в защиту этих людей. Зато выступили на стороне Киева и Запада против России, защищающей на дипломатическом уровне русскоязычных граждан. Юридически это квалифицируется как противодействие попыткам пресечь убийства и насилие, т.е. «пособничество в преступлении». Пособничество преступникам открывает дорогу для совершения новых преступлений. И 2 мая 2014 года те, кого оправдывает и защищает «российская интеллигенция», убили десятки мирных граждан в одесском Доме Профсоюзов.
Активно участвующий в политической жизни актер Михаил Ефремов в интервью украинскому журналу «Корреспондент» в ноябре 2010 года заявил: «мне больше нравится, когда она [Украина] заграница… Она стала гораздо добрее и светлее. До этого совок был очень сильный… Вы понимаете, я был за Ющенко. Он сделал Украину заграницей… Ющенко — молодца!». И ничего, что в эпоху «оранжевых» начали открыто насильственным путем сужать сферу применения русского языка, на котором выступает Михаил Ефремов. Получается, ему наплевать даже на собственных русскоязычных зрителей?
Сегодня известный актер — в числе главных критиков политики России на Украине. С Ефремовым солидарны Юрий Шевчук, Григорий Чхартишвили (пишущий под псевдонимом Борис Акунин), Ирина Прохорова. В «антивоенном заявлении российской интеллигенции», размещенном на сайте «Эхо Москвы», действия Кремля в Крыму классифицируются как «агрессивная имперская политика государства». Между тем, после трагических событий в Одессе, Мариуполе и Славянске понятно, какая участь была приготовлена крымчанам со стороны хунты. Если бы Россия своевременно не отреагировала, то Крым залили бы потоками крови. А «интеллигенция» спокойно бы взирала на это и как обычно призывала «не вмешиваться в чужие дела».
Интеллигенция — периферия РоссииПериферия России
[Рэйчел Хикс]
Интеллигенция в ее специфически русском понимании была «классом», который держался вместе только узами «сознания», «критического мышления» или моральной страсти »(Malia, 5). Это была группа людей в 19 веке, которые ставили под сомнение проблемы, с которыми столкнулась Россия, в частности, вопрос о крепостном праве и классе. Многие поколения интеллигенции приписывали разные школы мысли, но все критиковали Россию.Эти люди, отчужденные своим образованием и часто высылаемые из страны, создали абстрактные идеалы, которые посеяли часть недовольства в 1917 году. Начиная с 1920-х годов революция создала специфически советскую интеллигенцию в виде нового слоя интеллектуальных «рабочих» в России. Советская Россия — совсем другой оттенок, чем интеллигенция XIX века (Малия, 3).
За годы реформ Петра Великого российское дворянство претерпело серьезные изменения. Петр изменил роль дворян, так что «государственная служба стала единственной деятельностью, дающей право на социальные и экономические привилегии и награды» (Raeff, 38).Поступая таким образом, он создал потребность в большем количестве людей, привлеченных к государственной службе, чем могла обеспечить дворянство. Разночинцы (люди разных рангов) новые неблагородные свободные люди, занявшие множество новых должностей, вызвали возмущение у многих дворян из-за их успеха в новой системе (Raeff, 53). Изменение состава государственных военнослужащих потребовало переопределения дворянства. Петр фактически переопределил благородство как «качество характера и ума» (Raeff, 54) и к моменту своей смерти превратил государственную службу из выполнения долга перед царем из любви и страха в занятие, которое служило служению государству. людям и стране.С изменением государственной службы изменились и интересы знати. Они не могли достичь той же степени власти и монополии через государственную службу, которую они могли когда-то, и поэтому они обратились к вестернизации, модернизации и возобновлению интереса на местном уровне (Raeff, 111). Знать изучали западную философию, носили западную одежду и даже говорили на западных языках. Поддерживаемый правительством набег на Запад вызвал разочарование и изоляцию, поскольку навыки, приобретенные там дворянством, были неприменимы в слаборазвитой России.
На этом петровском фундаменте интеллигенция, по мнению большинства историков, действительно сформировалась в 1830-х и 1840-х годах с интеллектуальными «кругами» ( кружки ) России (Малия, 2). Они продолжали свою изоляцию и элитарность и находились под сильным влиянием разночинцев в конце 1800-х годов. Декабристы, революционеры, которые в 1825 г. требовали от Александра I идеалов просвещения, некоторыми считаются ранней интеллигенцией, поскольку они критиковали правительство; однако, поскольку они не были полностью включены в продолжающуюся риторику отцов, они обычно считаются только предшественниками интеллигенции и катализаторами движения.Действия декабристов, вдохновленные наполеоновскими войнами и западным влиянием, помогли мобилизовать тайные общества и задали политический тон развитию интеллигенции при Николае I (Pomper, 20-21). Николай I продолжал процесс радикализации дворянства, пытаясь подвергнуть цензуре доступную литературу и создавая мучеников из своей политики (Pomper, 40-41). Политика Николая также расширила университетское образование, создав студентов, профессоров и представителей интеллигенции, которые присоединялись к другим, чтобы обсуждать литературу, осуждающую крепостное право, а некоторые даже призывали к насильственным действиям.Две из этих групп были славянофилами и западниками; в обоих были радикальные элементы. Славянофилов «можно было бы назвать радикальными консерваторами, потому что они хотели восстановить политическое, социальное и культурное единство, которое, по их мнению, существовало в России в московский период» (Pomper, 43). Западники выступали за немедленное социальное развитие крестьянских масс, обладающих «уникальными социалистическими и революционными качествами» (Pomper, 43).
Эти круги 1830-х и 1840-х годов являются отцами движения.Сыновья, которые доминировали на сцене с 1850-х годов, были радикализованы больше, чем Отцы, из-за провала Крымской войны и подавления восстаний 1848 года по всей Европе. Нигилизм и популизм, которые отличали их от отцов, требовали «демонстрации правильного радикального стиля в одежде, речи и общем отношении», а Сыновья также отличались отсутствием терпения в отношении высшего образования (Pomper, 67 и 88). Популизм последовал в 1860-х годах как «желание пропустить фазу буржуазного капитализма с помощью крестьянской общины» (Pomper, 101).Освобождение крестьян в 1861 г. осложнило отношение крестьян к интеллигенции; крестьяне были убеждены, что царь в конце концов даст им нужную им землю, поэтому интеллигенция не могла «перевоспитать крестьян в соответствии с сознательной революционной социалистической программой» (Pomper, 124). Переход к народу в 1870-х годах привел к некоторым успехам с хорошо организованной популистской группой «Земля и воля» («Земля и воля»). К 1890-м годам в интеллигенции существовало четкое разделение по поводу «роли крестьян в грядущих революциях» и глубокие идеологические разногласия по поводу интерпретации марксизма и его применения (Pomper, 152).В течение 1900-х годов до революции интеллигенция превратилась во многие партии, которые требовали смены царя и обеспечивали основу для революции и гражданской войны, которые последовали за его падением.
Интеллигенция сформировалась в результате изменений, созданных доктриной Петра и радикализировавшейся на протяжении девятнадцатого века во время борьбы царей за переопределение его власти. Интеллигенция как ментальность не может быть сдержана и практически не может быть определена. Механика революции и русская исключительность были наследием столетних размышлений интеллигенции.
- Кристофер Рид, «Русская интеллигенция и большевистская революция» History Today 34, no. 10 (октябрь 1984 г.): 38. Academic Search Complete, EBSCOhost (по состоянию на 20 февраля 2012 г.).
- Марк Рафф, Истоки русской интеллигенции: дворянство восемнадцатого века (Нью-Йорк: Harcourt, Brace & World, Inc., 1966).
- Мартин Малиа, «Что такое интеллигенция?» in Российская интеллигенция . Под редакцией Ричарда Пайпса (Oxford University Press, 1961).
- Филип Помпер, Российская революционная интеллигенция (Арлингтонские высоты: издательство AHM Publishing Corporation, 1970).
- Стюарт Рамзи Томпкинс, Российская интеллигенция (Оклахома: Университет Оклахомы, 1957).
Intelligentsia Cup — Чикаго — Chicago Bike Racing
Новинка этого года — возможность вживую слушать наших гонок из любой точки мира! От вашей матери, желающей услышать, как вы идете на прайм, до вас, на стоянке, гадающего, когда закончится погодная задержка (тсс, не сглазите!).
Читать дальше →Прошла минута с тех пор, как мы сделали это (все мы). Так что проявите терпение, пока мы вспомним, как проводить велогонки, и расскажите своим друзьям, которые не читают эти электронные письма, в чем дело. Напоминание: день регистрации будет проводиться только онлайн через BikeReg и будет открываться для гонок этого дня каждое утро, в каждой категории […]
Читать дальше →Мы рады объявить о создании программы для начинающих гонщиков для женщин, плохо знакомых с велогонками, включая обучение / наставничество со стороны элитных женщин, участвующих в Кубке Intelli! Благодаря поддержке MiiR и TrainingPeaks.Узнайте больше здесь.
Читать дальше →Мы рады представить наш полный список площадок и другие подробности сериала этого года! Но прежде чем мы перейдем к этому, мы хотим поблагодарить вас за терпение и понимание в этом году. Не вдаваясь в подробности, но это был подъем. Конечно, всегда будет […]
Читать дальше →Какая разница за год (а иногда и нет).Двенадцать месяцев назад мы ломали голову над коллективом, гадая, что принесет будущее как велогонкам, так и миру в целом. Перенесемся в настоящее время, и многое изменилось. Хотя мы все еще сталкиваемся с неопределенностью, последний […]
Читать дальше →Borah Teamwear, ведущая компания по производству нестандартной спортивной одежды, базирующаяся в Юго-Западном Висконсине, в течение следующих трех лет будет поставлять на Кубок Intelligentsia Cup трикотажные изделия желанных победителей.Победители каждой категории в течение 10 дней гонок получат индивидуальную майку Borah Teamwear OTW Spark, лучшую гоночную майку. «Borah Teamwear […]
Читать дальше →Реформа и интеллигенция — Стипендия Йельского университета
Страница из
НАПЕЧАТАНО ИЗ ОНЛАЙН-СТИПЕНДИИ ЙЕЛЬСКОГО НАУКА (www.yale.universitypressscholarship.com). (c) Copyright Yale University Press, 2021. Все права защищены. Отдельный пользователь может распечатать PDF-файл одной главы монографии в YSO для личного использования.дата: 09 декабря 2021 г.
- Раздел:
- (стр.339) Глава 29 Реформа и интеллигенция
- Источник:
- Взлет и падение коммунизма в России
- Автор (ы):
Роберт Дэниэлс
- Издатель:
- Yale University Press
DOI: 10.12987 / yale /9780300106497.003.0030
Через двадцать лет после того, как Никита Хрущев потерпел неудачу в своих усилиях по реформированию, Советскому Союзу представилась еще одна возможность изменить свою политическую жизнь.На этот раз это было вызвано уходом из жизни целого поколения руководителей во главе с Михаилом Горбачевым, занявшим пост генерального секретаря в марте 1985 года. Горбачев изо всех сил пытался изменить традиционные отношения между держателями власти и интеллигенцией, чья роль в реформировании и национальный прогресс он, очевидно, признал. К концу эпохи Леонида Брежнева сохраняющаяся власть неосталинистской бюрократии, казалось, оказалась в опасности из-за слияния таких факторов, как модернизация и рост интеллигенции.«Научно-техническая революция» стала прямым противовесом экспансии советской интеллигенции в 1960-е и 1970-е годы. Когда умер Иосиф Сталин, сразу же произошла «революция» в науке и технике.
Ключевые слова: реформа, Никита Хрущев, Советский Союз, Михаил Горбачев, интеллигенция, Леонид Брежнев, бюрократия, научно-техническая революция, Иосиф Сталин, наука и технологии
Для получения доступа к полному тексту книг в рамках службы для стипендииYale онлайн требуется подписка или покупка.Однако публичные пользователи могут свободно искать на сайте и просматривать аннотации и ключевые слова для каждой книги и главы.
Пожалуйста, подпишитесь или войдите для доступа к полному тексту.
Если вы считаете, что у вас должен быть доступ к этому заголовку, обратитесь к своему библиотекарю.
Для устранения неполадок, пожалуйста, проверьте наш FAQs , и если вы не можете найти там ответ, пожалуйста связаться с нами.
Три поколения советской интеллигенции
ПОСЛЕ 40 лет коммунистического правления советская интеллигенция все еще далека от однородности. Каждое поколение подвергалось совершенно разным влияниям, поскольку постепенно видение нереализованной революционной утопии трансформировалось — частично в набор ритуальных высказываний и практик, частично в устойчивые институты. Произошли изменения и в отношении интеллигенции к власти, поскольку все еще относительно свободный и даже антиавторитарный интеллектуальный климат начала и середины 1920-х годов постепенно заменялся жестко ортодоксальной интеллектуальной атмосферой и повсеместным контролем сталинской эпохи. .Также произошли изменения в социальном составе и в смысле социальной идентичности интеллигенции, которые, в свою очередь, отразили великие социальные перевороты и дислокации конца 1920-х — начала 1930-х годов и последующую стабилизацию советского общества. И, наконец, что не менее важно, произошли изменения акцентов в интеллектуальных поисках и заботах интеллигенции после «Второго социалистического наступления» с появлением взрослого общества, ориентированного на науку и технологии.Каждый из этих процессов и моделей изменений в разной степени наложил свой отпечаток на разные поколения нынешней советской интеллигенции.
У сегодняшнего гостя в России быстро создается впечатление, что между основными возрастными группами интеллигенции существуют зияющие пропасти, которые, кажется, почти никакие преемственности или точки соприкосновения не перекрывают. Выделяются три основные группы: поколение, которое уже достигло интеллектуальной зрелости до захвата власти большевиками или, по крайней мере, до введения тоталитарного контроля над советской интеллектуальной жизнью в 1930-е годы; среднее поколение, в том числе люди, скажем, в возрасте от 35 до 50 лет, которые почти всю свою взрослую жизнь задыхались в условиях того, что стало называться «культом личности»; и, наконец, группа молодых мужчин и женщин, которые, будучи в значительной степени образованными при Сталине, начали проявлять свое присутствие на советской интеллектуальной сцене только в более мягких и хаотических условиях постсталинской «оттепели».«
Оставшихся в живых дореволюционного поколения интеллигенции сейчас немного. Тем не менее, поражается их необычайная известность и влияние на интеллектуальную и особенно академическую жизнь. Эти стареющие символы прошлого — вплоть до рединготов, пинс-не и маленьких бородок вандайка — все еще занимают основные кафедры в российских университетах. Можно обнаружить, что они все еще редактируют основные работы, изданные Академией наук, и все еще суетятся с занятым и фирменным видом по залам и офисам ее различных институтов; иногда их даже можно встретить в своих студиях или салонах, нетерпеливо руководящих собраниями молодых адептов литературы и искусства.
Как, кажется, живут эти люди после четырех десятилетий войны, революции, нищеты и террора? Они кажутся, конечно, намного старше, изношенными и хрупкими, но в основном неизменными. За эти годы непрерывного давления и стресса большинству из них удалось каким-то образом удержать основные интересы, ценности и личный образ жизни, которые они изначально создали для себя, и даже их энергия, их стремление к существованию, кажется, не пострадали. Разговаривая с этими стареющими фигурами, иногда кажется, что возобновляем разговор, прерванный на 30 или 40 лет, именно в том месте, где он был оставлен: цитируются имена одних и тех же авторов, названия тех же книг; те же интеллектуальные и эстетические стандарты, те же основные симпатии и антипатии.
Все это не означает, что эти люди сохраняли активную или даже пассивную враждебность по отношению к советскому режиму. Напротив, большинство из них, кажется, примирились с этим, хотя бы потому, что зарылись в рамки своей профессиональной деятельности. Действительно, в критические моменты, когда мир угрожал поглотить их, многие пошли на прагматичный и грубый компромисс, написав книги или прочитав лекции, в которых они не верили ни единому слову. И даже сейчас, купаясь в той мере признания, которую принесла им постсталинская эпоха, они обычно проявляют коварную осторожность.И все же стоит подчеркнуть, какое легкое впечатление, кажется, произвели на них события последних 40 лет. Хотя режиму действительно удалось в значительной степени контролировать характер их писаний и публичных высказываний, очевидно, было много (особенно среди литераторов), которые продолжали даже в разгар сталинской эры искать свои собственные истины; и хотя их мысли обычно не могли быть опубликованы, они часто получали широкое распространение в виде рукописей. (По сей день некоторые из стихотворений, наиболее популярных в определенных интеллектуальных кругах, никогда не публиковались.)
Я живо помню мимолетный комментарий известного историка литературы этого старшего поколения, когда мы просматривали книжный магазин. Указывая на более свежие тома из серии, которую он сам редактировал, он объяснил мне с полным апломбом и на безупречном, хотя и несколько устаревшем французском сленге: «Боюсь, что эти конкретные тома все еще пахнут — они казались немного слишком рано.» Помню другой разговор о русской историографии с грозным на вид старым ученым, автором монументальных работ по ранней истории России.В конце этого выступления, в ходе которого он цитировал только стандартные досоветские работы на эту тему, он заметил в самой непринужденной манере: «Жалко, что Милюков так и не закончил свою книгу о русской исторической мысли; ничего не поделаешь. за это было опубликовано в последние годы «. Тот факт, что Милюкова, видного лидера либеральной кадетской партии и первого министра иностранных дел Временного правительства в 1917 году, долгие годы осуждали как заклятого реакционера, очевидно, не приходило ему в голову.И, наконец, я вспоминаю разговор с престарелым и болезненным писателем, евреем, много пострадавшим от режима в последние годы жизни Сталина. Несмотря на все свои разочарования, этот больной старик, отмахнувшись от моего собственного скептицизма, отважно стремился внушить мне свою розовую веру девятнадцатого века в присущую русскому народу добру и в огромные перспективы современного научного прогресса.
Источники внутренней стойкости, безопасности и уверенности, которые обычно проявляют представители этого поколения, по всей видимости, были взяты в значительной степени из традиций и стиля жизни прошлого, с проявлениями столь же разнообразными, как их собственные дореволюционные или досталинские времена. опыты.Те, кто провел часть своих студенческих лет в Западной Европе, сохранили мысли и ценности — даже речь и манеры — универсальной европейской культуры. Другие глубоко укоренились в истории и культуре русского прошлого и нашли там надежную основу для своей собственной идентичности. Другие каким-то образом сохранили — несмотря на постреволюционный опыт — трогательный культ народа, невинное золотое народническое кредо старой левой интеллигенции. Возможно, можно было бы сказать, что для многих из этих людей жизнь остановилась 30 или 40 лет назад, но опыт тех более ранних времен все еще поддерживает и питает их.
II
Контраст между этими стариками русской интеллигенции и теми, кто сразу пошел по их стопам, имеет драматические и трагические размеры. Если оставшиеся в живых из старого поколения впечатляют своим неизменным превосходством, то представители второго поколения, которые провели всю свою взрослую жизнь под властью Сталина, поражают своим отсутствием реальной силы и влияния на современной сцене. Что случилось с этим средним поколением, которое обычно играет столь важную роль в интеллектуальной жизни страны?
В некоторой степени впечатление, что его практически нет на сцене, буквально верно; поскольку это, как мы должны помнить, поколение, которое наиболее открыто подвергалось и наиболее сильно истреблялось в результате великих чисток 1930-х годов, кровавой бойни в годы войны и мракобесной реакции послевоенного периода.Однако физическое кровопускание является лишь частью объяснения.
Не все выжившие принадлежат к одному типу. У некоторых есть несколько резкая и «деловая» манера поведения, жесткость в личном общении, широкие квадратные физические черты, характерные для «новой» интеллигенции, в значительной степени набранной из рядов во время великих социальных потрясений 1920-х и начала 1930-х годов. Другие, кажется, отражают в речи и манерах их воспитание старой интеллигенцией. Многие из них занимают бюрократические или официальные должности; они администраторы университетов и институтов, партийные работники прессы, литературы и искусства.Но некоторые выжили и среди ученых и художников, которые были вынуждены каким-то образом продолжать свою работу под бдительными глазами официальных хранителей ортодоксии.
Различия между старшим поколением интеллигенции и их собственными непосредственными потомками, особенно в области литературы и искусства, в основном носят эмоциональный, а не интеллектуальный характер. В отличие от впечатления бодрости и энтузиазма, производимого большинством стариков, многие из их «детей», кажется, смотрят в будущее с чувством тщетности и безнадежности.Об их общем настроении свидетельствует ответ, который я получил от весьма успешного драматурга среднего возраста — ученика Вахтангова и, таким образом, одного из немногих выдающихся людей, переживших золотой век советского экспериментального театра, — когда я спросил, что можно ожидать от еще более молодого (третьего) поколения интеллигенции. «Ничего, — ответил он, — вообще ничего. Молодым людям ничего не нужно. Они просто хотят построить маленькие коробочки. Искусство мертво, его будет трудно, очень трудно воскресить».«
Эта аура тщетности и поражения продолжает возникать, несмотря на трещины в официальной ортодоксии, появившиеся после смерти Сталина — неуверенное, ограниченное, почти неосязаемое чувство движения, которое затем начало проникать в определенные сферы советской интеллектуальной жизни. Почему этот глубокий пессимизм? Можно было бы утверждать (особенно в свете официальной реакции после венгерского восстания), что пессимизм был оправдан, но это не было бы особенно уместным, поскольку то, что требует объяснения, — это позиция, которая в значительной степени ограничивается членами это одно поколение.Возможно, наиболее важным фактом является то, что этим интеллектуалам среднего возраста пришлось провести почти всю свою жизнь в мире, неконтролируемом, мире, который привел многих из них к раннему разочарованию и который вынудил их, чтобы выжить, делать жалкие поступки. представления или компромиссы. И, в отличие от своих старших, им пришлось совершить свое засушливое путешествие без поддержки личного набора ценностей, без даже краткого или отдаленного воспоминания о незапятнанном прошлом, короче говоря, без основы для независимой идентичности, которая могла бы устоять. против их захватывающей современной среды.Некоторые из них иногда с тоской в разговоре будут ссылаться на традиционных героев интеллигенции и их произведения. Но это воспоминания из вторых рук. Похоже, что эти люди вышли из долгой сталинской ночи напрочь проведенной, и они смотрят в будущее с опасением, отчасти, возможно, потому, что смотрят на него без внутренних резервов энергии, веры или самоуважения.
Следует отметить, что интеллектуалы этой возрастной группы, подвергавшиеся административному изгнанию или тюремному заключению в сталинскую эпоху и, следовательно, у которых было мало поводов или склонности к компромиссу, представляют собой разительный контраст с теми, кто оставался «свободными».»Выжившие депортированные лица, вернувшиеся после правительственной амнистии, выглядят удивительно непоколебимыми. Они кажутся уверенными, бесстрашными, небезнадежными, и именно они обеспечивают все интеллектуальное лидерство, которое это поколение все еще может предложить.
Запах поражения распространяется не только на тех потомков старой интеллигенции, которые оставались в основном потоке советской интеллектуальной жизни на протяжении сталинской эпохи. В меньшей степени признаки неуверенности и дезориентации можно различить среди «новой» интеллигенции, набранной из низших социальных слоев и спешно обученной в конце 1920-х — начале 1930-х годов.Когда кто-то впервые видит их сидящими за своими большими столами или председательствующими во главе своих длинных зеленых фетровых столов для совещаний, эти массивные культурные бюрократы выглядят довольно грозно и демонстрируют значительный авторитет, когда избавляются от последних банальностей партийной линии. . И все же наблюдатель быстро создает впечатление, когда он наблюдает за их отношениями со своими младшими подчиненными, что эти люди в основном совершают пустые движения, что они потеряли большую часть своей уверенности в важности своего положения и значимости своих действий.
Что произошло после смерти Сталина, что подорвало уверенность и чувство собственного достоинства людей, которые успешно пережили так много кризисов? Несомненно, они были несколько озадачены и смущены последовавшим за этим скромным подтверждением традиционных культурных ценностей и сопутствующей неразберихой в политике правительства. Для западного посетителя их тяжелое положение может показаться довольно комичным. Я вспоминаю сессию в одном из институтов Академии наук, на которой один такой «официальный типаж» торжественно упрекнул себя в том, что в прошлом он не уделял должного внимания русским философам-идеалистам XIX века.
Но самым сильным ударом, который пришлось пережить этим бюрократам, было разрушение их понимания важности своей роли в создании новой русской культуры. При всем их рабском подчинении перипетиях государственной политики, при всей личной безжалостности, которую большинство из них проявляло в «идеологической» и бюрократической борьбе, многие представители этого сегмента среднего поколения на протяжении сталинской эпохи поддерживались идеал, который дал им энергию и цель.В течение этих долгих лет они рассматривали себя не просто как полицейских или подхалимов, но как агентов в зарождении и формировании новой и иной культуры, в создании новой и иной интеллигенции, которая будет такой же энергичной, дисциплинированной и практичной. Земля, как старая казалась им анархической и оторванной от практических реалий.
Чтобы понять наивность и грубость этого видения, чтобы объяснить его выживание в сталинскую эпоху, необходимо вспомнить, что его хранители вошли в интеллектуальную жизнь России как посторонние, не имея накопленных интеллектуальных традиций или опыта, которыми они могли бы руководствоваться.Официальная идеология и космогония буквально обеспечивали их единственную интеллектуальную систему отсчета; роль, определенная для них партией, обеспечивала их единственную концепцию правильной деятельности в развитии русской культуры. Поскольку сами они были творениями и агентами партии в мире, полностью оторванном от их прежнего опыта, немногие из них имели возможность подвергнуть сомнению цели партии или их собственную миссию. Но теперь, спустя 30 лет, это чувство исторической судьбы окончательно развеялось, отчасти в результате недавних изменений в политике партии, но главным образом, я думаю, потому, что культура, о которой эти люди мечтали, наконец-то ожила. хаос постсталинской эпохи начал утверждать свое присутствие.
Что, по-видимому, больше всего тревожило этих людей во время постсталинской «оттепели», так это не столько расплывчатые, нерешительные жесты партии в отношении идеологической либерализации — жесты часто отменялись почти сразу же после того, как они были сделаны, — а скорее ее возрастающая тенденция к признанию того, что достижение успеха даже в определенных культурных сферах больше зависит от практических навыков и опыта, чем от ритуалов теории и догм. В конце концов, именно в этой сфере профессиональных способностей «новая» интеллигенция среднего поколения не может не ощущать свою неполноценность по сравнению с юношами и девушками, которые сейчас начинают утверждать свое присутствие.
Действительно, люди сталинской эпохи были частично побеждены самой мерой своего успеха. Они находят молодежь в основном рациональной, целеустремленной, приземленной, лишенной «роковой» склонности к обширным и «легкомысленным» теоретическим полетам, короче говоря, кажущейся «полезной» и политически безопасной. — как они могли бы мечтать. В то же время эти молодые мужчины и женщины столь же проникнуты определенными научными ценностями и навыками, как и их предшественники не были акклиматизированы к определенному интеллектуальному опыту и занятиям.И именно в силу этих интеллектуальных достижений — и ограничений — во многих областях интеллектуальной жизни они начали выражать чувство своего превосходства над «новой» интеллигенцией сталинской эпохи и демонстрировать, что они считают ее опекой лишнее.
Чувство конфликта и психологической дистанции, которое многие в сталинской интеллигенции начали ощущать в контактах с молодежью, также отражает меру их исторической неудачи. Вышедшая на первый план молодежь кажется политически безопасной.Тем не менее, хотя они, возможно, приняли общие идеологические рамки и ценности своих создателей, они воспринимают их как пределы, а не как центр своего мира. Наблюдая за интеллигенцией сталинской эпохи, они должны проявлять безразличие или даже отвращение и пренебрежение. Сами лишенные сновидений или одушевленные совершенно другими и гораздо более личными сновидениями, они не могут поверить или даже часто воспринимать большие и безличные видения, которые оживляли их предшественников — их стремление и напряжение для реализации обширных коллективных усилий.Они могут видеть в них только деспотических, «некультурных» отживших людей, не знающих интеллектуальных способностей и научных ценностей, от имени которых они хотят говорить.
«У нас по-прежнему слишком много людей, которые говорят о вещах, о которых они ничего не знают», — сказал мне молодой советский ученый, слушая сотрудника своего института, который только что произнес длинную и ветреную речь. Перед лицом таких приговоров бюрократы сталинской эпохи и, в целом, большая часть «новой» интеллигенции среднего поколения (какими бы властью и авторитетом они ни обладали) наконец начали ощущать свой возраст.
III
Юноши и девушки в возрасте от 25 до 35 лет, которые сейчас пробиваются в советской интеллектуальной жизни, поистине дети сталинской эпохи. Всю свою жизнь они не знали никакого другого социального строя, никакой другой идеологии, никакого другого видения человека и общества, кроме тех, которые навязал им режим. И все же мрачные прогнозы о всеобъемлющем состоянии, порождающем новую расу деперсонализированных субъектов, почему-то не сбылись.
Это не означает, что провал режима был неквалифицированным или что природа отказа очевидна сразу.В самом деле, западный посетитель, скорее всего, при первых контактах произведет впечатление почти всеобщего идеологического единства среди молодого поколения. Существует ужасающее сходство в высказываемых ими предположениях и особенно в терминологии, которую они используют при обсуждении широких политических, социальных или философских вопросов. Тридцать лет назад значительный процент тогдашнего поколения отверг или, по крайней мере, проигнорировал официальные идеологические категории; но сегодня люди того же возраста почти всегда считают себя «социалистами» в политике и «материалистами» в философии, верят в «марксистскую» интерпретацию истории и почитают «ленинское наследие» — примерно так же беспрекословно, как американские школьники принимают стереотипные представления. образ американской «революции».«
Только по мере того, как знакомства посетителя становятся более близкими и разговор переходит от общих и абстрактных, он обнаруживает, что, хотя представители этого поколения придерживаются официальной идеологии и используют утвержденную терминологию, они не могут служить надежным ориентиром для их индивидуальных вкусов, взглядов и мыслей. Молодой логик может называть себя «материалистом» и, если его подтолкнуть, с комфортом будет защищать основные положения материалистической философии; но эта поверхностная ортодоксия не помешала ему принять позитивистское мировоззрение большинства западных логиков в его размышлениях о конкретных проблемах, встречающихся в его работе.Молодой художник может считать себя реалистом даже в поисках более богатых и сложных эстетических форм в западных и русских эстетических традициях. Молодые интеллектуалы, как правило, могут провозглашать себя «ленинцами» и все же жаждать политического и социального климата, который был бы более открытым для свободного и индивидуального самовыражения. (Крайней иллюстрацией этого был довод одного друга о том, что, в конце концов, Ленин сам включил представителей других партий в кабинет, сформированный сразу после Октябрьской революции.)
Все это не означает, что от официальной идеологии стало легче отказаться. Напротив, как уже отмечалось, сейчас молодежь почти автоматически принимает его, отчасти потому, что он обеспечивает единственную общую концептуальную основу и язык, который они знают, но в основном, я думаю, из-за фундаментального изменения значения, которое произошло. держать за них. Три десятилетия назад эта идеология поддерживалась четким видением Утопии; теперь, когда он был хотя бы частично реализован в относительно стабильных институтах, он стал в значительной степени неотличим от диффузного этоса, которым члены этого поколения были неразрывно поглощены с детства.Хотя эта трансформация, несомненно, сделала их более склонными к принятию идеологии, она также заставила их дать ей личную интерпретацию. Поскольку он больше не опирается на абстрактное видение будущего, а сливается с конкретными и дифференцированными представлениями в настоящее время, он больше не может быть таким же хранителем их мыслей и чувств. Природа этого непосредственного опыта стала главным фактором, повлиявшим на формирование их взглядов и ценностей, особенно в их профессиональных занятиях.
Последние три десятилетия настолько радикально изменили характер профессиональных ролей, что изменилось само значение слова «интеллигенция». Еще 30 лет назад этот термин все еще означал избранных, которые предположительно занимались исследованием новых идей, новых форм, новых ценностей и критикой существующих. Теперь это относится просто ко всем тем, кто занят в профессиях, требующих определенной степени интеллектуальных и технических навыков. Это изменение можно проследить не только в увеличении доли молодых мужчин и женщин, ныне занятых научными или техническими занятиями, но и в общем климате интеллектуальной жизни этого поколения.Действительно, эта «технократическая» ориентация стала почти такой же характерной для молодых историков или философов, как и для молодых ученых и технических специалистов, поскольку все они проявляют интерес к реализации «общих истин», а не к их открытию.
Каковы типичные интеллектуальные установки и ценности молодежи? Существует искреннее стремление к профессиональной компетентности, стремление усвоить факты и овладеть методами, необходимыми для их систематизации и умелого манипулирования.Эти черты сочетаются с определенной ограниченностью кругозора, отсутствием острого желания исследовать новые интеллектуальные горизонты или подвергать сомнению основные теоретические предположения. Существует относительно безоговорочное принятие того, что считается базовыми институтами и ценностями существующего политического и социального порядка, в сочетании с глубоко прочувствованным побуждением обрести автономию в своей профессиональной роли и в секторе частной жизни. По мере продвижения по списку характеристик получаемый составной портрет мало отличается от картины, которую часто рисуют сегодня интеллектуальной жизни в современных западных обществах, особенно в Соединенных Штатах, под воздействием современных технологий и массовых коммуникаций.Разумеется, аналогию не следует заходить слишком далеко: даже если в России действуют определенные универсальные тенденции современной эпохи, они приобретают особую форму и оттенок в российском контексте.
Некоторые различия только в степени. Например, стремление большинства представителей молодого поколения стать профессионально компетентным является даже более серьезным и устойчивым, чем на Западе, в то же время их интеллектуальный кругозор имеет тенденцию быть еще более узким, а их интерес к любым широким конечным вопросам еще более вялым. .Я мог бы привести в качестве примера чрезвычайно способного и хорошо обученного молодого советского логика, который очень хорошо знаком со всей историей западной эпистемологии, от Аристотеля, Лейбница и Канта до Рассела и Уайтхеда, но который нисколько не интересуется фундаментальными проблемами. проблемы, которые волновали этих великих философов.
Эта ограниченность интеллектуального интереса может быть объяснена политическим контролем и соблюдением официальной ортодоксии, в рамках которой должно действовать это поколение.Но я думаю, что другие факторы более значимы.
Во-первых, поражается определенная застенчивость, проявленная этим поколением в отношении предполагаемых атрибутов их профессиональных ролей — в отношении своих навыков, манер, даже своей одежды. Это напоминает отношение нарождающейся русской интеллигенции в восемнадцатом и начале девятнадцатого веков после первого прилива вестернизации. Аналогичная озабоченность связана с методами, манерами и формами, а не с основными целями, желанием быть и особенно казаться «культурным», осознанием своего положения и некоторой неуверенностью в том, что именно является предпосылками для этого, глубоко чувствовал патриотизм в сочетании с ярким чувством подражания и соперничества с Западом.
Я считаю, что интенсивный и узкий профессионализм этого поколения также представляет собой подлинную форму самоосвобождения. Их настаивание на исключительной важности фактов и методов обеспечивает самый безопасный и самый прямой побег от политических взломов сталинской эпохи. (И, по той же логике, настаивание последних на «конечных» последствиях различных интеллектуальных и профессиональных интересов и, следовательно, на непреходящей важности идеологического соответствия, составляет их главную защиту.) Так же, как в самых безобидных проявлениях их взглядов — стремлении к частной квартире, стремлении присоединиться к неформальному досугу по своему выбору (даже если только коллекционирование почтовых марок) — они обнаруживают глубокое желание некоторая индивидуальная автономия, некоторая личная неприкосновенность.
То же самое стремление выражается, более решительно и прямо, в той области интеллектуальной жизни, в которой время от времени решающие ценностные проблемы решаются и обсуждаются открыто, а именно в литературе и искусстве.Литература всегда была внутренней твердыней русской интеллигенции, и в современных произведениях молодых писателей, особенно молодых поэтов, уже сейчас можно различить ее традиционный облик. Безусловно, традиционная забота интеллигенции о высших вопросах и высших ценностях больше не выражается в утверждении широких, щедрых и амбициозных взглядов на мир, чреватых непосредственными политическими и социальными последствиями. После 40 лет советского опыта он превратился в поиск более скромных, более личных, возможно, более человеческих ценностей.Повторное открытие правды, а не открытие истины; защита кодекса человеческого достоинства и личной честности; постижение красоты природы и любви; решимость терпеть, но не идти на компромисс — эти темы часто выражаются в стихах (многие из них неопубликованы) молодого поколения писателей и иногда просеиваются через сеть официальной цензуры в публикуемые произведения прозы.
Что все это предвещает на будущее? Следует напомнить, что при всей неотложности их стремления к некоторой личной автономии большинство этих молодых людей продолжают чувствовать себя верными основам своего социального строя — социализму и его ценностям, поскольку они по-разному определяют их.Но мы также должны напоминать себе, что система ценностей и мыслей, которую человек сознательно поддерживает в определенный момент, не обязательно точно отражает сложный и нестабильный баланс между теми элементами, которые привлекают его, и теми, которые отталкивают его от социального порядка. под которым он живет. Чувство преданности часто представляет собой единственную реальную альтернативу почти невыносимой горечи и одиночеству, возникающим из чувства полного отчуждения.
Что касается будущего отношения этого поколения русской интеллигенции, многое будет в конечном итоге зависеть от будущей политики режима.На мой взгляд, большинство его членов по-прежнему проявляют готовность поддерживать авторитарный политический порядок, в котором — как это имело место на протяжении большей части истории России — уважение к высшей власти сочетается с признанием некоторого приоритета для нужд государства. штат. Но большинство этих молодых мужчин и женщин, похоже, не ожидают и не будут охотно мириться с всеобъемлющим контролем, вторжениями во все области человеческого уединения, которые были характерны для прошлого. Такой диагноз не должен вызывать у нас чувство чрезмерного отчаяния или особого превосходства.В конце концов, авторитаризм принимает самые разные формы; и на протяжении большей части истории человечества людям приходилось искать, и часто им удавалось найти, несмотря на его ограничения, меру внутренней свободы и достоинства.
Загрузка …
Пожалуйста, включите JavaScript для правильной работы этого сайта.
Чтобы послушать, щелкните здесь.
Когда вы видите слово интеллигенция , думаете ли вы о Джеймсе Бонде, работающем на Секретную разведывательную службу, или о Мишеле Мартине, отчитывающемся для NPR, совершенно другого типа разведывательной службы? Другими словами, кто составляет интеллигенции ? Шпионы они или хитрые? Они умницы. Ну, а также влиятельные лица: такие как Мишель Мартин из NPR, которые используют свое образование и интеллект, чтобы контролировать культуру и оказывать политическое влияние. Это журналисты, художники, писатели, врачи и ученые. Они там меняют мир. Отойдите в сторону: у них есть докторские степени, и они не боятся их использовать. Посмотрим, сможете ли вы вспомнить гадкое слово для людей, которые не в интеллигенции : фалиты — необразованные люди, которые мало знают о культуре и не заботятся о ней, и имеют низкопробные вкусы.Ой. (Чтобы открыть любое слово с пробелами, нажмите на него.) Мы взяли это слово из русского языка примерно в 1883 году. Оно восходит к тому времени, когда Россия контролировала Польшу, а intelligentcja (образованный класс) обладал политической и культурной властью. Итак, в современном английском языке интеллигенция — это любая группа людей (в пределах определенной нации или культуры), которые образованы и сильны. Часть речи: Существительное: «интеллигенция.« Так как это относится к группе, вы можете рассматривать его как единственное или множественное число:« наша интеллигенция игнорирует этих людей »или« наша интеллигенция игнорирует этих людей ». Другие формы: Мы не часто используем его во множественном числе. Но мы можем: «интеллигенция». Так как «интеллигенция» является транслитерацией русского языка, у нас есть множество альтернативных способов написания этого слова: «интеллигенция», «интеллигенция», «интеллигенция» и «интеллигенция». Как и люди, которых он описывает, «интеллигенция» может выглядеть снобисткой, элитой или снисходительной.Так что используйте его с осторожностью. Разговор о ком-то, принадлежащем (или члене) к интеллигенции. Или поговорите о ком-то, кто является героем, злодеем или продуктом интеллигенции. Или поговорите об интеллигенции, выносящей суждения; предоставление инсайтов; игнорирование реалий; или одержимость определенным человеком, тенденцией, идеей или движением. Вы можете указать, о какой интеллигенции идет речь, указав время, место или поле деятельности: «московская интеллигенция» ( The New Yorker) , «юго-восточная интеллигенция Бразилии» ( The Guardian ) , «американская интеллигенция 1950-х годов» ( Los Angeles Times ), «финансовая интеллигенция в Нью-Йорке и Вашингтоне» ( Washington Post ). «Вначале была клавиатура. Если вы хотели отдать команду своему компьютеру, вы ее набирали. Затем появился Apple Macintosh … Компьютер больше не был игрушкой чудаковатой интеллигенции !» «Насколько ошибались те, кто писал или предполагал, что он был человеком, равнодушным к общественным интересам, к бурной жизни интеллигенции и к животрепещущим вопросам его время! »Он наблюдал за всем внимательно и задумчиво.«
Отлично, я рад, что помогло! Спасибо, что сообщили мне об этом! Объясните значение слова «интеллигенция», не говоря «образованный класс» или «эрудит общества». В New York Times Род Нордланд написал: «Кувейтцы любят думать о своей стране как об анклаве интеллектуальной свободы в консервативном Персидском заливе, убежище, которое когда-то приветствовало изгнанных арабских писателей.Но этот образ себя становится все труднее поддерживать ». Он объясняет, что правительство Кувейта запретило выпуск тысяч книг, от детских рассказов до произведений классической литературы. « История литературной свободы Кувейта, по словам активистов, такова: причина того, что запрет книг так огорчает интеллигенцию ». Поговорите о том, что он имеет в виду. Почему интеллигенция так расстроена запретом книг? интеллигенция?
Попробуйте потратить 20 секунд или больше на игру ниже. Не переходите сразу к обзору — сначала позвольте вашей рабочей памяти освободиться. Наша игра в этом месяце — Lightning Rhyming Recall! В каждом выпуске этого месяца посмотрите, насколько быстро вы можете вспомнить три слова.Они, наверное, не связаны по значению, но рифмуются. Чтобы проверить свои ответы, прокрутите вопрос до конца. Мы начнем с легкого и в течение месяца будем увеличивать сложность. Наслаждаться! Каждое слово ниже рифмуется с FADE: A. (3 слога, существительное) Формальное излияние вещей или людей, напоминающее процессию верхом на лошади, — это … B. (3 слоги, глагол) Надеть метафорическую маску и притвориться кем-то другим — это … C.(4 слога, существительное) Большое хвастовство под звуки труб — это … 1. A напротив ИНТЕЛЛИГЕНТСИИ — A. АВАНГАРД (лидеры).B. HOI POLLOI (обычные люди). C. AFICIONADOS (преданные фанаты). 2. Их можно рассматривать как особые сферы интеллигенции: _____. A. Орки, эльфы и гоблины Надеюсь, вам нравится «Выразить свою точку зрения». Это сделано с любовью. Я Лизл Джонсон, преподаватель чтения и письма, выполняющий миссию по изучению, освещению и празднованию слов. Из моего блога: Чтобы стать спонсором и включить свою рекламу в выпуск, свяжитесь со мной по адресу [email protected]. Заявление об ограничении ответственности: Когда я пишу определения, я использую простой язык и придерживаюсь слов «общие полезные приложения». Если вас интересуют авторитетные и множественные определения слов, я рекомендую вам заглянуть в словарь.Кроме того, поскольку я американец, я придерживаюсь американского английского, когда делюсь значениями, использованием и произношением слов; эти элементы иногда меняются в зависимости от английского языка. |
Иллюзии интеллигенции: моральный вопрос и секуляристы
Называйте это «чисткой яйцеголовых» или «волной антиинтеллектуализма», или как хотите, нельзя отрицать, что интеллигенция как Общественное уважение к классу значительно упало после головокружительного взлета в 30-40-е годы.Многие члены класса отреагировали на это криками негодования, и, конечно же, многие нападения исходили из сомнительных источников и были сомнительно мотивированы. Но также был проведен значительный самоанализ, в процесс которого это самокритичное эссе Роберта Э. Фитча, как мы полагаем, внесет действительно проясняющий вклад. Конечно, мало кто станет отрицать, что проблемы, которые он поднимает, являются реальными и основными, независимо от того, принимаем мы направление его ответов или нет.
_____________
Этой американской республике повезло, что ее основатели были представителями интеллигенции.Этой интеллигенции также повезло, что ее члены были людьми по делам, которые несли ответственность как государственные деятели, бизнесмены, юристы, фермеры и церковники. С тех пор все изменилось. Американская интеллигенция превратилась в отдельный класс — писателей, учителей, ученых, священнослужителей, ученых и художников. Этот класс был восстановлен с политическим влиянием как Brain Trust в рамках Нового курса. Судя по всему, ее руководство было отвергнуто в ходе «восстания против яйцеголовых» на президентских выборах 1952 года.
Если сейчас я предпочитаю писать об иллюзиях интеллигенции, а не об их положительных способностях и истинном видении, то это потому, что, похоже, пришло время для критического самоанализа. Выступая как член рассматриваемого класса, я должен настаивать на важности и легкости этой критики. Не более справедливо сказать, что критик интеллигенции должен быть фашистом, чем сказать, что критик правительства должен быть коммунистом.Фашизм, как и коммунизм, не является особым нападением на интеллигенцию, равно как и нападением на свободное предпринимательство в бизнесе, на независимость профсоюзов, на автономию семьи, церкви, науки или искусств. Более того, исторические данные не свидетельствуют о том, что представители интеллигенции выделялись среди представителей других классов в сопротивлении фашизму или коммунизму.
_____________
Иллюзий, которые следует рассматривать, четыре, и их можно обозначить и определить следующим образом.Существует иллюзия элиты, что этот класс особенно приспособлен для управления. Существует иллюзия монополии — что этот класс обладает монополией на мудрость, которая является его профессиональной заботой. Существует либеральная иллюзия, что в мире, где все вещи относительны, человек волен выбирать любую мыслимую абстракцию и создавать свои собственные ценности de novo . Существует цивилизованная иллюзия, что религиозная вера является ненужной опорой нравственных идеалов.
Первые две из этих иллюзий носят общий характер.Их можно встретить в любом классе. Вероятно, нет ни одного класса в истории, у которого не было бы мессианских иллюзий величия относительно своей особой способности управлять. Нет такого класса, который также не склонен полагать, что он должен обладать монополией на ту особую ценность, на которой он специализируется.
Например, с конца Гражданской войны до 1932 года американский бизнесмен смог убедить не только себя, но и всю страну в том, что его класс наиболее подходит для управления. Более того, у него было вполне естественное убеждение, что, какими бы ни были другие достоинства и недостатки его класса, у него должна быть монополия на бизнес-мозги.Но к 1932 году ни одна из этих иллюзий не устояла. Американская общественность решила, что бизнесмен больше не может править — прямо или косвенно — и передала власть правительства комбинации других классов. Хуже того, общественность убедилась, что у бизнесмена не было даже бизнес-мозгов, и поэтому передала большую часть бизнеса государству.
Третья и четвертая иллюзии, которые я перечислил, очень разные по своему характеру. Они тоже не являются собственностью какого-то одного класса, но они приобретают особую интенсивность среди интеллигенции.Конечно, здесь есть место для разногласий и дискуссий. Некоторые люди будут отрицать преобладание этих иллюзий. Другие будут утверждать, что это вовсе не иллюзии; что, наоборот, они всего лишь честные констатации фактов. У меня нет желания принуждать кого-либо к убеждению; но давайте посмотрим, насколько убедителен этот аргумент.
_____________
Иллюзия элиты. Вера в то, что умные и мудрые люди наиболее подходят для управления, так же стара, как Платон и Конфуций, так же современна, как Вольтер и энциклопедисты, и так же недавна и современна, как поклонение героям Адлая Стивенсона.Его формула — это, по сути, формула просвещенного доброжелательного деспота. И на самом деле он не отказывается от формулы в контексте демократии, кроме как для превращения деспота в своего рода политическую примадонну народа. Возможно, Неру в Индии сегодня ближе всего подходит к идеалу в своих лучших проявлениях.
Текущее развитие формулы можно найти в статье Джеральда У. Джонсона в The American Scholar (Winter 1952-53). В ходе элегического эссе о губернаторе Стивенсоне г-н Джонсон говорит нам, что, помимо удачи, у успешного президента есть три квалификации.Во-первых, дело в театральном таланте — «гении интерпретации». Второй — «доскональное понимание операций посредственного ума». Третий — «почти безграничная интеллектуальная подвижность».
Первый талант, как можно заметить, — это талант специалиста по связям с общественностью. Что касается второй квалификации, отметим, как она сочетает в себе тщеславие и снобизм интеллектуалов. Действительно ли так, что ум американского народа является «посредственным умом»? И если это так, постигает ли лидер в демократическом обществе этот разум своим интеллектом? Разве он, скорее, не понимает его интуитивно, частично из-за частых и близких ассоциаций с ним, а частично из-за того, что в его собственном уме присутствует какой-то здоровый элемент пошлости? Что касается третьей черты, я могу только сказать, что среди успешных лидеров в церкви, в государстве или в бизнесе, которых я мог наблюдать, была очевидна большая подвижность, но мне никогда не удавалось убедить себя что ловкость была по сути интеллектуальной.
Кого бы мистер Джонсон ни описал в своем идеальном президенте — кажется, это Эдлай Стивенсон или Франклин Д. Рузвельт, — несомненно, он не описывает президента, о котором он говорит с наибольшей любовью в своем эссе, — Джорджа Вашингтона. . По любому из критериев интеллигенции Джордж Вашингтон никогда бы не занял руководящую должность. Недавно был ряд убедительных аргументов в пользу того, что Вашингтон был неквалифицированным военным стратегом, что он был виноват в глупостях в качестве полевого командира.Доказано, что действительно талантливым бойцом был блестящий, но недооцененный Бенедикт Арнольд. Все это может быть правдой. С Бенедиктом Арнольдом было плохо только в одном: он был предателем.
И предположим, что первый президент Соединенных Штатов был выбран в первую очередь за его ум и мудрость. Можно поверить, что почти любой другой кандидат мог получить эту награду — Джефферсон, Адамс, Мэдисон, Гамильтон — кто угодно, кроме Джорджа Вашингтона.Отец этого народа был не первым в сознании своего народа. Он был первым в сердцах своих соотечественников.
Давайте зададим ключевой вопрос: каковы таланты главы исполнительной власти в условиях демократии? Конечно, в какой-то мере интеллекта и мудрости. Но также сила характера, способность вызывать доверие и вселять уверенность, способность сохранять равновесие под давлением, способность здравого смысла, которая часто должна быть быстрой и интуитивной, умение окружать себя другими талантливыми людьми и заставляя их сплачиваться как команду, гений дальновидных действий в соответствии с демократическими принципами, гений исполнительной власти.
Интеллигенция может обладать мудростью; они могут даже обладать сильным характером. Редко они обладают другими качествами. Как правило, ни святой, ни мудрец не исполнительны. Как правило, за исключением редких случаев Линкольна или Ганди, хороший руководитель не является ни святым, ни мудрецом.
_____________
Иллюзия монополии. Я предположил, что интеллигенции может не хватать рассудительности и навыков в практических делах. Но, безусловно, они должны обладать мудростью, знанием и любовью к высшим ценностям жизни.Если у доктора есть монополия на медицинские навыки, у инженера — на механические навыки, у бизнесмена — монополию на деловые навыки, тогда разумно, чтобы интеллигенция имела монополию на мудрость, которая является специальностью их ремесла.
В большинстве случаев это не иллюзия. Или это лишь частичная иллюзия, поскольку кто-то думает, что мудрость или навыки вообще не могут быть разделены теми, кто не входит в число профессионалов. Но во время социальной революции это становится иллюзией.Это даже становится радикальной ложью. В такое время мудрость забирается у мудрых и передается другим.
Классическая иллюстрация номера — вызов христианства эллинистической культуре. Официальной мудростью обладали философы Греции и Рима. Святой Павел так осознавал конфликт, что, в отличие от этой мудрости, сознательно решил говорить о глупости своей веры. Несомненно, эллинистические мыслители обладали гением интеллекта и стиля, превосходящими любого из отцов церкви.Тем не менее, критический вопрос для социального историка остается: где обитала истинная мудрость? Было ли это в увядающей мудрости Греции и Рима или в восставшем безрассудстве христианской веры? Возможно ли, что в этом контексте только глупцы были по-настоящему мудрыми? Независимо от того, что кто-то думает о сути дела, грубая прагматическая оценка истории очевидна.
Проблема снова проиллюстрирована на примере Французской революции. Французская интеллигенция эпохи разума радикалами не была.Вольтер и энциклопедисты все еще заигрывали с идеалом просвещенного и доброжелательного деспота. Поистине революционные фигуры 18 века — Джон Уэсли в Англии и Руссо во Франции — оба были изгнаны из официального просвещения того времени. И все же именно глупость Уэсли и Руссо содержала жизненно важный фермент для зарождающейся новой мудрости.
Расцвет коммунизма — еще один пример того же. Карла Маркса в 19 веке причисляли к дуракам.Лишь 20-го числа, после того как его пророчества исполнились и потерпели неудачу, в интеллигенции стало респектабельно обсуждать диалектический материализм. И в русской, и в китайской революциях была меньшевистская фаза — дольше в Китае — когда интеллигенция могла с радостью участвовать в социальных изменениях. Но когда радикальная доктрина большевиков наконец восторжествовала, мудрость мудрых в России оказалась столь же тщетной и неуместной, как и конфуцианская мудрость мандарина в Китае.
Если мы не обнаружим того же явления в Американской революции, то это потому, что наша революция не была социальной революцией. На самом деле, это была прежде всего ратификация того, что долгое время было статус-кво в этой стране. Значительная социальная революция была начата в 17 веке, и к тому времени, когда мы были готовы отстаивать нашу независимость, теории революции Джона Локка было почти сто лет, и она была респектабельной. Берк был последовательным в своем консерватизме, когда осуждал Французскую революцию и аплодировал нашей.В нашем случае интеллигенция просто излагала устоявшуюся мудрость.
Все это сводится — за исключением особого случая в нашей собственной истории — к тому, что интеллигенция может страдать от ожесточения категорий своей мудрости. Здесь интеллигенция перестает быть интеллигентной. Вопрос не в том, произвели ли на нас благоприятное впечатление упомянутые революции — христианские, коммунистические или французские республиканские. Факт остается фактом: в каждом случае интеллигенции не справлялись со всей серьезностью проблемы.Когда этот класс терпит поражение, люди обратятся от разума к крови, железу и ужасу или к вере, надежде и любви — и из этих вещей они вылепят новую мудрость. Но их отказ от разума объясняется тем, что мудрость мудрых превратилась в безумие.
_____________
Либеральная иллюзия. Это иллюзия, что все в этом мире относительно, так что человек волен выбирать и создавать свои собственные ценности по своему усмотрению. Его можно назвать либеральной иллюзией только в особом, этимологическом смысле слова либерал, поскольку исторические либералы XVIII века не питали такой иллюзии.
Эволюцию этой иллюзии можно проследить в три этапа, на протяжении трех столетий, с учетом трех ученых. В XVIII веке — под влиянием ньютоновской механики — христиане, деисты и атеисты обнаружили неизбежную веру в объективный универсальный моральный закон. В XIX веке под влиянием Дарвина и эволюции моральный закон, казалось, поддерживал свободную конкуренцию и выживание наиболее приспособленных, и начал принимать характер аморального закона.К 20 веку под эгидой, но не под эгидой Эйнштейна, принцип относительности стал новым абсолютом и стал применяться ко всем ценностям, моральным, политическим, эстетическим, даже логическим и математическим.
Критическое влияние на наше мышление оказала наука антропология. Существует прямая линия от книги Уильяма Грэма Самнера Folkways до широко известной книги Patterns of Culture Рут Бенедикт, и, явно или косвенно, ее учение состоит в том, что все ценности связаны с обычаями.То же самое можно найти в переписке судьи Холмса с Гарольдом Ласки. Это было записано в решение Верховного суда председателем суда Винсоном. Бесчисленные трактаты по эстетике, этике и социальным наукам принимают эту догму как должное. И даже в той ветви неоортодоксального богословия, которая сегодня наиболее влиятельна среди американских протестантов, хотя и настаивает на категорическом характере повеления Бога, есть отрицание любого естественного морального закона, который должен распознаваться человеческим разумом.
Конечно, в контексте верности американским традициям и американским ценностям абсолютный релятивизм не должен исключать критического и творческого внимания к вещам, о которых мы заботимся в этой стране. Речь идет об исторических исследованиях и анализе текущих событий такими писателями, как Артур Шлезингер-младший, Сидни Хук или Джеймс Бернхэм. Я просто задаю вопрос — и я не знаю, каков был бы ответ любой из этих людей: являются ли ценности, которые они лелеют, просто американскими ценностями, или они уходят корнями в некий универсальный и объективный порядок ценностей? Потому что, если это просто американские ценности, а не общечеловеческие ценности, то лучшая защита их — не что иное, как просвещенный национализм.
Будь то иллюзия или верное изложение фактов, что все моральные ценности связаны с изменяющимися культурами, каждый обязан столкнуться с последствиями такой веры. В записи я вижу только два набора последствий. Один из них — это практика мягкого релятивизма: давайте научимся терпеть все различия, давайте жить и давайте жить другим. Это роскошный релятивизм процветающего и комфортного общества, в котором есть место каждому. Другой — это практика жесткого релятивизма, который знает, что существует слишком много жизней и что их недостаточно для жизни всех, так что сильные должны отбирать у слабых.
Когда обстоятельства достаточно жесткие, мягкий релятивист становится жестким релятивистом, иначе он вымрет. Логика движения от одной крайности к другой проиллюстрирована на примере карьеры Жан-Поля Сартра. На ранней стадии экзистенциализма он был мягким релятивистом, хотя уже отчаявшимся и разочаровавшимся. На нынешней коммунистической стадии он просто обратился к самому жесткому из всех жестких релятивизмов современного мира.
Но и при мягком, и при жестком релятивизме ясно, что не может быть убежища для ценностей настоящей интеллигенции.Истина, красота, мудрость, справедливость, свобода: нет причин, по которым мы должны уважать эти вещи. Также нет никакого способа отличить их от лжи, уродства, глупости, несправедливости и рабства. И если представители интеллигенции отказываются от какого-либо служения этим высшим ценностям, нет причин, по которым мы должны уважать их.
Это не означает, что эти ценности могут быть монополией какого-либо класса или учреждения: это верный способ задушить их. Это также не означает, что эти ценности следует навязывать принуждением: это верный способ их уничтожить.Но мы можем верить вместе с Томасом Джефферсоном, что такие ценности, как нечто большее, чем просто человеческие изобретения, коренятся в природе или в Боге природы, так что умы свободных людей могут прийти к ним и научиться лелеять и расширять их.
_____________
Цивилизованная иллюзия. Это иллюзия, что религия — чистое суеверие; что, будучи далеко не носителем великих ценностей человечества, это просто лишний багаж, который скорее мешает, чем помогает нам в марше.
Если я осмелюсь называть это цивилизованной иллюзией, то это потому, что я думаю о блестящем отрывке из книги Сюзанны К. Лангер «Философия в новом ключе », где она описывает, как городская индустриальная культура может отделять человека от истоков прошлого. естественное благочестие. Я должен сказать — хотя миссис Лангер не сказала бы, — что отделение от природы — это только один шаг по эту сторону отделения от Бога. Проще говоря, цивилизованная иллюзия — это озабоченность плодами жизни с сопутствующим презрением к ее корням.
Невозможно задокументировать распространенность этой иллюзии среди интеллигенции. Здесь и там можно найти только его симптомы: в тональности книги, в настроении дискуссий в образованном обществе, в том, как Гарри Аллен Оверстрит принимает моральные ценности христианства, но опускает религиозную веру, в любопытных вещах. манера, в которой Артур Шлезинджер-младший изо всех сил старается изо всех сил в дружеском обзоре Ирония американской истории выступить против того, что он называет «принудительным благочестием» в очевидном присвоении и перефразировании доктрины Рейнхольда Нибура Льюисом Мамфордом. человек, тщательно исключив теологию Нибура, вызвавший огромный фурор в прессе по поводу предположения Уиттекера Чемберса о том, что вопрос коммунизма в конечном итоге является вопросом религиозных убеждений.Если это всего лишь отдельные симптомы и ничего не доказывают, то хорошо. Но если они отражают распространенное состояние, тогда проблема объединяется.
Исторически важным фактом является то, что великие ценности демократии возникли и процветали в основном в контексте еврейско-христианско-протестантской веры. Этот факт указывает на такие страны, как Норвегия, Швеция, Дания, Финляндия, Швейцария, Великобритания и США, где конкретная религиозная традиция была одновременно предшественницей и кормилицей демократических ценностей.Есть, конечно, скандальные исключения — например, связь между немецким лютеранством и нацистским движением, а также нынешняя связь между голландским кальвинизмом и бешеным расизмом в Южной Африке. Однако очевидно, что оба этих случая противоречат преобладающему влиянию лютеранства и кальвинизма над остальным миром. В любом случае великие стабильных демократий — в отличие от нестабильных антиклерикальных демократий — имеют эту религиозную основу.
Идеологические составляющие этого факта тройственны. В основе любой жизнеспособной демократической культуры лежат три убеждения. Сформулируем их в порядке их возникновения в хронологическом порядке. Во-первых, это пророческая страсть евреев к социальной справедливости, которая, в отличие от греческих, индуистских или китайских концепций справедливости, носит радикально эгалитарный и гуманный характер. Затем идет новозаветная концепция святости отдельного человека как дитя Божьего и как грешника, за которого умер Христос — более радикальное представление о ценности личности, чем все, что можно найти в рационализме или романтизме.Наконец, наблюдается своеобразное протестантское развитие различных свобод — личных, политических, гражданских и экономических — свобод, которые имеют светское назначение, но основываются на духовной свободе, воспеваемой Святым Павлом или Мартином Лютером. Если эти ценности расположены схематически, а не в хронологическом порядке, то святость личности находится в центре, а свобода и справедливость — ее две главные реализации.
Суть вопроса в том, можно ли развивать и творчески развивать эти ценности без религиозной веры.Гуманист утверждает, что это вполне возможно и желательно в настоящее время. В задачи данного эссе не входит предоставление того или иного доказательства. Однако согласно любому исчислению вероятностей, основанному на исторических свидетельствах, гуманист должен оказаться в более невыгодном положении, чем теист, обосновывая свою позицию. Если есть хоть какой-то момент согласия между различными выдающимися философами истории — Августином, Гегелем, Марксом, Шпенглером, Тойнби, — так это то, что ценности любой культуры связаны в общем культурном Гештальт , и это, когда религиозные и метафизические основы вырваны, ценности также погибнут.
_____________
Позвольте мне наконец признаться, что во всей этой дискуссии у меня эгоистичный интерес. То есть я эгоистичен в интересах того класса интеллигенции, к которому я профессионально принадлежу. Другие мои коллеги могут быть обеспокоены в основном безжалостным насилием, с которым на нас нападают. Меня больше беспокоит наша собственная хрупкость и тщетность в борьбе.
Ибо кажется, что мы слабые и разделенные. Мы тратим больше энергии на то, чтобы ругать друг друга, чем на то, чтобы вместе противостоять общему врагу.С одной стороны, мы проявляем высокомерие, нетерпимость и самодовольство. На другом полюсе — и, боюсь, в большем количестве — мы проявляем себя трусливыми, самодовольными и отчаянно стремящимися держаться за небольшие жизненные удобства любой ценой для идеалов, которые мы должны лелеять. В любом случае мы презираем себя перед людьми.
Но никто не сражается без веры. Менее всего умный мужчина. Если бы эта вера была достаточно сильной, она могла бы наделить нас достаточным смирением, чтобы знать, что есть и другие избранные, помимо нас, чтобы знать, что мудрость, хранителями которой мы хотим быть, не является нашей частной собственностью.Это может также дать нам мужество в борьбе, рожденное великой убежденностью в том, что свобода, справедливость и истина, знамена которых мы несем, вписаны в сами законы природы и являются частью вечного указа ее Создателя.
Это не значит, что победа всегда неизбежна. Если, действительно, времена вышли из-под контроля и свобода на какое-то время потерпит неудачу, тогда мы должны суметь, подобно Сократу, выпить болиголов с достоинством и с уверенностью, что существует более ужасный судья, чем смерть.Но если перспектива все еще обнадеживает — а я убежден, что это так, — давайте, как Вольтер, нанесем удар, чтобы сокрушить позорную вещь, где бы она ни находилась, как воины короля, перед которым даже самое позорное дело должно уступить большая сила и слава.
_____________
«Им [западным интеллектуалам] нужно было верить; они хотели быть обманутым… « «Это капитализм разрушает всю культуру и коммунизм. который желает спасти цивилизацию и ее культурное наследие от пропасть, в которую его загоняет мировой кризис ». |
