Плохо что: Недопустимое название — Викисловарь
Горе-творцы — о своем кино — Статьи на КиноПоиске
Томми Вайсо, Уве Болл, Сарик Андреасян и другие «плохие» режиссеры — о том, как надо относиться к критике, зрителям и своему ремеслу.
11 марта в рамках проекта Why Not Movie в России начались специальные показы картины Джеймса Франко «Горе-творец» об истории создания фильма Томми Вайсо «Комната», который называют одним из самых худших произведений в истории кино. Вайсо далеко не первый и, разумеется, не последний человек, удостоенный звания «самого плохого режиссера в мире». КиноПоиск припомнил имена других известных деятелей кино, чье творчество, мягко говоря, не пришлось по вкусу ни критикам, ни зрителям, и собрал их высказывания о взглядах на профессию.
О критике
Томми Вайсо: «Фраза „Это так плохо, что даже хорошо“ — странная фраза. Вообще-то вы меня сейчас обидели».
Уве Болл («Бладрейн», «Фар Край», «Постал»): «Многие просто не способны воспринимать мои серьезные фильмы объективно.
Сарик Андреасян: («Беременный», «Тот еще Карлосон!», «Защитники»): «Что касается критики, то со временем я понял, что те, кто пишет отзывы, и те, кто смотрит фильмы, — разные люди. Я ходил в залы и смотрел на реакцию людей. И видел, что они смеялись, а я ведь работаю для них».
Аарон Зельцер («Очень голодные игры», «Нереальный блокбастер»): «Мы с Джейсоном Фридбергом любим писать, любим режиссировать, мы любим актеров, с которыми работаем. У нас есть семьи, которые мы обеспечиваем. У Джейсона есть дети, у меня дети, у нас есть жены, поэтому мы не сидим целыми днями, читая рецензии. У нас не такое раздутое эго.
Томми Вайсо: «У меня есть парочка знакомых авторов, которые постоянно извиняются. Я говорю, не надо передо мной извиняться, просто говорите, что думаете. Честность должна стать нормой для общества. Нужно говорить четко: „Слушай, мне это нравится“, „Мне это не нравится“. Или: „Мне это вообще ни разу не нравится“».
О зрителях
Томми Вайсо: «Люди задавали мне [перед сеансом] разные вопросы, и один был такой: „Ты уверен, что мы можем ржать над твоим фильмом в твоем присутствии?“ Я рассмеялся и сказал: „Конечно, вы можете! Делайте все что хотите“. Я призываю людей смеяться и взаимодействовать, а потому я сказал им: „Не беспокойтесь, представьте, что меня тут нет. Вы не должны беспокоиться обо мне. Просто выражайте себя“».
Уве Болл: «Я показывал свой фильм [в Сиэтле], и когда поднялся на сцену, то зал освистал меня.
Люди психовали, гудели, пытались выгнать меня со сцены, но я думаю, что после 20 минут общения и нескольких сцен из „Постала“, которые я показал, по крайней мере половина аудитории задумалась: „Мы никогда не говорили с этим парнем, мы никогда его не видели, но мы все время троллим его в интернете“. И это была одна из причин, почему я туда пошел: я хотел показать, что не боюсь и что люди должны смотреть фильм ради фильма и оценивать его, а не меня».
Сарик Андреасян: «Взрослые, которые приходят на моего „Карлосона“, ожидают увидеть того, советского. Не получив желаемое, они начинают возмущаться: «Куда катится наше кино?» А оно никуда не катится. Оно соответствует актуальным параметрам».
О ремесле
Томми Вайсо: «К проекту надо подходить последовательно. Сначала у вас есть 20%, затем 40%, 60%, 80%, и, наконец, проект готов на 100%. Вы понимаете мою концепцию? Давайте еще раз. Сначала вы должны думать о 20% проекта, что нужно сделать, чтобы достичь этого.
А когда вы достигаете 20%, то только тогда задумываетесь о 40%. И так пока у вас не будет 100%, пока проект не будет готов».
Уве Болл: «Не снимайте фильм без профессиональных актеров. Потратьте 5000 долларов на агента по кастингу в Лос-Анджелесе, у которого имеются хорошие контакты. Знаете, столько раз я видел счастливейших людей — с бюджетом, с идеей, с классным потенциалом, но из-за того, что главную роль исполнял их сосед, фильм в итоге оказывался в сортире. Всегда рад помочь режиссерам советом».
Сарик Андреасян: «Мне кажется, что если делать все по правде, то кино потеряет легкость, станет фундаментальным, его будет трудно смотреть. Если я начну долго рассказывать историю, то потеряю зрителя».
Уве Болл: «Знаете, что я думаю о сути искусства? Как кинорежиссер вы обязаны отражать в своих фильмах те вещи, которые действительно происходят в мире, и это огромное богатство, которым я обладаю. Я хочу делать кино о глобальных вещах. Меня мало волнуют персонажи, которые живут где-нибудь в Турции, становятся счастливыми, зачитываются книгами и ходят на йогу.
Тайлер Перри («Хэллоуин Мэдеи», «Зачем мы женимся?»): «Я не хочу просто снимать фильмы ради фильмов. Я хочу делать кино, которое вдохновляет и мотивирует, меняет жизнь. И пока я могу это делать, я чувствую, что поступаю правильно».
Томми Вайсо: «Я верю, что задача режиссера в том, чтобы провоцировать зрителя, но в то же время делать это надо позитивно и с уважением».
О деньгах
Томми Вайсо: «Не спрашивайте меня о деньгах. Видите ли, я художник, я действительно не люблю разговоры о деньгах. Мне нравится говорить о финальном варианте фильма, об актерской игре, о съемках и т. д. А вот об этом не надо».
Уве Болл: «Я делаю фильмы, основанные на видеоиграх, потому что их проще продать. Представьте, что вы приходите к инвестору и говорите: „Слушайте, у меня есть отличный триллер“. На это он вам ответит: „Ага, как и у пятнадцати тысяч других режиссеров“.
Томми Вайсо: «Дело не только в деньгах. Дело не только в славе. Ты действительно должен работать. Я встречал много разных — не будем сейчас называть имена — действительно больших режиссеров, крупнейших звезд Голливуда. И я говорил с ними точно так же, как сейчас с вами. И, знаете, я обнаружил одну вещь, которую раньше не понимал: радость творчества — это то, во что вы, помимо всего прочего, вкладываете себя».
Сарик Андреасян: «Вот представь, что все те люди, которые меня ненавидят… Ну вот сколько их? Допустим, 100 тысяч человек из 140 миллионов.
Представь, что я им всем понравился наконец-то, и они решили прийти на мой фильм. Если на мой фильм придут только эти 100 тысяч человек, я буду банкротом, моя компания закроется прямо на следующий день».
Уве Болл: «У меня есть еще одна работа, связанная с продажей фильмов. Поэтому я отсматриваю тонны и тонны лент, проверяя, насколько они смотрибельны, но рынок сейчас так плох. Люди вынуждены снимать кино за 100 000 долларов, а получается говно. Вы просто не можете сделать нормальное кино за эти деньги. Но вы не можете потратить и больше денег, потому что видеопрокат остался в прошлом, вся система распространения осталась в прошлом, и все, что у вас есть, — это платный доступ к видео. Нормальное независимое кино заканчивает свое существование».
О вкусах
Сарик Андреасян: «В кино [я] признаю только мейнстрим. Я вырос на „Крепком орешке“, на „Терминаторе“, я другое кино просто не видел. Когда пошел учиться, мне принесли фильмы Тарковского и Антониони, сказали, что я должен их обязательно посмотреть.
Томми Вайсо: «Какими фильмами я наслаждался в молодости? Я назову вам такую звезду, как Джеймс Дин, вот он мне очень нравился. Еще Брандо, конечно. И всякие фильмы с Брэдом Питтом. А вообще, не хотелось бы назвать конкретные имена… Если только вы не вырежете это потом из интервью».
Сарик Андреасян: «Для меня самые лучшие комедии — ранние фильмы Адама Сэндлера. „Большой папа“, „Счастливчик Гилмор“. А в этом „Королевстве луны“ пятидесятилетний человек в костюме гномика пытается меня смешить, а Эдвард Нортон ходит в шортах. Это что?»
О политике
Уве Болл: «Думаю, большинство кинематографистов даже не догадывается, что своими фильмами они поддерживают армию и военную промышленность США. Я думаю, что американский патриотизм и американские политики постоянно подпитываются киностудиями. У многих американцев складывается ощущение, что они мировая полиция. И эта идея поддерживается большинством фильмов, которые мы видим.
Вы видите этих элитных людей, сверхлюдей из США, и все они хотят творить добро, но это не имеет никакого отношения к реальности».
Сарик Андреасян: «Я искренне ненавижу [Валерию Гай] Германику и все, что она делает. Это самое страшное — когда свою страну пытаются выставить говном. Если бы у меня была возможность, я бы выслал таких на какой-нибудь остров».
Томми Вайсо: «Как вы знаете, общество сейчас сильно коррумпировано. Политики говорят одно, а делают другое. И я не хочу быть вовлеченным в политику, но в индустрии кино ты вынужден всегда с этим играть. Я очень устал. У меня много встреч по разным проектам, и многие люди все время болтают, вместо того чтобы делать. Это сводит меня с ума, но так обстоят дела».
Сарик Андреасян: «Это обусловлено российской ментальностью, когда люди, не видя, ругают все. Нашим людям не нравятся своя страна, правительство, футбол, кино, музыка и так далее. А все, что чужое, кажется лучше. Так было всегда. Это пренебрежение к своему воспитывается в людях с детства.
Я не помню ни одного российского фильма с хорошими отзывами зрителей».
Уве Болл: «В США вы можете нести полную ахинею и еще получить 50% голосов. Это страшно».
«Горе-творец»О творческих планах
Томми Вайсо: «Мой проект мечты… Давайте я намекну. Дам небольшую подсказку. Это все, что я могу. Это связано с Бэтменом. На этом все».
Уве Болл: «Я хочу, чтобы следующие 10 лет прошли немного медленнее. Я хочу быть занят, но также хочу иметь возможность время от времени отдыхать. За последние 10 лет не было ни одного дня, даже Нового года или сочельника, когда бы я не отвечал на электронные письма. Каждый день в течение десяти лет не было праздника, чтобы я не просидел четыре или пять часов за компьютером. Я счастлив, что сейчас без съемок все немного замедляется».
Томми Вайсо: «У меня в планах два фильма про вампиров. Одно из названий я могу озвучить публично — это „Вампиры из Алькатраса“. Суть такая: вампиры захватывают Сан-Франциско, но жители не знают, кто они на самом деле и что они сосут кровь людей.
Незаметно вампиры создают свое общество — подпольное „Общество вампиров“. У меня уже есть 100-страничный сценарий, так что я готов работать».
Уве Болл: «Мой ресторан в Ванкувере открыт уже шесть месяцев, и отзывы на него куда лучше, чем на мои фильмы. В начале все, наверное, думали: „О, кошмарный режиссер открывает такой же кошмарный ресторан“. Но потом люди побывали там, и их мнение изменилось».
По материалам film.avclub.com, denofgeek.com, ok-magazine.ru, grantland.com, forbes.com, afisha.ru, influxmagazine.com, beliefnet.com, ew.com, cinemablend.com, spidermedia.ru, proficinema.ru, portlandmercury.com, и bigissue.com.
«Плохо, что Головин редко берет на себя инициативу, но он уже адаптировался»
Постоянный эксперт Sportbox.ru Александр Бубнов поделился мнением о матче чемпионата Франции «Монако» — «Монпелье» (1:0) и об игре российского полузащитника Александра Головина в частности.
Александр Бубнов
Головин выглядел неплохо, несмотря на то, что ему приходилось играть справа.
В первом тайме особо не выделялся, хотя имел момент забить. Во втором тайме был активен, с его передачи пришел гол. В сравнении со стартом сезона сейчас он стал играть более уверенно, выглядит лучше функциональнее. Всю игру был активен. Партнеры с ним делились мячом, хорошо взаимодействовали.
Но у него еще есть запас, куда прибавлять. Сейчас ему легче, он адаптировался в команде, притерся. Несмотря на то, что был заменен, выглядел хорошо. А замена была тактическая, надо было удержать счет.
Монако — Монпелье. 1:0. Ислам СлиманиСеск Фабрегас не попадает в состав не первый матч, а Головин играет стабильно. Он выглядит лучше испанца. Он как раз хорошо вписывается в стартовый состав с теми игроками, которые есть в центральной линии. С футболистами атаки у него отличное взаимодействие, он постоянно ускоряется и подключается. Впереди старается играть в касание, очень быстро.
Мне хорошо запомнился момент, когда он в середине поля обыграл двоих, вышел в свободную зону, но сделал не очень хорошую передачу.
Это было ближе к концу матча, а он был еще свеж. В первом тайме у него был убойный голевой момент, но он не попал по воротам. У него есть ситуации, которые надо реализовывать. Когда он начнет это делать, его игра станет еще более разнообразной, и он сможет показать себя еще лучше.
Плохо, что он не так часто берет на себя инициативу. В первом тайме было видно, что и партнеры через него не так часто играют. Когда он был в ЦСКА, он владел мячом больше. Но все зависит от его активности: если он будет активнее, у него будет больше времени, моментов, голевых передач.
Сам «Монако» идет неплохо, сейчас может переместиться на 5-е место. На данный момент команда играет лучше, чем в начале сезона. По ходу чемпионата сменились тренеры, поменялась игра, есть забивной нападающий Виссам Бен-Йеддер.
Монако — Монпелье — 1:0. Гол и лучшие моментыМедведев: нестрашно, что молодежь выезжает из РФ — плохо, что навсегда
«Во-первых, скажу крамольную вещь: думать об отъезде — в этом нет ничего предосудительного.
Об этом думают не только в России, об этом думают и в других странах. Каждый человек, современный, взрослый, выстраивает свою карьеру. Вопрос в том, почему он хочет уехать и собирается ли он возвращаться. Вот здесь как раз проблемы, существующие у нас», — считает президент.
По его словам, часть образованной интеллектуальной молодежи думает о том, чтобы уехать навсегда и выстроить там жизнь, карьеру.
«Огромное количество других людей, китайцев, например, они думают о том, чтобы уехать поучиться, но вернуться в свою страну. И в других странах так. Поэтому это вопрос еще ценностной ориентации в том числе», — сказал Медведев.
«Второе — очень многое зависит от личных установок самого человека. Если человек просто приходит и говорит: знаете, я не вижу здесь возможности для раскрытия своих талантов, я ничего делать не смогу, я поеду туда, там мне предоставят возможность трудиться в лаборатории, и это нормально, а здесь я не смогу реализоваться. Это его право, я его не осуждаю», — отметил глава государства.
По мнению Медведева, это говорит о внутренних убеждениях человека.
«В конце концов, это дело каждого человека — как поступать. Когда я заканчивал университет и учился в аспирантуре, был огромный поток людей, которые уезжали за границу. Ну и что? Значительная часть вернулась, значительная часть трудится в России», — сказал он.
Глава государства подчеркнул, что к этому вопросу нельзя относиться «по-советски».
«Завтра я подпишу указ о том, чтобы создать систему мер стимулирования для такого-то количества людей, и они не уедут, они останутся. Такого не будет. Ни один президент этого никогда не сделает. Но работать над тем, чтобы у наших молодых людей, у молодых бизнесменов, у инноваторов были нормальные условия труда, государству необходимо», — заключил президент.
«Живем хорошо, но чувствуем себя плохо»: что узнали о калининградцах сотрудники РАН
Группа специалистов Российской академии наук провела исследование на тему «Калининградская идентичность в трансграничном и кросс-культурном контекстах».
В него вошли десять фокус-групп в Калининграде и других городах области, а также массовый репрезентативный опрос с выборкой в 1 тыс. человек. В ходе прошедшей недавно научной конференции «Рубежи России» сотрудник Лаборатории геополитических исследований Института географии РАН Антон Гриценко представил результаты работы. «Новый Калининград» попросил его рассказать о том, как можно интерпретировать полученные результаты.
— Как изменилось отношение калининградцев к полякам и литовцам с года присоединения Крыма к России?
— Резкое ухудшение политических отношений между Россией и странами Запада, последовавшее за присоединением Крыма к России и началом вооруженного конфликта на Донбассе в 2014 году, незначительно изменило восприятие соседних стран жителями Калининградской области. Большинство (больше 60%) не поменяло своего отношения к Литве и Польше. Его ухудшение фиксировалось у 15–23% опрошенных, больше среди маломобильных и старших возрастных когорт населения.
На ассоциативном уровне эти страны воспринимаются скорее позитивно, особенно Польша. Они предстают современными, богатыми, культурными, ухоженными и привлекательными. Набор положительных определений, которые давали респонденты обеим странам, оказался примерно одинаковым. Отрицательные образы складываются из трех ключевых определений — агрессивные, продажные и просто чужие.
Отношение жителей Калининградской области к гражданам Польши и Литвы не менее позитивное, чем к странам. Треть респондентов (38% и 34% соответственно) полагает, что калининградцы в целом дружественно относится к полякам и литовцам. Противоположного мнения придерживается не более 6% населения области. При этом почти четверть респондентов считает, что соседи недружественно и враждебно относятся к калининградцам. Другая четверть полагает обратное.
— Просматривается ли роль официальной идеологии и пропаганды в оценках калининградцами соседей и насколько она масштабна?
— Официальная идеология и пропаганда определенно влияет на то, как жители Калининградской области воспринимают соседей через границу.
Однако о масштабах такого влияния судить трудно и можно лишь косвенно, поскольку на отношение к соседним странам и гражданам этих стран оказывает воздействие много факторов, в том числе уровень образования, жизненный опыт и ценностные ориентации населения. Проведенное исследование также показывает важность трансграничных практик и бытующих стереотипов. Например, жители Калининградской области, которые до введения ограничений на пересечение государственной границы в связи с эпидемиологической ситуацией из-за COVID-19 часто выезжали в соседние европейские страны за покупками, отдыхом и/или развлечением, склонны более позитивно воспринимать соседей. Необходимо отметить, что выезжавших в Польшу или Литву очень часто (не менее нескольких раз в месяц) было совсем немного (не более 7% населения), в отличие от тех жителей области, кто никогда не бывал заграницей — 50%! Регулярно выезжающие за пределы России чаще живут в Калининграде, его пригороде и у самой границы. Они, как правило, молодые, активные, образованные, обеспеченные, и потому относительно независимые.
Маломобильное население, напротив, более пожилое, менее обеспеченное и живет в периферийных районах области. Влиятельность меньшинства определяется его социальным статусом, привлекательностью образа жизни его представителей в глазах остального населения и ролью в публичном пространстве.
Немаловажное значение имеет опыт социализации, возраст и профессиональная деятельность жителей Калининградской области. Молодежь, активно стягивающаяся к региональной столице, в основном пользуется социальными сетями и интернетом для получения информации, в том числе о соседних странах. В то же время старшее поколение, остающееся, как правило, на местах, черпает информацию из телевидения и других СМИ, где доминирует охранительный дискурс. Мы фиксировали, например, что отрицательные образы соседних стран несут в себе определенную идеологическую нагрузку и артикулируются чаще в консервативно настроенных группах населения.
— Как калининградцы воспринимают свою страну?
— Образ России, конечно, более положительный, чем образ соседних стран.
Однако обращает на себя внимание то, каким он предстает на их фоне. С одной стороны, многие ощущают эмоциональную связь с Россией, характеризуя ее как «свою», «родную», «любимую» и т.д. Позитивные чувства также связаны с представлениями о богатстве России, ее величии и красоте. При этом величие России почти исключительно ассоциируется с ее территориальными размерами, богатством и силой, а не с культурным и историческим наследием, например. С другой стороны, Россия предстает полной противоположностью европейским соседям — бедная, отсталая, проблемная, жадная, коррумпированная, путинская, непривлекательная. Как видно, жители области придают большое значение уровню жизни и внешнему благополучию, что, по-видимому, является проекцией интересов людей и их ориентации на материальные ценности и ценности выживания. Территориальная близость региона к Польше, Литве, Германии и другим европейским странам и удаленность от основной части России, вероятно, также вносят свой вклад в то, как люди воспринимают Россию и соседние страны.
— Как калининградцы оценивают свою жизнь в сравнении с соседними странами и другими регионами России? Каковы причины таких оценок?
— Калининградцы вообще часто сравнивают свою жизнь с сопредельными странами, а область — с другими субъектами Российской Федерации. В первую очередь они сравнивают уровень материального благосостояния и возможности для самореализации. И часто это сравнение складывается не в пользу жителей Калининградской области. Мы просили респондентов оценить, лучше, хуже или так же живет их семья по сравнению с обычной семьей в Польше, Литве, Москве и Санкт-Петербурге, других регионах России. Результаты показывают, что с регионами России контрасты кажутся калининградцам меньшими. Однако во всех случаях отрицательные ответы перевешивали положительные, что говорит о негативной самооценке. Любопытно, что ответы респондентов почти не зависят от степени мобильности людей, от того, как часто они выезжают за границу или путешествуют по остальной России.
Здесь следует подчеркнуть, что речь идет о представлениях людей, а не о реальности. Поскольку если мы будем сравнивать статистические данные, характеризующие уровень жизни населения, то картина будет иной.
Факт проживания в Калининградской области как бы становится объяснительным аргументом на все случаи жизни. Например, многие связывают с ним свой жизненный успех. Интересно, что половина тех, кто считает себя успешным человеком (46%), низко оценили перспективу личных достижений в другом месте, а пятая часть тех, кто не считает себя успешным человеком, полагает, что с большой вероятностью смогли бы добиться успеха, если бы жили в Москве, Санкт-Петербурге или Европе.
Значимость фактора негативного сравнения сложно переоценить в контексте представлений жителей Калининградской области о себе как о более продвинутых и современных по сравнению с жителями остальной России. Образ среднестатистического россиянина резко отличается от образа калининградца.
Типичный житель Калининградской области описывается внешне стильным, деловым, позитивным, неторопливым, расслабленным, культурным, доброжелательным, более европеизированным, чем петербуржец и тем более москвич. Россиянин же предстает унылым, напряженным, недоверчивым, простым и равнодушным, более «традиционным», если не в ушанке, то с уж точно с автоматом. Такие представления о себе и своем регионе дают компенсаторные социально-психологические реакции. Они связаны с завышенными ожиданиями и чувством социальной несправедливости, которые в конечном счете отражаются на субъективной удовлетворенности положением дел в области и выливаются в социальный негативизм. Исследователи описывают наблюдаемый феномен так: «Живем хорошо, но чувствуем себя плохо».
— Как калининградцы воспринимают себя за рубежом?
— Стоит начать с того, что жители Калининградской области считают большим благом и привилегией жить по соседству со странами ЕС и иметь возможность выезжать за границу.
До изменения режима пересечения границы в 2020 году жители области чаще всего посещали Польшу и Литву (88% и 68% от числа тех, кто хоть раз бывал за границей). Многие бывали там неоднократно. Нас интересовали вопросы, кем и как себя ощущают жители Калининградской области, находясь в соседних странах, и какие чувства испытывают, покидая Россию и возвращаясь обратно. Мы сопоставляли ответы респондентов с тем, кем они воспринимают себя дома, и обнаружили несколько интересных вещей. Во-первых, ассоциирующие себя в первую очередь с «гражданами России» и «советскими людьми» реже посещают Польшу и Литву, а считающие себя «европейцами», «гражданами мира» и «просто людьми» — чаще. Во-вторых, первые значимо чаще испытывают дискомфорт за границей, связанный с отличиями в культуре, нормах и повседневных порядках, а вторые — реже, им все привычно и знакомо там. В-третьих, при пересечении границ для жителей Калининградской области одни идентичности актуализируются, в то время как другие смещаются на второй и даже третий план.
Так, саморепрезентация в качестве «гражданина России» очень часто уступает место идентификации себя в качестве «калининградца». Аналогично происходит с европейской идентичностью и другими «зонтичными» идентичностями: они становятся менее актуальными. С одной стороны, структурные изменения указывают на значимость контекста при самоидентификации людей. С другой стороны, они подчеркивают восприятие калининградцами своей отличительности от остальных россиян (гражданская идентичность обычно превалирует над иными в случае нахождения за границей), но также желание выделиться на фоне остальных жителей Калининградской области, разделяющих другие представления (в случае нахождения дома).
Текст — Вадим Хлебников, фото — Виталий Невар / Новый Калининград.
Нашли ошибку? Cообщить об ошибке можно, выделив ее и нажав
Ctrl+Enter
Екатерина Деготь: плохо, что население слушает телевизор
«Более объективный взгляд на происходящее» пытаются найти участники кельнской выставки, темой которой стала война на востоке Украины.
Об этом и о ситуации в области культуры в России — в интервью DW.
Выставка украинских и российских художников, открывшаяся 4 сентября в Кельне, и прошедший в ее рамках симпозиум, в котором участвовали люди искусства, философы, социологи, писатели из России, Украины и Германии, вызвала большой резонанс. Это попытка противостоять войне, наладить диалог, выработать общую платформу. Ефим Шуман встретился с куратором выставки, известным российским арт-критиком Екатериной Деготь.
DW: Ваша выставка — это попытка найти общий язык. Поэтому вы пригласили людей, с которыми возможен диалог. Тех, кто придерживается радикально националистических взглядов — как с той, так и с другой стороны, — среди них нет.
Екатерина Деготь: Это естественно, ведь мы не хотим свести разговор просто к вопросу «кто виноват?» Вообще этот конфликт — не просто противостояние двух сторон, он гораздо сложнее. Он уходит корнями в советские времена, а, может быть, и еще глубже. Мы хотим увидеть всю многомерность проблемы. Для этого, конечно, нужны свидетели, очевидцы, и поэтому в экспозиции есть работы, которые документально показывают то, что сейчас происходит на востоке Украины.
— В своем отношении к этой войне вы представляете достаточно малую часть жителей России…
— Да, к сожалению. Я знаю, что есть люди, которые искренне верят российской пропаганде и считают, что на Украине правит фашистская хунта. Таких большинство среди населения, смотрящего телевизор. Плохо, что они слушают телевизор. Вообще считать, что фашизм плох, — это правильная точка зрения. Только это неприменимо к реальной ситуации. И то, что у русских людей есть солидарность с народом Донбасса, я считаю, правильно и хорошо. Просто они не информированы о том, что там происходит на самом деле, и какова, например, программа этой самой Донецкой республики.
Но для интеллигенции это все же нетипично. Абсолютное большинство представителей интеллигенции, с которыми я общаюсь, либеральной интеллигенции, осуждает захват Крыма, осуждает участие российских войск в конфликте на востоке Украины, и я тоже совершенно с этим согласна. Но многие либеральные публицисты, которые определяют медиаландшафт в интернете, некритически относятся к тому, что происходит на Украине, недооценивают правую опасность и скрытые реваншистские импульсы, некритически относится к тому олигархическому капитализму, к которому движется Украина. Есть и большая группа людей, к которым я причисляю и себя, которая пытается найти более широкий, более объективный взгляд на происходящее, стараясь учесть все нюансы и видеть всю сложность того, что происходит на Донбассе.
— Выставку открывает настенный стенд, своеобразное предисловие, в котором идет речь о российском империализме, о неоколониальных амбициях. Сильные выражения…
— Если мы говорим о неоколониальных устремлениях, то мы должны приписать их всем участникам: Польше, например, Евросоюзу, Америке.
Вообще-то, говоря о колониализме, мы себе представляем, скажем, Конго и Бельгию, африканца, который, разрывает свои цепи, но это явление существовало на самых разных уровнях и продолжает существовать сегодня. Вот ведь и отторжение территории Донбасса — многослойное явление. Многие люди на Украине, с которыми я говорила, считают Донбасс и тех, кто там живет, чужими. Мол, они все равно мешают нам на славном пути в Европу. Это очень похоже на то, как Россия на протяжении многих лет относилась к Украине: веселые, симпатичные, сексапильные, хорошо поют, но какие-то несерьезные люди, а вот мы — настоящие европейцы. Типично колониальное отношение.
— Простите, но мне кажется, что здесь сравнение России и Украины хромает. Ведь колониализм — это захват. Захват территории, народа…
— Нет, колониализм — не захват. Это отношение к другому как к неравному тебе по какому-то культурному признаку. Тут очень важно, что в основе лежит культура. Очень часто говорят, что культура соединяет людей, но это не всегда так.
Культура как раз часто разъединяет людей. Дескать, у нас высокая культура, а у вас низкая культура, и поэтому мы будем с вами воевать.
— Раз уж речь пошла о культуре, то самое время обратиться к российской ситуации. Культура в России переживает сейчас трудные времена. Запрет спектаклей, гонения на независимое искусство, погром в Манеже, разрушение фриза с Мефистофелем в Петербурге… Я перечисляю через запятую, а для вас это — звенья одной цепи: давление властей и, скажем так, клерикальный вандализм?
— Да, конечно. Признаки этого были уже давно, а сейчас сложилась очень ясная картина: мы наблюдаем наступление фундаменталистского, реакционного представления о культуре. Оно идет, безусловно, от православной церкви. Сейчас эти люди, судя по всему, добились большого лобби в российских властных структурах, и все это в значительной степени представляется как официальная позиция власти. Я считаю, что это реальность, с которой придется считаться, как, например, считались с культурной политикой при советской власти.
Должны выработаться какие-то негласные правила, что можно, а что нельзя, и на какой территории.
— И вы считаете, что подобным правилам надо следовать?
— Я считаю, что другого выхода нет. Так было в Советском Союзе: существовала очень сильная неофициальная культурная среда, самиздат и так далее. Существовала в рамках определенных условий. Сейчас эти условия, эти модели не выработаны, но авангардное искусство может выставляться, например, в музее «Гараж». Пока он существует и пока эта хрупкая система работает, художники знают, что они могут обращаться туда и там им больше разрешат.
— То есть будет некая элитарная маленькая площадка, маленькая группа, которая на этом островке свободы сможет выставляться, себя проявлять. А как быть остальным? Слушаться Мединского?
— А что делать? Такова и была идея: отрезать свободную культуру, а все остальное население посадить на иглу телевидения.
DW
«Газета.Ru» выяснила, как одесситы восприняли Михаила Саакашвили
Корреспондент «Газеты.Ru» съездил в Одессу, чтобы узнать, как местные жители приняли Михаила Саакашвили. С подачи нового губернатора Одесской области уже начались кадровые чистки, в регион прибывают назначенцы из Грузии. Президент Украины Петр Порошенко пока во всем идет навстречу своему протеже.
«Мы будем смотреть Молдаванку! Ты должен увидеть Одессу!» — сказал мой старый друг, и я подчинился. Экскурсия была более чем познавательной.
Для начала я лишился денег, а потом узнал все, что думают одесситы про Саакашвили.
Деньги ушли просто. Мы подъехали на Молдаванке — историческом районе Одессы — к банкомату с небольшой очередью, и люди с уважением расступились перед нами. Это было круто! Потом банкомат безвозвратно заглотил мою карточку, а банк в целях безопасности заблокировал мой счет и аннулировал карту. После окончания всех переговоров с операторами я обернулся к народу.
«Ну что, получается? — участливо спросила меня крупная женщина с лицом «тети Сони из Одессы». — У нас, у мальчика и того дедушки этот ящик тоже съел карты».
На мой ошарашенный вопрос: «Почему же меня об этом никто не предупредил?» — последовал совершенно милый ответ.
«Так вы такие интеллигентные люди на хорошей машине, и мы думали, что, может, вы что-то решите для себя и заодно для нас!» — объяснилась за людей дама.
«Ну, это Молдаванка!» — подвел итог мой друг Рома и повел меня на экскурсию.
Начал с традиций
Роман Козловский — уважаемый местный журналист и к тому же, скорее всего, высокооплачиваемый — денег он мне занял сразу. Рома недавно принял участие в Украинском медиафоруме во Львове и слегка удивленно рассказывал мне о главном событии тусовки — назначении нового одесского губернатора.
«Понимаешь, я решил, что это анекдот, — пояснял мне он. — И поделился им на всякий случай с коллегой, криминальным репортером. У той куча инсайдов в одесской власти, и она тоже начала смеяться над милой шуткой министра экологии Украины Игоря Шевченко (он первым в фейсбуке назвал Саакашвили новым губернатором Одесской области.
— «Газета.Ru»). Потом через 40 минут эта «шутка» появилась на сайте президента Порошенко. Вот так, без единой утечки информации — в Одессе такого еще не бывало!»
Мы ездим по Молдаванке. Рома показывает мне улицу Запорожскую. На ней родился и вырос Мишка Япончик. Улица почти не изменилась с того времени: все те же дореволюционные двух- и трехэтажные дома, кое-где покосившиеся, а кое-где изуродованные более поздними кирпичными заборами и пристройками.
«Тут в темное время чужим лучше не гулять, — продолжает рассказывать мне Рома, — я сам здесь живу и ничего не боюсь. Район небольшой, почти центральный, и своих все более-менее знают. А вот ты со своим скучающим видом и рюкзаком наверняка бы обратил на себя внимание.
Понимаешь, у нас мало что изменилось за полторы сотни лет. Тут был царь, Япончик, Григорьев, Котовский, французы, Муравьев со своей Одесской советской республикой — он ведь до Одессы воевал под Киевом и устроил тот знаменитый бой под Крутами.
Короче, одесский криминальный мир натренирован на гибкость и мягко и быстро приспосабливается ко всем. И Саакашвили переживут, найдут подходы!
Тем более что Одесса поменялась. Тут теперь не криминальный люд, а люди в законе. Глыбы! Говорят, Палица (предшественник Саакашвили на посту губернатора. — «Газета.Ru») сказал, что главное дело, которое он не смог совершить, — это арест Кивалова (депутат Верховной рады от Одесской области, в 2004 году, в период «оранжевой революции», возглавлял ЦИК. — «Газета.Ru»). Но кто ж его посадит? Кивалов — это человек, который посадил на свои места большинство судей Украины! Я верю, Саакашвили что-то сдвинет с места, но в то, что он тут произведет кардинальные перемены, — однозначно нет!»
Мы останавливаемся на улице Старопортофранковской — она во времена Российской империи разделяла свободную экономическую зону, где не было налогов, и обычный город.
«Здесь посреди проезжей части стояла сетка и ходили патрули, но были мощные люди, которые умудрялись перекидывать мешки с контрабандой с крыши на крышу через улицу, — продолжает рассказывать мне мой друг. — Тут до сих пор обнаруживают подземные ходы. Одесса всегда жила немножко не по закону. Традиции…»
Саакашвили с традиций и начал. В Одессе активно обсуждают арест областного военкома. Он считался пророссийским и вызывал много нареканий частой сменой машин с началом АТО. Инкриминируют ему две взятки по $1700 с двух призывников за то, что они не пошли бы воевать. Местные утверждают, что Саакашвили пришел не просто так, а с карт-бланшем на назначения в силовом блоке как минимум.
Для того чтобы обеспечить себе оперативный простор и как можно меньшее число «палок в колеса», по его просьбе был назначен новый прокурор области — Зураб Адеишвили, ранее занимавший пост генерального прокурора Грузии. По слухам, аналогичным образом будет заменен начальник областного УВД. В Одессу эти слухи «сватают» еще одного соратника Саакашвили — бывшего заместителя министра внутренних дел Грузии Гию Лордкипанидзе.
Пока Петр Порошенко идет навстречу новому губернатору во всем. Прошлая неделя закончилась президентским указом о снятии глав пяти районов области. Чистка началась.
«Порошенко обещал не назначать сюда чужих! А тут такое…»
Но главный страх местных выскакивает по дороге в курортный поселок Затока. Мы тоже туда ездили. Этот рай для отдыхающих, оказывается, относится к Бессарабии — местности с историческим названием, примыкающей к молдавской границе. Мы как-то над этим не задумываемся на пляжах.
Перед Белгород-Днестровским мостом Рому прорывает: «Посмотри на этот мост! Ниже, возле села Маяки, почти возле молдавской границы, еще один такой. И все! Эти два моста — единственное, что связывает Бессарабию с «большой землей». Если их быстро перекрыть — тут готовый Крым! Поэтому я очень настороженно отношусь к проекту Бессарабской народной республики (с прогнозом о возможности создания такого сепаратистского объединения в прошлом году выступил, в частности, один из аналитических центров, работающих на Украине.
Однако пока прогнозы не подтвердились. — «Газета.Ru»). Рядом пророссийская Гагаузия (автономия Молдовы. — «Газета.Ru»). Фактически готовая сепаратистская среда».
Я его успокаиваю как могу.
С моим донецким опытом мне совершенно ясно, что сценарии «народных республик» в этих краях и в этих условиях невозможны. Они проходят при крайнем ослаблении государственной машины, как это было в самом начале 2014 года. Сейчас времени для кристаллизации и организации массового гражданского протеста как прелюдии для входа неопознанных вооруженных боевиков никто не даст.
Слишком много решительных людей с оружием в воюющей стране, и уже довольно четко работают силовики.
Время подтверждает мои слова. На выходных в Николаеве спецназ СБУ арестовал целый съезд: 52 человека собрались, чтобы провозгласить создание Народного совета Николаева. Такая себе попытка побороться за особые права Николаевской области с прицелом на аналог ДНР/ЛНР закончилась в камерах. Был я в этом Николаеве недавно: мирный, сонный город.
Какие-то вещи до людей не сразу доходят.
В том же Мариуполе, где пророссийские настроения есть у половины населения, попытка организации не съезда, а простого митинга против мобилизации и за мир во всем мире провалилась со свистом. Люди просто побоялись выйти на площадь, куда оперативно сбежались украинские патриоты, бойцы самообороны, милиция для защиты бабушек, СБУ и прочий люд из добровольческих батальонов. Все хотели «посмотреть на митинг», человек 700 смотрящих собралось. В прифронтовых городах все более выпукло и понятно. Видны тенденции.
А пока в Одессе Саакашвили говорит про туризм. Я вот по приезде получил от Ромы письмо:
«Одно из ожиданий одесского бизнеса — успешное туристическое развитие региона. И здесь многие надеются, что Саакашвили преобразует Одесскую область по примеру грузинской провинции Аджарии с ныне популярным туристическим центром Батуми. Именно в период правления Саакашвили в данную сферу поступали миллионные инвестиции, которые помогли превратить этот город в грузинскую «жемчужину Черного моря».
Новоназначенный губернатор уже обозначил ряд проблем для туризма региона, среди которых — отсутствие бюджетных авиалиний, способных перевозить большое число туристов.
Также в списке его первоочередных задач находится планомерная работа над улучшением туристической инфраструктуры Одесского региона. В отличие от прочих задач и проблем эта цель экс-президента Грузии вполне реальна. Тем более что, как только местный бизнес увидит реальные шаги в нужном направлении, он сам активно подключится и окажет содействие властям».
А в поезде в купе все три моих попутчика-одессита на фамилию Саакашвили отреагировали довольно агрессивно: «Порошенко обещал не назначать сюда чужих! А тут такое…» Но при этом никто из троих в довольно близком Батуми не бывал.
И в Киеве коллеги поделились неожиданным открытием. Говорят, что по поводу назначения Саакашвили наблюдается интересный феномен: равнодушных нет. А мнения «за» и «против» разделились 50 на 50.
В нескучное время живем.
Услышано в Одессе:
Юрий Ткачев, редактор одесского издания «Таймер»:
«Назначение Саакашвили — это настолько плохо, что даже хорошо. Ну правда, можно ли придумать более бредовую идею, чем назначить на ключевую область иностранца, состоящего в розыске, в том числе по коррупционным преступлениям, у себя в стране? Человека, известного как мастер по разморозке замороженных конфликтов, — на границу с Приднестровьем? Абсолютного чужака, в конце концов, — и это после публичных обещаний Порошенко назначать только местных?»
Марк Гордиенко, руководитель Совета гражданской безопасности Одессы:
«Как ни странно, но Одесса оказалась краеугольным камнем победы и развития Украины. 2 мая мы остановили полномасштабное развитие гражданской войны, а назначение батоно Михаила — ва-банк этого этапа революции. Жить становится все интереснее и интереснее…»
Иван Липтуга, советник министра экономического развития по туризму:
«Одной из главных встреч сегодняшнего дня я считаю встречу с новым губернатором Михаилом Саакашвили, посвященную обсуждению перспектив развития туризма в Украине в целом и в Одесском регионе в частности. Губернатор поделился грузинским опытом в туризме и совершенно четко определил туризм приоритетным направлением в развитии Одессы».
«Надо уметь перестать страдать и понять, что все не так уж плохо»
О работе в театре «Ленком», о творчестве Достоевского, о социальной зрелости и самоцензуре обозреватель «Коммерсантъ FM» Константин Эггерт побеседовал с театральным режиссером Константином Богомоловым в программе «Субботний полдень».
— Константин, вы относительно недавно стали работать режиссером в театре «Ленком», как вам там работается?
— Хорошо, комфортно. Есть какой-то набор легендарных сцен, которые связаны с твоим детством, я московский человек, я родился в центре Москвы, в Гнездниковском переулке.
— А я на Малой Бронной. Соседи практически.
— Да. Соответственно, есть какой-то набор мест и пространств, которые связаны с твоим детством, с твоим ростом, с подростковым, юношеским временем. Когда я поступил в университет, родители водили меня, сестра, которая училась на театроведческом факультете, водили меня в «Ленком», я там посмотрел «Поминальную молитву», я помню, когда она вышла только, я посмотрел потом «Шута Балакирева».
В общем, какой-то набор замечательных легендарных мест, с одной стороны, которые ты, вырастая, хочешь завоевать, а с другой стороны, набор легендарных людей, приглашение от которых почетно, торжественно, приятно. Захаров к таким людям, безусловно, относится, и, когда поступило от него предложение, я был крайне счастлив. Вхождение в театр, в незнакомый тебе театр, в незнакомый коллектив — всегда очень трудно для режиссера, и первая работа всегда дается кровью, и здесь было, в общем-то, во многом так же. Я не могу сказать, что история с Борисом Годуновым — это исключение. Но в итоге, мне кажется, мы одной крови с этими людьми и с этим театром, мне приятно и радостно в нем работать.
— Некоторые считают, что ваши постановки в последнее время — «Идеальный муж», «Карамазовы», «Борис Годунов» — это своего рода трилогия, триптих, который является метафорой, отображением, символом современной жизни. Вы согласитесь с этим? Вы сами задумывали это как некую серию?
— Нет, я не задумывал это как некую серию, хотя, конечно же, когда ты делаешь спектакль, который становится событием, ты попадаешь в некоторую его власть, потому что он успешен, потому что тебя по нему узнают, по нему провожают, ты попадаешь в его власть, и следующую свою работу, так или иначе, ты отстраиваешь либо на диалоге с этой успешной предыдущей работой, либо на противопоставлении этой успешной работе, либо на продолжении этой успешной работы. Поэтому, наверное, можно усмотреть некую взаимосвязь между этими работами, но на самом деле никакой специальной связи я не планировал, и наоборот, во многом «Карамазовы» мыслил как спектакль, который должен максимально уйти от «Идеально мужа», а уж «Годунов» — это просто спектакль, сделанный в другом театре.
— По поводу «Годунова» у меня сейчас будет вопрос. Многие действительно считают, что это такого рода триптих или это действительно так получилось.
— Считают так, потому что это спектакли про страну, и они, так получается, затрагивают некие актуальные темы.
— Значит, не получается, это вы так задумали?
— Это не более чем прикрышка на самом деле, потому что я всегда говорю, что мои спектакли не про политику — они про эстетику. «Идеальный муж» — не про политику, иначе он не жил бы и не собирал бы до сих пор аншлаги, спустя полтора года. Ведь когда его выпустили, многие мне говорили: «Этот спектакль не проживет дольше года, потому что уйдут все эти».
— Он слишком злободневный.
— Да, он слишком злободневный, а он благополучно живет, прекрасно воспринимается публикой, продается и смотрится, на мой взгляд, действительно хорошо, потому что он не про политику, политика там — некий привлекательный фон или прикрышка, как угодно называйте. На самом деле он про эстетику, можно сказать, что про эстетику страны, можно сказать, что про эстетику определенного времени и длительного периода времени. Я всегда говорю, что он про эстетику общества, «Идеальный муж» — про эстетику этого общества. И «Карамазовы» тоже, в общем-то, про эстетику страны в целом — не про политику. «Годунов» вообще про театр, по большому счету.
— Если мы послушаем, я, например, оказался в знаменитой ситуации «роман Пастернака не читал, но осуждаю», на самом деле нет, я не осуждаю, но я не видел «Бориса Годунова», надеюсь в ближайшее время посмотреть. Но многие заметили, что у вас с каждым спектаклем общий настрой все более пессимистичный, все более жесткий, все более злой, некоторые говорят. Вы согласитесь с этим?
— Он у меня всегда был злой и пессимистичный в каком-то смысле, одновременно, на мой взгляд, злость и пессимизм — это прямая дорога к карнавалу. Потому что карнавал и смех — это единственный способ, единственное лекарство против пессимизма и депрессии, поэтому чем больше в человеке помещается пессимизма, тем, в конечном счете, он, на мой взгляд, веселее. Я к себе это, в принципе, отношу.
— Смех сквозь слезы?
— Да нет, я даже не плачу — чего там плакать-то, слезы высохли. Я на самом деле думаю, что «Идеальный муж» — веселый спектакль, он такой карнавальный спектакль, в «Карамазовых» тоже много веселого, в «Борисе Годунове» тоже много веселого. Восприятие этих историй как пессимистических очень завязано на некие штампы восприятия вообще у нас в стране, понимаете, у нас нет традиций черного юмора, поэтому у нас так сложно брать, и Коэн не становится массовым кино.
— Скорее, юмор абсурда.
— Юмор абсурда, монтипайтоновского абсурда, английского такого юмора. Производство внутри страны такого юмора, мы как-то всегда мыслим себя в художественном отношении как страна, производящая свет в конце тоннеля, что-то светлое, оптимистичное, дарящее надежду. И мы не привыкли, что искусство может исследовать абсурдность мира, бессмысленность мира, тупики, и при этом оставаться искусством веселым, юморным и так далее.
— Возвращаясь к теме абсурда, который вы упомянули: с другой стороны, могут сказать, что в России есть совершенно абсурдистские традиции фантастические, фантазмные, тот же Гоголь, тот же Хармс. Как же нет такого театрального элемента в литературе и в жизни?
— Да, но только в Гоголе все время литературоведы пытались найти положительного героя.
— А его там просто нет.
— И когда нашли смех — сразу успокоились, а от «Бесов» Достоевского в советское время благополучно отрезали главу самую страшную, главу, где объясняется во многом Ставрогин. И Достоевский Федор Михайлович, мой любимый Достоевский, который, на мой взгляд, находился под властью, с одной стороны, своих особенностей судьбы и истории со своим спасением чудесным от смерти и взаимоотношениями с властью своими сложными и с церковью, а с другой стороны, под властью некой культурной парадигмы, когда он все время немотивированно и искусственно приплетал в свои романы страницы раскаяний героев, их просветлений, их избавлений от страданий. А самый великий его роман — «Идиот», где практически нет детективной интриги, кроме рогожинской, завершается мрачно.
— И вы считаете, что это и есть натуральный Достоевский?
— Это самый великий, самый гармоничный его роман. Если мы помним, он завершается страшной сценой в комнате у Настасьи Филипповны убитой — относительно Рогожина, и относительно Мышкина — пребыванием Мышкина в психиатрии в еще более трудном и печальном состоянии, чем все начиналось. И при этом это самый гармоничный, самый прекрасный, самый религиозный его роман. Не те романы, где герои проходят путь раскаяния после своих преступлений, а там, где все кончается плохо, где все кончается безысходно. Роман сам религиозный в высочайшем смысле этого слова, поэтому я не боюсь пессимизма. Да и потом, я не люблю этого деления: оптимистический и пессимистический, увлекает этот человек, забирает этот человек твое внимание — и все, если интересно смотреть, читать, слушать — что может быть важнее?
— Вы так увлеченно говорили об «Идиоте» — вы хотели бы его поставить?
— Я его, наверное, и буду ставить.
— Когда и где?
— Пока не будут раскрывать всех тайн.
— Но это уже реальный проект?
— Это реальный проект, я думаю, в течение полутора лет.
— Возвращаюсь к «Борису Годунову»: вы, перед тем как выпустить спектакль, сказали, что не хотите, чтобы в «Годунове» читалась политическая злободневность не потому, что вы не хотите злободневности, а потому что скучно, потому что понятно, что вообще все произведение всегда было, в той или иной степени, зеркалом отношений народа и власти, общества и власти. Вы считаете, вам это удалось?
— Я считаю, что мне это удалось. Когда помещается в произведении, когда в спектакле возникает лик Бориса Абрамовича Березовского или проезд президентского кортежа, знаменитый проезд президентского кортежа в день инаугурации, там настолько это все сделано плоско, очевидно и в лоб, что, по-моему, только глупый человек сочтет это актуализацией пьесы. Это очевидная кость, брошенная тем, кто ожидает от этого политики. Хотели политики, вы хотите, чтобы это выглядело так, а это может выглядеть так.
— Как в «Идеальном муже», что называется по-английски slapstick, торт в лицо.
— Да, когда это делается откровенно тупо. Я вообще люблю такие вещи, иногда даже артистам говорю: «Играйте плохо, намеренно плохо». Или люблю грубый и намеренно плоский монтаж, очевидный, и в этом отношении политика есть, но она и является отрицанием политизированности этого спектакля. Мне вообще кажется, что в современной России, я сейчас скажу крамольную вещь, политический театр не только в современной России, в том виде, в котором он существовал долгие годы, Любимова театр или театр социальный, плакатный, невозможен, он перестал существовать.
— Почему?
— Потому что, во-первых, ушла романтическая эпоха — для политического театра нужна романтика в душах. Любимовский театр мог возникать только при наличии некоего романтического дискурса, при наличии зала, который романтически мыслит, при наличии актеров, которые могут романтически мыслить политику, социум, развитие государства. Мне кажется, романтическая эпоха в искусстве, может быть, когда-нибудь вернется, но и в искусстве, и в жизни, и в социуме она ушла сегодня. И в этой ситуации политический театр в том виде, в котором он существовал, невозможен.
— Вы говорите, что такая эпоха ушла, но всего два года назад в период «зимы тревоги нашей», Болотной площади и так далее.
— Болотных волнений.
— Болотных волнений, романтики было, как многие бы сказали, хоть отбавляй.
— Я бы не сказал, что это была романтика, я бы сказал, что по итогу это был какой-то прекрасный оттепельный проект, я бы даже не назвал это волнениями, это был какой-то проект, в котором мы все поучаствовали. И то, как легко этот проект слился, говорит о том, что все-таки романтизма настоящего, высокого романтизма, который бы двигал нами, там не было, что-то другое, наверное, было.
— А вы как творческий человек, как гражданин, думаете, что действительно было, но ушло? Как-то случайно случилось и все?
— Это был какой-то эскиз, я бы сказал так.
— Но эскиз чего? Эскиз большей картины?
— Эскиз какой-то социальной зрелости, но выяснилось, что это просто эскиз.
— То есть зрелость не пришла?
— Нет, не пришла. Я был наблюдателем на выборах мэра год назад, и я помню это состояние, когда ты вплотную сталкиваешься с этим состоянием умов, равнодушием людей к тому, чтобы даже пойти проголосовать. О чем может быть речь? Подобные вещи возможны, какое-то мощное общественное движение. Я в него поверю, когда 100 тыс. людей, не 100 тыс., 200, 500 тыс. людей выйдут на улицы даже не по поводу политики, а по поводу того, что какая-то несправедливость случилась. Это будет момент некой социальной зрелости, и тогда можно будет говорить о романтизме, настоящем, высоком романтизме, который существует, присутствует, о чем-то, что присутствует в душах.
К сожалению, этого не происходит и не произойдет в ближайшее время, то есть чтобы 500 тыс. человек в какой-нибудь Бельгии вышли, протестуя против педофилии, например, какого-нибудь большого чиновника, против того, что несправедливо свершилось что-то, какое-нибудь расследование, или против каких-нибудь социальных несправедливых, очевидно, решений. Если такое будет происходить, тогда окей, но этого не будет происходить, уверен. В ближайшие годы этого не будет происходить.
— Почему вы в этом уверены? Мы сейчас вернемся к теме романтизма.
— Это очень большой и долгий разговор. Это неготовность и конкретно нашего сегодняшнего общества, и какая-то общекультурная неготовность. Сейчас говорят про русскую идентичность, простите за эти слова, русская цивилизация сегодня не дошла до состояния, когда она может ощущать себя единой. Общество может ощущать себя единым организмом, здоровым, крепким, способным бороться с какими-то социальными явлениями, например. Мы просто не дошли до этого состояния. Это огромный сложный разговор по поводу русской культуры, русского общества и так далее.
— Во-первых, у нас есть время. Во-вторых, сразу такой вопрос перед продолжением темы романтизма: русская цивилизация существует именно как отдельная цивилизация?
— Да, она существует.
— В чем ее отличительные черты? Я совершенно серьезно спрашиваю.
— Я вам скажу вульгарную вещь, в чем ее отличительные черты, за что я люблю русскую цивилизацию. Я люблю русскую цивилизацию за то, что в ней есть такая история: у нас есть дороги, по которым ездят машины, есть тротуар, по которым ходят пешеходы. Так принято во всем мире, и у нас так принято, но ты имеешь право выйти на дорогу, будучи пешеходом, по которой ездят машины, и ничего тебе за это не будет, кроме того, что тебя может сбить машина. Собьет машина — твои проблемы, а не собьет — молодец.
Машина может заехать на тротуар, и ей тоже ничего не будет, никто не набросится, пешеходы не замолотят, он проедет и проедет, засечет какая-нибудь камера — хорошо. Вот это странное противоречие, наличие европейских цивилизационных неких правил, и в то же время право на нарушение их и допущение обществом нарушений этих правил, и составляет этот пример про проезжую часть тротуара. Это и есть, на мой взгляд, русская цивилизация.
— То есть Россия не Европа все же?
— Россия и не Европа, и не Азия в чистом виде. Конечно же, Россия — Европа в большей степени, чем Азия, но, конечно же, Россия — это немного другая Европа, так же, как, извините меня, и Польша. Это немного другая Европа.
— Кстати, хотел сравнить Россию с Польшей. Очень много общего.
— Да, и Болгария — это немного другая, и Румыния — это уже совсем особенная Европа, своя Европа. Это все немного разные Европы. И в Италии своя Европа.
— То есть Россия — Европа, но своя?
— Мы же понимаем, что и Англия — Европа, но Англия же не Франция, не Испания, не Италия. Мы просто отсюда смотрим.
— Но, да, Волга впадает в Каспийское море, на самом деле, практически.
— Поэтому, да, можно говорить о том, что и Россия — Европа, но как есть английская цивилизация, есть итальянская некая цивилизация со своими культурными кодами и особенностями, так есть и русская цивилизация.
— Но корень общий?
— Корень? Да, бог его знает, потерян уже корень. Что на него смотреть, на корень этот? Это, по-моему, бессмысленно — смотреть на этот корень, последнее дело. Начнешь выкапывать корень — что-нибудь повредишь, пускай он себе живет и развивается по своим законам где-то в земле, а мы здесь на поверхности уже живем.
— Константин, вы моложе меня, но, наверное, можете помнить этот момент, когда мы говорили о романтизме в обществе, об общественном романтизме, общественно-политическом, о подъеме. Можно вспомнить, что, например, в январе 1991 года на Манежную площадь, которая тогда была еще совершенно свободной от всего, вышло, по разным оценкам, я там был, 400, может быть, 500 тыс. человек.
— Я там тоже был.
— Вот видите как, вы тоже были. В защиту Литвы, где действовала советская армия, где были события у телебашни. С этого времени прошло 23-24 года, тогда, совершенно очевидно, что романтизм был, вы не будете этого отрицать.
— Буду.
— А что было тогда?
— Романтизм и сейчас может присутствовать в 10 тыс. человек, допустим, но этого недостаточно, чтобы что-то изменить.
— Там было 500 тыс. человек, и они изменили.
— Я вам могу сказать, что за эти 20 с лишним лет стало понятно, что из этих 500 тыс. человек те же 50 тыс. человек выходили за идеалы, а 450 тыс. человек — за колбасу. И вы говорите, что они выходили за Литву. Вы знаете, к сожалению, выяснилось, что Литва, КГБ, СССР, Коммунистическая партия, 6 ст. 5 п. Конституции и прочие элементы советского общества были, якобы, мишенями.
На самом деле предметом гнева и протеста было отсутствие колбасы. Когда колбаса появилась, и когда все стало, с точки зрения желудка более или менее на свои места, а мы знаем (это в человеческой физике), что желудок может творить с мозгом чудеса, отсутствие еды в желудке может вытворять совершенно невероятные вещи — мобилизовывать человека и превращать его и в романтика, и в революционера, и во что угодно, и в людоеда. Поэтому жесткая вещь, мне самому горько об этом говорить, потому что для меня это были прекрасные моменты, это было дико романтическое время по ощущению.
Как и любое время детства, для меня это было романтическим. 15-16 лет мне было — в 1991 году, в 17 лет, я уже оканчивал школу. Я помню это все, помню, как я в классе школьном боролся за демократию, высказывался по поводу КПСС, учительницы хватались за головы и так далее. Все-таки, мне кажется, нужно отдавать себе отчет: выходили за колбасу. Когда колбаса появилась, отжалось все, и из тех 500 тыс. остались тысячи.
— Сейчас колбаса есть, но вы, кстати, представили такой почти марксистский взгляд на общество: «бытие определяет сознание», по сути дела.
— Я к этому пришел.
— Но сейчас колбаса есть, очень много старых инстинктов, может быть даже, вернулось. Как вы считаете, то, что происходит сейчас вокруг российско-украинского кризиса — это продолжение советского, или это что-то новое?
— Кстати, поэтому я не верю во все «охи-ахи» по поводу того, куда мы катимся сейчас. Я не верю в это, потому что с истлеванием запасов колбасы моментально будет возвращаться желанием жить в либеральном обществе. Я очень цинично к этому отношусь, тесно увязываю либеральные настроения нашего общества с количеством колбасы, а то, что страна не может вернуться в некие резко-советские, сталинистские, условно говоря, времена, и не может построить подобие нацистской диктатуры или вариацию некую жестко тоталитарного общества. Я в этом уверен, потому что нет для этого пассионарности никакой.
Мы еще долго будем восстанавливать генофонд после XX века, после гражданский войн, Первых мировых, Вторых мировых, бесконечных репрессий, мы долго будем восстанавливать генофонд хотя бы на предмет того, чтобы совершить революцию или осуществить хотя бы какой-нибудь тощий протест. Генофонд долго должен восстанавливаться, и, в том числе, и для того, чтобы установить диктатуру. Некому ни интеллектуально, ни физически это делать, поэтому все это — тощие попытки протестов сменились тощими попытками реакций, я это так называю, — понимаете, какие были два года протеста, такие сейчас два года у нас идут реакций, они фиговые.
— Смотрите, с другой стороны, уже год продолжается весь российско-украинский кризис. Он вызывает очень мощные реакции, наверное, на стороне правительства, меньшинство против правительства.
— Я бы не относил российско-украинский кризис к элементам внутригосударственной реакции, это элемент. Что говорить, возникают всякие конфликты. Наверное, распад СССР еще не пережит в должной степени.
— Но тогда это внутренняя тема — Украина, получается?
— Это внутриимперская история, а к этой бывшей империи относимся все мы: и Украина, и Прибалтика отчасти, которая тоже никак не может пережить еще внутри себя расставание с СССР и продолжает это переживать. Какие еще будут вспухи — неизвестно, И Грузия, И Казахстан, и все мы живем в пространстве бывшей гигантской империи, и что в этой империи будет вскипать, бурлить, мы можем это относить к действиям одного человека, Путина, или другого человека, Порошенко, или третьего человека, еще не знаю какого. Но, на самом деле, мне кажется, что это элементы какого-то гигантского бульона, в котором мы находимся, варимся, и дай бог, чтобы это не перерастало в более гигантские вспухи.
— Если посмотреть на нынешнюю ситуацию в России, если даже оставить все, что касается Украины, постоянно ведутся разговоры властными, провластными, околовластными структурами и комментаторами, что необходима национальная идея. Об этом говорил патриарх недавно. Необходимо единение, сила, единство, новый патриотизм. Вы сказали, что это все какое-то слабое, а с другой стороны, очень сильное ощущение волны новой идеологии, которая к ней не относится, охватывает или катится по стране.
— У меня нет этого ощущения волны, я вам честно говорю, может быть, потому что я ироничный человек, но я на какие-то такие вещи, когда объявляют декларацию русской идентичности, и даже не удостаивают тот факт, что «идентичность» — несколько не русское слово, совсем уж как-то идиотически это звучит.
— А были бы вы в традиции Солженицына, поправили, скажем, «декларация» — тоже зарубежное слово. «Заявление о русской самости» что ли?
— «Декларация» — тоже. Понимаете, у них нет даже людей, которые что-нибудь придумают, что-то креативненько сработают, не так идиотски. Нет этих людей, поэтому я даже как волну не могу это воспринимать, это не волна, волна — это, когда у них есть Эйзенштейн, который снимет им «Александра Невского», и вся страна будет годами смотреть это и поднимать в себе патриотические чувства.
— «Вставайте люди русские за нашу землю русскую».
— Вот это я понимаю, это волна, но у них нет таких людей, а если у них появится Эйзенштейн, они его сразу за пятый пункт и выкинут из своих рядов, вот в чем они сильно глупее.
— Мне кажется, с антисемитизмом в России сейчас как-то покончено, этого нет, конечно, сейчас.
— Я сейчас шучу, конечно. Но что значит «нет»? Я вас уверяю, что, если какой-нибудь Эйзенштейн будет снимать «Александра Невского», не дадут ему сниматься, придет человек и скажет: «У меня фамилия Эйзенштейн, я хочу снять этот фильм о том, как боролся русский князь с иноземными захватчиками». Скажут: «Иди, иди отсюда», я уверен абсолютно, не потому, что это антисемитизм, а потому что Эйзенштейн не может снимать эту историю.
— Ну, Эйзенштейнов нет.
— И Эйзенштейнов нет у них.
— А вы себя считаете фигурой, равной тому же Эйзенштейну? Вы же должны к чему-то стремиться, как театральный режиссер?
— Дай бог, если кто-нибудь скажет, что я равен — слава богу, не буду же я про себя что-нибудь вещать.
— Таиров, например. У вас есть такие амбиции, остаться, как новый Таиров, новый Мейерхольд?
— Я всегда говорю: я занимаюсь этим искусством, театром потому, что это самое неамбициозное искусство, оно — абсолютная модель жизни, так как я человек неверующий, и думаю, что все обратится в тлен, а потом взорвется к чертовой матери, и театр для меня — самое прекрасное занятие в том смысле, что оно не претендует на вечность. Ты колбасишься два-три месяца, четыре месяца, год, полгода, я не знаю, сколько, чтобы потом поиграть это 1-2-3-10-30 раз, и никогда это уже не запечалится на пленке, потому что пленка не передает театрального спектакля, его энергию, никакая пленка и никакое описание. Спектакль — то, что существует здесь и сейчас и умирает навсегда, и ничего от спектакля не остается, поэтому я так люблю театральное искусство, оно для меня — модель жизни, непретенциозное искусство, потому я этим занимаюсь. А вы меня спрашиваете, хочу ли я остаться в вечности. Если бы я хотел остаться в вечности, я бы кино снимал.
— И там все на целлулоиде идет, или теперь уже на цифре видно, на флешке.
— Уже и цифра навсегда, если что — отреставрируют.
— А не хотелось никогда снять действительно кино?
— Хочется снять кино.
— Видите, значит, вы сами себя опровергаете.
— Да, я все время это делаю.
— А что бы вы хотели снять?
— У меня есть один сценарий мой, и одна вещь, которую я давно хочу снять — это рассказ Сорокина «Настя» — один из моих любимых его рассказов, вообще его произведений. Но это надо найти тех сумасшедших людей, которые дадут деньги на рассказ про то, как русские дворяне едят свою дочку на ее день рождения, запекают и делят под разговоры о Толстом, хлебе и христианстве.
— Боюсь, сложновато будет найти спонсоров под это дело. Кстати, коль вы упомянули о вере, скажите, русская культура действительно, по крайней мере, в ее зрелом выражении, даже если писатели могут быть верующим или неверующим или каким-то экзотично верующим, как Лев Толстой, постоянно ведет диалог на тему отношений бога и человека и того, что называется личностью. Вам комфортно с этим элементом русской культуры работать?
— Мы как-то с Павлом Семеновичем Лунгиным разговаривали на счет русской религиозной культуры, он замечательный режиссер, замечательный человек, он учил иностранный, мы с ним разговаривали, было сложно все, и он очень аккуратно меня спросил: «Костя, а как ты относишься к вере?». Я сказал: «Павел Семенович, сложносочиненно», я не хотел вступать в какие-то, и он, видимо, тоже не хотел вступать в какие-то, поэтому он задумался и сказал: «Да, но ведь нельзя же делать вид, что этого нет». Замечательная формула.
Делать вид, что этого нет — нельзя, это есть, другое дело, что я, например, считаю, что русская культура, как и вообще любая, скорее, ведет спор с религией. Вообще, культура — это вещь, которая ведет спор с религией, это не значит, что она отрицает религию, даже когда она отрицает религию, она ведет спор, диалог, острый спор. Как и любой художник, потому что художник кончается, когда он становится монахом или постоянным прихожанином храма и полностью подчиняет свою жизнь вере. Он в этот момент кончается, потому что художник существует в неком постоянном диалоге, неспокойствии и незнании, и сомнениях. Эти сомнения, и разрываемый сомнениями человек и порождает какие-то произведения искусства.
Я вообще считаю, что искусство — это храм индивидуальности, есть храм религиозный, искусство — это храм индивидуальности, место, где индивидуальность в нашем регламентированном мире может себя абсолютно свободно проявить.
— Попытки наладить нечто, напоминающее советскую культурную политику или культурную политику, как она существовала при СССР, может быть, не точно такую же, но ту же модель отношений власти и культурного сообщества, они вас тоже не беспокоят? То есть это вас может напрямую коснуться.
— Меня беспокоит приход, в контексте таких вещей, непрофессионалов в управление культуры. Когда в управлении культуры сосредотачивается какая-то критическая масса непрофессионалов, которые приходят туда под лозунгами, а не благодаря своим профессиональным качествам, потому что они проповедуют некую идеологию, а не потому, что они менеджеры хорошие, — это действительно проблема. А любая культура, тем паче, такая сильная, как русская культура, выживет в любых практически условиях — и в тоталитарных тоже.
Конечно же, есть сферы, — театр, кино, — которые очень сильно зависят от государственного финансирования, от ресурсов, это искусство, требующее серьезных ресурсов, и здесь государство может сильно наломать дров своими попытками установить некую идеологию. Но, в конечном счете, я думаю, что я в этом отношении оптимист. Думаю, что не только возвращение к советским временам невозможно, думаю, невозможна даже та ситуация какой-то такой попытки и зависания, которое существует сейчас. Потому что уже сейчас видно, что целый ряд культурных институций — мне даже кажется, кстати, министр культуры это прекрасно осознает, — которые являются достоянием русской культуры, как, например, Музей кино, начинает страдать от этой оголтелой кампании идеологизации культуры.
— Только у меня одного складывается впечатление, что по поводу Музея кино власти как стали сдавать немножечко назад, что называется?
— У меня тоже есть такое ощущение. В этом отношении мне, кстати, кажется, что люди культуры должны быть смелее, и вести себя более достойно — говорить, протестовать, не стесняться обращаться с письмами, с прямыми обращениями.
— А вам кто-то скажет: «Слушайте, кто платит, тот и заказывает музыку».
— С этим можно всегда и бесконечно спорить. Мне кажется, что, так или иначе, во власти не исчерпан ресурс людей, которые ценят профессионалов, а не дуболомов с идеологией. В том числе и в Министерстве культуры, мне кажется, и господин Мединский.
— С которым вы, насколько я понимаю, не знакомы пока?
— С которым я не знаком, ни разу и никак, даже шапочно. Мне кажется, господин Мединский — человек, в конечном счете, достаточно профессиональный, чтобы понимать, куда можно вмешиваться, а в какие сферы непрофессионалам вмешиваться не надо.
— Представляете, выходит сейчас эта фраза в эфир, и в Twitter идет сразу: «Богомолов сказал, что Мединский — профессиональный человек», и вас будет есть наш либеральный брат журналист и либеральный брат режиссер, все остальные братья будут есть вас, как в «Насте», понимаете? Не боитесь?
— Нет, я не боюсь всех, кто будет есть меня. Я не съедобный, как любят говорить. Я полагаю, что надо работать, и эти разговоры про цензуру сводятся к одному. На это, как-то недавно меня спросили, а я ответил: «Никто так не навредил моим спектаклям в отношении цензуры, как я сам». Я сам их резал, это была моя самоцензура, никто меня не заставлял, когда я резал спектакль. Или, когда я на этапе репетиций говорил: «Нет, мы не будем этого делать, потому что могут быть проблемы». Никто не навредил моим спектаклям, как я сам.
— А проблемы могут быть?
— Я не знаю, я даже не доходил до этого состояния. Я просто резал заранее, бывало дело. Так вот, я повторяю: меня в моей жизни никто не цензурировал, цензурировал себя я сам. Мне кажется, самоцензура, самоограничение, страх при отсутствии угрозы — это то, что преследует нас. Видимо, генетическая память начинает работать, и мы сами начинаем себя пороть зачастую, помогая тем людям, которые хотят нас прищучить, прижучить, пришпилить и так далее.
— Вы родились в середине 1970-х годов, и советскую эпоху застали по касательной в определенной степени, по крайней мере, вы не были зрелым профессиональным человеком в период СССР. Есть уже сегодня люди, вошедшие в жизнь, которые значительно моложе и вас, и они уже что-то делают и работают, в том числе в сфере культуры. Страх присутствует и у этого, нового, поколения? Помните, сколько было надежд в начале 1990-х годов, что страх уйдет?
— Присутствует, это генетика, естественно. Где-то было даже исследование, что страх передается генетически — это ощущение испуга, регулярно вырабатываемое организмом, начинает передаваться генетически. Поэтому это есть, это надо просто медленно изживать, это надо изживать силой воли. Надеяться на то, что придет новое поколение, и оно будет свободным, — глупо и бессмысленно, нет, надо с себя начинать и себя заставлять не бояться, вот и все, не бояться отстаивать то, что ты считаешь нужным, правильным. Не быть идиотом, который идет напролом, конечно же, но уметь, конечно же, идти на компромисс, но при этом не делать то, что ухудшит результат твоей работы, твоего профессионализма — вот и все.
— А профессионализм — это и есть, по сути дела, изживание страха, получается, по-вашему, в какой-то степени?
— Послушайте, если я делаю спектакль, я делаю его не для того, чтобы высказаться на жгучие и актуарные темы, я делаю его для того, чтобы люди приходили и какое-то количество времени сидели и не отрывались от сцены. Все, что ухудшит результат этой работы, просто бьет по мне, как профессионалу. Поэтому я должен оставлять в спектакле все, что нужно для этого спектакля, и, естественно, вырезать из этого спектакля все, что не нужно безотносительно политики, быть профессионалами и не боятся, быть свободными людьми. Мне кажется, мы любим преувеличивать все, мы очень кликушеобразны, особенно люди культуры, очень любим покричать: «Все, конец всему, ужас, кошмар». Надо уметь терпеть, перестать орать, перестать страдать и понять, что все не так уж плохо, на самом деле.
Врачи говорят все — и это плохо
Для кого-то в возрасте 30 лет я провела много времени в кабинетах врачей и больниц, дрожа на столах для осмотра в моем открытом халате, записывая свою историю болезни на множественных формах, имея достаточно крови, взятой в маленькие стеклянные пробирки, чтобы утолить жаждущий вампир. Когда мне было около 20, я заболел болезнью, которую врачи не могли идентифицировать годами — фактически, около десяти лет они думали, что со мной все в порядке, — но это, тем не менее, привело к множественным осложнениям, потребовавшим череды операций, отделения неотложной помощи. посещения и, в конечном итоге (когда тесты, наконец, показали, что что-то было неправильным), поездки к специалистам для МРТ и многих других тестов.В то время, когда я был болен и не диагностирован, я также находился в больнице и выписывался с ней вместе с моей матерью, которая лечилась от метастатического рака и была госпитализирована дважды в последние недели.
Как пациентка и дочь пациента, я была поражена тем, насколько точной стала операция и как быстро может быть заживление. Меня тоже поразило, насколько любезны были медсестры; насколько умны и вовлечены были некоторые из врачей, которых мы встретили. Но меня также поразил глубокий дискомфорт, который я всегда чувствовал в больницах.Иногда врачи были резкими и даже враждебными по отношению к нам (или мне это показалось?). Освещение было резким, еда ужасная, в номерах шумно. Разве люди не пытались лечить? Это не имело значения. Важен был весь загруженный аппарат ухода — пищалки, ежечасные проверки и принудительные пробуждения, тщательно продуманные (и часто бесполезные) вмешательства, кропотливо проводимые неизлечимо больным. В больнице я всегда чувствовал себя Алисой на чаепитии Безумного Шляпника: я проснулся в мире, который казался его обитателям совершенно логичным, но совершенно безумным для меня.
Примерно 15 из 100 сердечно-легочных реанимационных мероприятий приводят к тому, что пациент живет достаточно долго, чтобы его выписали из больницы.
В моем случае врачам потребовалось много времени (примерно 15 лет), чтобы понять, что именно со мной не так. Попутно мой анализ крови временами был немного неправильным, или мои маркеры воспаления и количество лейкоцитов были немного повышены, но ничего не казалось окончательным, кроме некоторой стойкой анемии. «Вероятно, все в порядке», — говорили бы врачи, или «У вас идиопатическая проблема», что является врачебным разговором о «Мы не знаем, почему у вас внезапно появляется крапивница каждый день.«Они никогда не подразумевали, что я сошел с ума или ищу внимания, или что-то еще, что вы иногда слышите от пациентов (особенно женщин), которые годами стремились поставить диагноз. В то же время они не верили, что что-то было настолько неправильным, чтобы преследовать их; они часто спрашивали, не впадаю ли я в депрессию, даже до медицинского осмотра.
Для них я была относительно здоровой, часто высокофункциональной молодой женщиной, у которой был длинный список «мелких» жалоб, которые лишь изредка перерастали в острую проблему, для которой было предложено быстрое хирургическое лечение (но не было никаких размышлений о том, что может быть причиной этого).Для меня моя жизнь постепенно растворялась в почти постоянном дискомфорте, а иногда и в пугающей боли — и ужасе от потери контроля. Я не знал, как говорить с врачами словами, которые, как я думал, заставили бы их «на моей стороне». Я собрался с духом перед назначением, поклявшись не уходить, пока не получу несколько ответов, но мне так и не удалось задать даже половину своих вопросов. «Ты в порядке. Мы не можем найти ничего плохого », — сказали несколько врачей. Или, что незабываемо, «Вы, наверное, просто устали от менструации.
На самом деле, что-то было не так. Весной 2012 года сочувствующий врач выяснил, что у меня аутоиммунное заболевание, на которое меня никто не проверял. А потом, одним свежим осенним днем в прошлом году, я узнал, что у меня болезнь Лайма. (Меня укусили несколько клещей в подростковом возрасте, за несколько лет до того, как у меня начали проявляться симптомы, но никто никогда раньше не думал о том, чтобы тщательно проверить меня на Лайм.) До тех пор, столкнувшись с моими докторами, я просто думал: Что Могу ли я сказать? Возможно, они правы.В конце концов, они врачи, .
Но это эссе не о том, что я был прав, а мои врачи ошибались. Это о том, почему так много врачей и пациентов стало так сложно общаться друг с другом. У нас технологически развитая, но эмоционально несовершенная и непоследовательная медицинская система, которая лучше всего подходит для лечения острых, а не хронических проблем: на каждый случай квалифицированного лечения, квалифицированной хирургии или инновационного решения проблем приходится бесчисленное количество случаев некачественной помощи, недооцененных диагнозов. бюрократическая халатность и даже откровенный антагонизм между врачом и пациентом.Для системы, которая призывает к «уходу, ориентированному на пациента» как мантру, современная медицина поразительно невнимательна, а иногда и безразлична, к потребностям пациентов.
К моему удивлению, теперь я узнал, что не только пациенты чувствуют, что врачи их подводят. За кулисами многие врачи считают то же самое. И теперь некоторые из них рассказывают свою версию истории. Недавний выпуск книг предлагает увлекательную и тревожную этнографию непрозрачной страны медицины, рассказанную участниками-наблюдателями в лабораторных халатах.То, что происходит, более дисфункционально, чем я представлял себе в худшие моменты. Хотя мы все знаем о повсеместных проблемах со здоровьем и приближающейся нехватке врачей общей практики, немногие из нас имеют четкое представление о том, насколько по-настоящему разочарованы многие врачи в системе, которая претерпела глубокие изменения за последние четыре десятилетия. Эти внутренние отчеты должны быть обязательны к прочтению как для врачей, так и для пациентов и законодателей. Они раскрывают кризис, коренящийся не только в росте затрат, но и в самом значении и структуре помощи.Даже самый разочарованный пациент уйдет с уважением к тому, насколько трудна работа врачей. Она также может появиться, как и я, пообещав (напрасно), что никогда больше не пойдет к врачу или в больницу.
Проведите день в отделении неотложной помощи, и, скорее всего, вас поразят две вещи: организационный хаос и эмоциональная отстраненность, когда медсестры, врачи и администраторы суетятся туда-сюда, едва осознавая человеческие страдания, это их работа. адресовать. То же самое можно сказать о наших, как ни странно, бескровных спорах о будущем здравоохранения.Риторика медицинской реформы в основном опирается на экономику: эксперты расходятся во мнениях, среди прочего, о том, как структурировать «страховые мандаты» и что составляет «чрезмерное использование» быстро расширяющегося набора высокотехнологичных процедур и диагностических тестов. Они спорят о том, почему, как говорится в отчете Фонда Содружества за 2014 год, «система здравоохранения США самая дорогая в мире», но при этом неизменно «отстает от других стран по большинству показателей эффективности». (В настоящее время, согласно этому отчету, U.С. занимает последнее место среди 11 крупных промышленно развитых стран по эффективности, справедливости и «здоровому образу жизни», что означает результаты для здоровья, связанные с медицинской помощью.) компания — редко участвует в обсуждении. При этом не прилагается никаких усилий, чтобы сосредоточиться на более глубокой реальности болезни, как пишет Атул Гаванде, хирург и профессор Гарвардской медицинской школы в своем новом проницательном исследовании гериатрической медицины, Being Mortal .Это отсутствие имеет значение, потому что то, как пациенты думают о своем медицинском взаимодействии, действительно влияет на эффективность получаемой ими помощи, а эмоции врачей по поводу своей работы, в свою очередь, влияют на качество оказываемой ими помощи. Несмотря на наши виртуозные хирургические возможности, наши передовые технологии и наши фармацевтические достижения, отношения между пациентом и врачом по-прежнему являются сердцем медицины. И это ужасно разрушилось. Терренс Холт, гериатрический специалист из Университета Северной Каролины в Чапел-Хилл, описывает ситуацию в Internal Medicine , вымышленных баснях, основанных на его резидентстве:
Любой пациент в больнице, когда мы снимаем его одежду и укладываем ее. кровать, начинает терять индивидуальность; через несколько дней все они начинают сливаться в единое пассивное тело, различимое… только болезнями, которые их туда привели.
Субъективное переживание болезни всегда было почти невозможно передать. Но системные изменения усилили разрыв между пациентами и врачами, который был менее явным около 40 лет назад, до того, как технический прогресс и корпоратизация начали преобразовывать сравнительно низкотехнологичную, локализованную послевоенную медицинскую систему. Общие контуры ситуации знакомы. Здравоохранение в Соединенных Штатах осуществляется преимущественно на платной основе, при которой врачи вознаграждаются за максимальную работу, а не за предоставление наилучшего медицинского обслуживания.Это не имело большого значения в 1950-е годы, когда терапевт координировал большую часть вашего ухода, а вариантов лечения было не так много. Но новые сложные хирургические методы и инструменты, такие как компьютерная томография и МРТ, привели к резкому росту специализации в области высоких технологий. Рост затрат в 1970-х годах стал катализатором «управляемой медицинской помощи» — по сути, нашей нынешней системы, в которой страховые компании, такие как Aetna и United Healthcare, проводят переговоры с сетями врачей, чтобы определить, какой объем медицинской помощи получают пациенты, кого мы можем видеть и за что цена.Но вместе с новой системой сдержек и противовесов добавилась бюрократия и разочарование врачей и пациентов. Всесторонний надзор никогда не был таким коротким, поскольку количество специализированных «консультантов» растет, и никто не получает оплаты за координацию ухода (проблемы, которые Закон о доступном медицинском обслуживании направлен на решение).
In Доктора: The Разочарование американского врача , Сандип Джаухар — кардиолог, который ранее холодно смотрел на свое медицинское обучение в Интерн — диагностирует кризис среднего возраста не только в своей карьере, но и в своей карьере. в медицинской профессии.Сегодняшние врачи, говорит он нам, считают себя не «столпами любого сообщества», а «техниками на конвейере» или «закладными в игре по зарабатыванию денег для администраторов больниц». Согласно опросу 2012 года, почти восемь из 10 врачей «несколько пессимистичны или очень пессимистичны в отношении будущего медицинской профессии». В 1973 году 85% врачей заявили, что не сомневаются в выборе профессии. В 2008 году только 6 процентов «охарактеризовали свой моральный дух как положительный», сообщает Джаухар.Сегодня врачи более склонны к самоубийству, чем члены любой другой профессиональной группы.
Деморализованные инсайдеры, превратившиеся в авторов, откровенно говорят о своей повседневной реальности. Самая большая проблема — время: система гарантирует, что докторам его не хватит. Чтобы сократить расходы, страховые компании устанавливают все более низкие сборы. А поскольку врачи, как правило, получают компенсацию по более высоким ставкам, когда они работают в сети (больницы и большие группы врачей имеют больше рычагов влияния на страховые компании), многие из них работают в группах, которые требуют от них набивать определенное количество пациентов в день.Отсюда и знакомые нам восьмиминутные встречи. Оформление документов усугубляет нехватку времени. Исследования показывают, что современные врачи и «госпиталисты» — практикующие врачи, выполняющие большую часть своей работы в больницах, — проводят с пациентами всего от 12 до 17 процентов своего дня. Остальное время посвящено обработке форм, анализу результатов лабораторных исследований, ведению электронных медицинских записей, взаимодействию с другим персоналом. Врачи внебольничной медицины в США «тратят в десять раз больше часов на неклинические административные обязанности», чем их канадские коллеги, — сообщает Даниэль Офри, терапевт из нью-йоркской больницы Bellevue, в What Doctors Feel .
Врачи шутят, что пациенты латиноамериканского / латиноамериканского происхождения страдают «латиноамериканским истерическим синдромом».
Итак, врачи заняты, заняты, заняты — а это означает проблемы. Джаухар цитирует известную пословицу врача о том, что «Нельзя делать что-либо в медицине на лету», и Офри соглашается. Наблюдая за 40 пациентами, «я практиковала некачественную медицину и знала об этом», — пишет она. Джаухар отмечает, что многие врачи, работающие на «гиперскорости», настолько неуверены, что вызывают специалистов только для того, чтобы «прикрыть свою задницу» — вряд ли это стратегия экономии.Не имея времени для тщательного сбора анамнеза или применения диагностических навыков, они заказывают тесты не потому, что тщательно продумали альтернативные подходы, а для того, чтобы защитить себя от исков о халатности и своих пациентов от плохого ухода, который они им предлагают. (И, конечно же, тесты часто приносят прибыль больницам.)
Есть и более извращенный результат: врачи, находящиеся в стрессе, переносят свое разочарование непосредственно на пациентов. «Я понимаю, что во многих отношениях я стал тем доктором, которым никогда не думал, что стану», — пишет Джаухар, — «нетерпеливым, иногда безразличным, временами пренебрежительным или патерналистским.(Он также рассказывает о том времени, когда, изо всех сил пытаясь жить в Нью-Йорке на свою зарплату, он набил и без того безумный график сомнительной работой по совместительству — в фармацевтической компании, которая продавала сомнительный препарат, и с циничным кардиологом, который пил системы, что только еще больше подорвало его моральный дух.) В Хороший доктор: отец, сын и эволюция медицинской этики Бэррон Х. Лернер, специалист по биоэтике, а также врач, вспоминает, как признался в журнале, что он во время учебы в медицинской школе: «Я злился на своих пациентов.В книге «Кризис доктора », написанной в соавторстве с Чарльзом Кенни, Джек Кокран, пластический хирург, который прошел путь до исполнительного директора Федерации Перманенте, описывает посещение многих клиник, где он нашел «врача за врачом», который был «глубоко несчастны и часто злы ». Иногда враждебность едва подавляется. Терренс Холт слышит, как стажер назвал ее пациентку «нытиком». Обычно эти авторы становятся свидетелями того, как врачи шутят, что латиноамериканские / латиноамериканские пациенты страдают «латиноамериканским истерическим синдромом», или называют пациентов с ожирением «выброшенными на берег китами».”
Вызывает тревогу то, как быстро ослабевает сочувствие врачей. Исследования показывают, что она резко падает на третьем году обучения в медицинской школе; Именно тогда изначально нетерпеливые и идеалистические студенты начинают посещать пациентов по очереди. Проблема, пишет Даниэль Офри, не в элементарном гоббсовском недостатке сочувствия; студенты (как и врачи, которыми они станут) перегружены работой и переутомлены, и они понимают, что слишком много работы нужно выполнить за слишком короткое время. И поскольку система медицинского образования в значительной степени игнорирует эмоциональную сторону здравоохранения, как подчеркивает Офри, врачи в конечном итоге бездумно дистанцируются от того, что они видят.Один из ее анекдотов подсказывает, с чем они сталкиваются: стажеру, передавшему умирающего ребенка, родители которого не хотят ее видеть, вкратце просят отметить время его смерти; не видя пустой комнаты, доктор проскальзывает в кладовку, разрываясь между наблюдением за часами и успокаиванием ребенка. «Неудивительно, что в реальном мире клинической медицины сочувствие теряется», — заключает Офри; сочувствие мешает врачам, чтобы выжить.
Тем не менее, сочувствие — это не что иное, как изюминка: оно не только имеет решающее значение для человечности врачей и достоинства пациентов, но и может быть ключом к медицинской эффективности.Офри отмечает, что частота тяжелых осложнений диабета у пациентов с высокими показателями по стандартной шкале эмпатии на 40 процентов ниже, чем у пациентов с низкими показателями эмпатии. «Это сопоставимо, — отмечает она, — с преимуществами, наблюдаемыми при наиболее интенсивной медицинской терапии диабета».
Вы можете задаться вопросом, почему усиление прав пациентов в 1970-х и 1980-х годах, провозглашенное революционным достижением в области здравоохранения, не принесло нам больше пользы. В конце концов, благодаря как закону, так и Интернету, мы гораздо лучше осведомлены о наших медицинских возможностях — и с историей врачебного высокомерия — чем наши бабушка и дедушка.Тем не менее, юридическая перекалибровка власти непреднамеренно способствовала непростому противостоянию между врачами и пациентами, как отмечает Бэррон Лернер в The Good Doctor . Лернер и его отец, за которым он следил в медицине, сделали ставку на свою карьеру, полагая, что пациент на первом месте. Однако их медицинский опыт и их представления об уходе за пациентами разительно отличаются. Старший Лернер практиковал в эпоху, когда врачи в одностороннем порядке принимали решение о лечении и часто лгали пациентам об их прогнозах.(Знание о том, что вы умираете, считалось нездоровым.) В своей наиболее вопиющей крайности медицинский патернализм приводил к ненужным хирургическим операциям (в том числе обезображиванию радикальной мастэктомии) и неэтичным исследованиям на незнающих субъектах, как в эксперименте с сифилисом в Таскиги.
Сегодня, в эпоху молодого Лернера, пациент и врач теоретически поддерживают более тесные отношения сотрудничества, основанные на информированном согласии. Мы считаем само собой разумеющимся, что врачи сообщают нам наш диагноз и действуют в соответствии с тщательно разработанными протоколами.Это настоящий прорыв, но это только часть истории. Как приходит к выводу Лернер, некоторые виды чрезмерного лечения, обычно встречающиеся в больницах, на самом деле являются результатом движения за права пациентов. В прошлом, когда сердце пациентов останавливалось или неизлечимо больные заражались инфекцией, врачи обычно отпускали их. В нашу эпоху «защитной медицины», если вы не подписали приказ «не реанимировать» (а иногда даже если да, но ваша семья настаивает на лечении), вам сделают интубацию, дефибрилляцию или антибиотики — на шанс, что спасение последней канавы — это то, что вам нужно.И ни один врач вряд ли прояснит шансы: например, примерно 15 из 100 сердечно-легочных реанимаций приводят к тому, что пациент живет достаточно долго, чтобы его выписали из больницы.
«Любой пациент в больнице, когда мы снимаем с него одежду и кладем в кровать, он начинает терять личность».
Но здесь есть более глубокая проблема — столкновение невысказанных потребностей и страхов. Врачи увидели, что их власть подорвана страховыми компаниями, национальными руководящими принципами лечения, больничной бюрократией, и теперь им приходится иметь дело с пациентами, которые чувствуют себя обретенными.В то же время пациенты хотят и силы, и комфорта; они чувствуют себя одновременно дерзкими и зависимыми. И поэтому каждая сторона проявляет силу пассивно (или пассивно-агрессивно), а может быть, даже бессознательно: Я буду слушать вас, но на самом деле я не буду верить в то, что вы говорите, и действовать в соответствии с ними. Все это является напоминанием о том, что даже с ростом угрозы злоупотреблений служебным положением врачи и учреждения продолжают обладать обширной медицинской властью, только более тонкими способами. Я слышал много историй о госпитализированных пациентах, страдающих от боли, но обеспокоенных тем, что просьба дать еще Дилаудида будет истолкована как вмешательство.
Безусловно, решить, кто обладает высшей властью, непросто: пациент, в отличие от клиента, не всегда может быть прав, хотя немногие из нас хотят это слышать. Как далеко должны зайти врачи, чтобы найти болезнь, которую они не могут найти изначально? В какой степени они должны отдавать предпочтение пожеланиям пациентов относительно конкретных вмешательств? Удовлетворительных ответов на эти вопросы еще предстоит найти. Но нынешний баланс сил ошибочен. Каждый раз, когда мне делали операцию, мне приходилось добиваться того, что казалось основным правом — иметь рядом с собой члена семьи, когда я приходил в себя.Я до сих пор помню, как пытался сказать медсестре, мой мозг был затуманен слабым анестетиком, что исследование доказало обезболивающее, когда держишь за руку любимого человека. Я подумал, что исследование будет обладать большей силой, чем мне нужно.
Не осознавая этого, на самом деле мне все время нужен был врач, обученный другой системе, который понимал, что разговор так же важен, как и рецепт; врач, для которого лечение было так же важно, как и современная хирургия. Оказалось, что я искал такого врача, как Виктория Суит, и такого рода услуг, которые предлагались в благотворительной больнице Сан-Франциско.Врач, который может сбавить обороты, осознающий дивиденды не только для пациентов, но и для себя, и для системы: именно такой доктор Свит обнаружила, что может оказаться в «последней богадельне в Америке», как она называет Лагуна Хонда. Больница, старомодное учреждение для обездоленных и хронических больных, где ласточки пролетали сквозь открытые башни, а 1200 пациентов лежали в основном в старомодных «открытых палатах», и где она проработала 20 с лишним лет. В своих замечательных мемуарах God’s Hotel , Sweet, которая также является историком медицины, разбирающимся в медицинских трудах монахини XII века Хильдегард из Бингена, называет свое радикальное решение проблемы ускоренного медицинского обслуживания «медленной медициной».«Вот доктор говорит то, что пациенты интуитивно знают: болезнь истощает, исцеление требует времени, а сильное лекарство часто имеет сильные побочные эффекты.
Уделяя достаточно времени и свободы своим тяжелобольным пациентам (многие из которых — наркоманы, шизофреники или пожилые люди, у которых мало ресурсов), Свит может ставить диагнозы, которые пропустили предыдущие врачи ее пациентов. Полагаясь на тщательное наблюдение, которое поможет ей понять, что на самом деле происходит, она сокращает количество принимаемых лекарств в среднем с 20 до шести или семи.Она обнаружила, что отвергнутые медицинские практики — например, манипулирование лимфатической системой с помощью старомодного медицинского пояса — могут предложить больше, чем современные методы вмешательства. В одном душераздирающем случае она понимает, что пожилой пациент не страдает болезнью Альцгеймера после операции на бедре, как пришли к выводу врачи в бывшей больнице женщины — диагноз, который привел к назначению антипсихотических препаратов, ее выселению из собственного дома и разлуке с ней. умственно отсталая дочь. Скорее, ей больно: бедро соскользнуло с места, и никто, ответственный за ее последующий уход, этого не заметил.
Laguna Honda, где еда подавалась в залитых солнцем комнатах, а садоводство и хорошая компания позволяли безнадежным больным выздоравливать, казалось бы, чудесным образом, — кажется, из другой эпохи. Действительно, в 2010 году, после многих лет строительства и ремонта, он стал «современным» объектом. Но «медленное лекарство», как яростно утверждает Свит, не является устаревшим, одухотворенным удовольствием. На самом деле это может быть форма эффективности: более точные диагнозы и эффективные низкотехнологичные методы лечения помогают системе экономить деньги и приводят к меньшему количеству исков о халатности.
Атул Гаванде предлагает примерно то же самое в Being Mortal , утверждая, что быстрая, ориентированная на решение помощь — особенно в последний год жизни, на которую, по оценкам, составляет четверть расходов Medicare, — не имеет более широкого картина, привела к большому количеству «черствости, бесчеловечности и необычайных страданий». В книге The Doctor Crisis , в которой звучит язвительный призыв к революции в медицине под руководством врачей, Джек Кокран также ценит основной принцип духа медленной медицины: выполненные врачи делают пациентов более довольными.Обращаясь к проблемам медицинской группы Кайзера Перманенте в Колорадо, он предпринял нелогичный шаг, сделав своей целью «уход, ориентированный на пациента», и поднял «сохранение и улучшение карьеры» врачей на первое место. Он вернул им ощущение того, что их работа, как выразился старомодный отец Бэррона Лернера, «редкая привилегия», к которой нужно стремиться с чувством ответственности, а не с излишней подотчетностью.
Сегодня медицина ценит вмешательство гораздо больше, чем заботу.Гаванде пишет, что для врача «нет ничего более опасного для того, кем вы себя считаете, чем пациент с проблемой, которую вы не можете решить». В результате слишком часто «медицина подводит тех, кому она призвана помогать». Старый принцип «врач знает лучше всех» был глубоко ошибочным. Но это было основано на этике заботы обо всем человеке, возможно, потому, что врачи, которым меньше не хватало времени, лучше знали своих пациентов. Даниэль Офри отмечает, что именно старые врачи-патерналисты, все еще слоняющиеся вокруг ее медицинской школы в «накрахмаленных рубашках [и] консервативных галстуках», научили ее искусству уважать индивидуальность своих пациентов: «Для них, приближаясь к постели пациента. был священным актом.Однажды у нее был класс с устрашающим кардиоторакальным хирургом. К ее удивлению, он так же нежно относился к своим подопечным, как и к своим ученикам, которые, как он настаивал, всегда должны были сидеть на уровне пациента или ниже. «Это они больны, — подчеркнул он, — и это интервью проводят они, а не вы».
В течение жизни большинству из нас срочно потребуется помощь, иногда даже тогда, когда мы меньше всего этого ожидаем. В настоящее время мы должны искать его в системе, которая превосходно лишает наших пастырей-медиков их человечности, оставляя им оболочки врачей (и людей), которыми они хотят быть, и нас одних в стерильных комнатах, которыми они управляют.Что делает наше затруднительное положение таким загадочным и вселяет надежду, так это то, что почти все мы хотим другого исхода. Раньше я думал, что изменения необходимы ради пациента. Теперь я вижу, что это нужно и для доктора.
Хорошее, плохое, странное (2008)
Мои ожидания от этого фильма были чрезмерными. По сути, это игра всех звезд Кореи: режиссер Джи Ун Ким, он из «Горько-сладкой жизни» и «Повесть о двух сестрах» (не говоря уже о «Тихой семье»), и в главных ролях — три лучших (или, по крайней мере, самых популярных) Кореи. актеры, У Сон Чжон, Бён Хун Ли и (один из моих любимых актеров, корейский или другой) Кан Хо Сон.Производительность на высшем уровне, направление творческое и самоуверенное, спецэффекты стоят потраченных на них времени и денег. Мне нравятся сцены убийства в постановке Ким, особенно одна из первых, где парень перебегает от вагона к вагону, врывается в двери, как будто их не существует, а потом БАМ! Он на пять футов отстает от того места, где был. Думаю, вы должны это увидеть, чтобы оценить. Выбор времени и сосредоточение внимания на результате, а не на воздействии, делает воздействие более сильным.Кто бы ни монтировал этот фильм, проделал огромную работу.
У-сон Чон играет Хорошего, и он милый парень, источающий добро, так что это хорошо. Его персонаж, возможно, немного недооценен / недостаточно развит, но такова природа Гуда, не так ли? Ли Бён Хун в роли Плохого имеет слишком много современности в его чванстве и внешности. Он более высокомерен, чем Плохой, но мы должны не любить его, так что это тоже хорошо. Неудивительно, что это Кан-хо Сонг в роли Странного, который крадет шоу. Он проходит через этот фильм, как курица или индейка с отрезанной головой, но ни разу не промахивается.Он хорошо проводит время и заботится о том, чтобы мы тоже. Он способен делать то, на что не способны многие другие актеры, например, произносить предсказуемые реплики с равной искренностью и иронией, так что мы даже не подумаем о том, чтобы громко стонать. Он настолько очаровательно немного пухленький и симпатичный, что даже когда … ну, я не хочу выдавать это … он нам нравится. Мы действительно делаем.
Пойманный всем весельем и азартом, я почти забыл, что, за очень немногими исключениями, фильмы с большим количеством перестрелок — это глупость.
Wale — Плохие слова | Genius Тексты
[Вступление: Wale]
Моногамия, или как вы это называете
Я начинаю думать, что это не для всех
Большинство из нас все равно кидаются в это
Вы знаете, о чем я говорю?
Ты не гонишься за любовью, и я здесь не для того, чтобы судить
Давай пренебрежем вопросом «а что, если»
И заставим его делать то, что они делают, давай получим
[Припев: Тиара Томас]
Это плохо, что Я никогда не занимался любовью?
Нет, я никогда этого не делал
Но я точно знаю, как трахаться
Я буду твоей плохой девочкой, я докажу тебе это
Я не могу обещать, что буду хорош с тобой
Потому что у меня было некоторые проблемы
Я не буду совершать, нет, не хочу этого
Но, по крайней мере, я могу признать
Что я буду плохим, нет, для вас (для вас)
Да, я буду хорош в постели
Но Я буду плохо с тобой
Плохо, что я никогда не занимался любовью
Нет, я никогда не занимался этим
Но я точно знаю, как трахаться
(Давай получим это!)
[Куплет 1: Wale]
Плохих девушек нет нехорошо, а хорошие девочки — это не весело когда уйти
Я не собираюсь судить тебя, не суди меня
Тебе не стоит петь о своем рэп-листе
Потому что я тебя слышал (плохо, нет)
В буквальном смысле я имею в виду, что
Грубый секс, говорю, что люблю тебя
Но целовать их — значит говорить тебе Вы имеете в виду, что (плохо, нет)
Я знаю, я просто назову ее подлую задницу
О, ирония, действительно есть бомба
Но проблема, вероятно, в глубоком прошлом
Тем не менее я чувствую что-то нужно плохо
Думаю, что если я достану ее, я заставлю ее нуждаться в этом
Мне не нужны эмоции, чтобы открыть твое глубокое море
Я задумываю океан, идя между ног
Прошу? Нет — кровать, пол, дурь; давай, диван сейчас
Медленное движение, отложи
Господь знает, что она ушла «до утра», задержи
[Припев: Тиара Томас]
Плохо, что я никогда не занимался любовью?
Нет, я никогда этого не делал
Но я точно знаю, как трахаться
Я буду твоей плохой девочкой, я докажу тебе это
Я не могу обещать, что буду хорошим с тобой
Потому что у меня было некоторые проблемы. Я буду плохо с тобой
(Да, позволь мне рассказать тебе о ней, посмотри!)
[Куплет 2: Wale]
Она обидела чувства, она разбила сердца
Она молчала, она играла умно
Она гордится выхожу
И получаешь крик и говорю нет
Она не святая, но не позирует
Она не красится на лодке
Едет по берегу озера с поднятым носом
Она не красится на самом деле редко встречается, но это ее замедляет.
У нее есть ненавистники, но все мы делаем. игры, неважно, потому что все они проигрывают
(Ba d, nooo) В физическом смысле я имею в виду, что
Я не пытаюсь целовать, сосать, кормить газом
Я не похож на тех нигеров, у которых ты сосешь зубы, нет
Играй по-крупному, поверь мне, я скромный йо ‘подлый-задница
Послушай, красотка на самом деле предотвращает
Потому что тот, кто перед ней работает с глубокой угрозой
Ага — кровать, пол, диван, еще
Еще, душ, Господи, химическая завивка, сделано
Любовь? Нет, утром звонил
. Сотовый номер не был на связи, черт возьми!
[Припев: Тиара Томас]
Плохо, что я никогда не занимался любовью?
Нет, я никогда этого не делал
Но я точно знаю, как трахаться
Я буду твоей плохой девочкой, я докажу тебе это
Я не могу обещать, что буду хорош с тобой
Потому что у меня было некоторые проблемы
Я не буду совершать, нет, не хочу этого
Но, по крайней мере, я могу признать
Что я буду плохим, нет, для вас (для вас)
Да, я буду хорош в постели
Но Я буду плохо с тобой
Плохо, что я никогда не занимался любовью
Нет, никогда не занимался этим
Но я точно знаю, как трахаться
[Продюсер Келсон и Тиара Томас]
Почему некоторые произведения искусства настолько плохи, что они хороши? | Искусство и культура
Томми Вайзо сжимает футбольный мяч в фильме «Комната» 2003 года, который он написал, спродюсировал и снялся в главной роли.Wiseau FilmsХудожник-катастрофа , который только что принес Джеймсу Франко Золотой глобус за роль режиссера Томми Вайзо, рассказывает историю создания The Room , фильма, получившего название « Citizen Kane » плохих фильмов. .
Не всем нравится The Room . (Критики, конечно, не знают — у него 26-процентный рейтинг на Rotten Tomatoes.) Но многим он нравится. Его показывают в полночь в кинотеатрах по всей Северной Америке, и это свидетельство ужасности (и популярности) фильма, которое спустя годы стало предметом другого фильма.
Обычно мы ненавидим искусство, когда кажется, что оно выполнено плохо, и ценим великое искусство, которое, как предполагается, представляет собой вершину человеческой изобретательности. Таким образом, возникает более глубокий вопрос: в чем привлекательность искусства, такого плохого и хорошего? (Мы могли бы назвать этот вид искусства «хорошим-плохим искусством».) Почему так много людей вообще полюбили хорошее-плохое искусство, такое как «Комната»?
В новой статье для академического философского журнала мы с моим коллегой Мэттом Джонсоном исследовали эти вопросы.
Намерение художника — ключ к успеху
Голливудский аутсайдер по имени Томми Визо продюсировал, снял и снял главную роль в фильме « Комната », который был выпущен в 2003 году.
Фильм полон неудач. Он перескакивает между разными жанрами; есть абсурдные непоследовательности; сюжетные линии вводятся только для того, чтобы никогда не развиваться; и есть три сцены секса за первые 20 минут . Вайзо вложил в фильм немалые деньги — его создание обошлось примерно в 6 миллионов долларов США, — так что есть некоторая доля профессиональной фанеры.Но это только подчеркивает его несостоятельность.
Хорошее-плохое искусство случается не только в кино. По телевизору шла «Темные тени», малобюджетная мыльная опера о вампирах 1970-х годов. В Сомервилле, штат Массачусетс, вы можете посетить MoBA — Музей плохого искусства, посвященный картинам, которые настолько плохи, что они хороши. Поэт Джулия Мур (1847–1920) по иронии судьбы была известна как «Сладкая певица Мичигана» за ее восхитительно ужасные стихи. А недавний фильм Florence Foster Jenkins рассказывает правдивую историю оперной певицы с глухим голосом, которую так полюбили, что она продала Карнеги-холл.
Картина неизвестного художника «Люси в небе» висит в Музее плохого искусства. MoBAВ искусстве хорошее и плохое, кажется, что те самые черты, которые делают что-то плохое — ужасный голос, пошлые стихи или абсурдный сюжет, — вот что в конечном итоге привлекает людей.
Итак, нам нужно в первую очередь посмотреть, что «плохого» в хорошем и плохом искусстве. Мы приравнивали художественную «дурность» к художественной неудаче, которая возникает из-за неудачных намерений. Это происходит, когда создатель не реализовал свое видение, или его видение изначально было плохим.(Например, MoBA требует, чтобы его искусство исходило из подлинных попыток.)
Вы можете подумать, что фильм плохой, когда он очень глупый, будь то Змеи на самолете или Sharknado . Вы можете подумать, что The Rocky Horror Picture Show — это плохо, потому что он выглядит пошлым.
Но эти фильмы не неудачники. Змеи на самолете — это , предположительно, — это глупо; The Rocky Horror Picture Show — это , предположительно, выглядит пошлым.Поэтому мы не можем отнести эти работы к категории настолько плохих, что они хороши. Они успешны в том смысле, что сценаристы и режиссеры воплощают в жизнь свои замыслы.
С другой стороны, наша любовь к хорошему и плохому искусству основана на неудачах.
Как не ценить плохое искусство
Так как же художественная неудача может быть основой добра?
Довольно естественный ответ здесь: нам нравится хорошее или плохое искусство, потому что мы в целом получаем удовольствие от неудач других. Наше удовольствие, скажем, в MoBA — это особый вид злорадства — немецкое слово, обозначающее радость от чужого несчастья.У этой точки зрения нет официального названия, но мы могли бы назвать это «взглядом на массовые неудачи». (Великий канадский юморист Стивен Ликок придерживался этой точки зрения, утверждая, что серьезная некомпетентность певицы Джулии Мур сделала ее работу более забавной.) Если бы эта точка зрения была верной, наше удовольствие от просмотра The Room было бы морально сомнительным; Нехорошо получать удовольствие от чужих неудач.
К счастью для любителей плохого и хорошего искусства, мы считаем, что эта «теория массового провала» хорошего-плохого искусства ложна по двум причинам.
Во-первых, нам не кажется, что мы наслаждаемся чистой неудачей в таких работах, как The Room . Кажется, что наше удовольствие намного глубже. Мы смеемся, но наше удовольствие также происходит от некоторого недоумения: Как кто-то мог подумать, что это хорошая идея?
В своем подкасте комик Марк Марон недавно взял интервью у Франко о The Disaster Artist . Марон был немного обеспокоен фильмом; ему казалось, что Франко радуется неудаче Визо.
Но Франко сопротивлялся этому: Комната хороша не только потому, что она терпит неудачу, объяснил он; это здорово, потому что это сбивает с толку. Каким-то образом, несмотря на множество неудач, фильм полностью очаровывает зрителей. Вы обнаруживаете, что не можете отвести взгляд; его неудача великолепна, величественна, сбивает с толку.
Во-вторых, если бы мы просто наслаждались массовыми неудачами, то любой действительно плохой фильм был бы хорошим-плохим искусством; фильмы просто обязаны провалиться. Но не так работает плохое-хорошее искусство.В хорошем или плохом искусстве фильмы должны терпеть неудачу в правильном направлении — интересном или особенно абсурдном.
Плохое искусство — это слишком плохо — оно просто скучно, потакает своим желаниям или чрезмерно увлечено. Даже больших неудач недостаточно, чтобы сделать что-то настолько плохим, что стало хорошо.
Как правильно ценить плохое искусство
Мы утверждаем, что хорошие и плохие произведения искусства предлагают определенную причудливость, которая ведет к особой форме признательности.
Многие работы — не только хорошие или плохие — хороши, потому что они причудливы.Возьмем, к примеру, фильмы Дэвида Линча: их сюжетные линии могут обладать странной мечтательной логикой. Но хорошее-плохое искусство предлагает уникальную причудливость. Как и в случае с фильмами Дэвида Линча, мы сбиваемся с толку, когда смотрим The Room . Но в фильмах Линча вы знаете, что режиссер, по крайней мере, намеренно включил причудливые элементы, поэтому в истории есть некоторое ощущение скрытого порядка.
В искусстве «хорошее-плохое», таком как The Room , этот основной порядок выпадает из-под вас, поскольку причудливость не предназначена.
Вот почему любители хорошего-плохого искусства настаивают на том, что их любовь к нему искренняя, а не ироничная. Они любят это как красивое странное происшествие на природе, то, что получилось красиво — не вопреки, а из-за неудач его создателей.
Может быть, тогда, когда мы восхищаемся хорошим-плохим искусством, мы успокаиваемся: наши проекты тоже могут провалиться. Но даже красота может расцвести из-за неудач.
Эта статья изначально была опубликована на сайте The Conversation.
Джон Дайк, аспирант философии, CUNY Graduate Center
Изобразительное искусство Художники Развлечение Обзоры фильмов ФильмыХирург настолько плох, что это было преступником — ProPublica
Боль от защемленного нерва в задней части шеи Джеффа Глайдвелла стала невыносимой.
Каждый раз, когда он поворачивал голову в определенную сторону или проезжал по неровностям дороги, ему казалось, что по его телу проходят электрические разряды. Глайдвелл, которому сейчас 54 года, страдал инвалидностью из-за несчастного случая десятью годами ранее. По мере того, как боль усиливалась, стало ясно, что его единственный выход — нейрохирургия. Он поискал в Google и нашел рядом со своим домом в пригороде Далласа врача, который принял бы его страховку Medicare Advantage.
Так он и познакомился с доктором.Кристофер Дантч весной 2013 года.
Duntsch казался впечатляющим, по крайней мере, на первый взгляд. В его резюме говорилось о том, что он получил степень доктора и доктора философии. из лучших программ хирургии позвоночника. Glidewell нашел четырех- и пятизвездочные обзоры Duntsch на Healthgrades и еще больше похвалы от пациентов на странице Duntsch в Facebook. По ссылке на что-то под названием «Best Docs Network» Глайдвелл нашел красиво сделанное видео, на котором Данч в белом халате разговаривает со счастливым пациентом и в хирургической маске в операционной.
Не было никакого способа, которым Glidewell мог узнать из тщательно контролируемого присутствия Данча в Интернете или из любой другой общедоступной информации, что быть пациентом Данча значило оказаться в смертельной опасности.
Слушайте подкаст
Послушайте хит-подкаст «Dr. Смерть »от Wondery, сети, стоящей за« Грязным Джоном »,« Бизнес-войнами »и« Американскими инновациями », сегодня.
Примерно за два года, в течение которых Данч — голубоглазый, красноречивый бывший футболист колледжа — занимался медицинской практикой в Далласе, он прооперировал 37 пациентов.Почти все, а точнее 33, получили травмы во время или после этих процедур, и у них были почти неслыханные осложнения. У некоторых было необратимое повреждение нервов. Некоторые проснулись после операции, не имея возможности двигаться от шеи вниз или чувствовать одну сторону своего тела. Двое умерли в больнице, в том числе 55-летний школьный учитель, перенесший, как предполагалось, простую дневную операцию.
Предполагается, что несколько уровней защиты должны защищать пациентов от некомпетентных или опасных врачей или обеспечивать им возмещение в случае причинения им вреда.Данч показывает, как легко эти защиты могут дать сбой даже в вопиющих случаях.
Нейрохирурги приносят миллионы доходов больницам, поэтому Дантч смог получить операционные привилегии в ряде учреждений Далласа. Как только его некомпетентность стала очевидной, большинство из них решили избавить себя от хлопот и юридических разоблачений, уволив его сразу, и вместо этого позволили ему уйти в отставку с сохранением репутации.
По крайней мере, два предприятия, которые незаметно сбросили Данча, не смогли сообщить о нем в базу данных, управляемую U.S. Департамент здравоохранения и социальных служб, который должен действовать как центр обмена информацией о проблемных практиках и предупреждать потенциальных работодателей об их историях.
«Похоже, это обычное дело и практика», — сказала Кей Ван Вей, адвокат истца из Далласа, которая приехала представлять интересы 14 пациентов Данча. «Выбрось консервную банку по дороге и сначала защити себя, а потом защити доктора и сделай это чьей-то проблемой».
Потребовалось более шести месяцев и несколько катастрофических операций, прежде чем кто-либо сообщил о Duntsch в медицинский комитет штата, который может приостановить действие или отозвать лицензию врача.Затем совету потребовался еще почти год на расследование, а Duntsch все это время работала.
Получите наши лучшие расследования
Подпишитесь на рассылку Big Story.
Когда пациенты Данча пытались подать на него в суд за злоупотребление служебным положением, многие обнаружили, что найти адвокатов практически невозможно. С тех пор, как Техас ввел в действие реформу деликта в 2003 году, уменьшив сумму ущерба, которую могли выиграть истцы, количество выплат по злоупотреблениям служебным положением в год сократилось более чем наполовину.
АдвокатДанча не разрешил дать ему интервью для этой истории. Представители одной из больниц, где он работал, также не отвечали на вопросы. Еще два учреждения заявили, что не могут комментировать Данча, потому что их руководство изменилось с тех пор, как он был там, а четвертое закрылось.
В конце концов, именно система уголовного правосудия, а не медицинская система, должна отстоять определенную ответственность за злоупотребления Данча.
В июле 2015 года Данч был арестован, и прокуратура Далласа обвинила его в одном эпизоде причинения телесных повреждений пожилому человеку и пяти пунктам обвинения в нападении, причем все они были связаны с его работой с пациентами.
Дело широко освещалось местными и государственными СМИ. Ежемесячный глянцевый журнал D Magazine в Далласе опубликовал в 2016 году обложку с заголовком «Dr. Смерть»; ник прижился.
В прошлом году Данч был осужден и приговорен к пожизненному заключению, став первым врачом в стране, который встретил такую судьбу в своей медицинской практике.
«У системы медицинского сообщества есть проблемы», — заявила помощник окружного прокурора Стефани Мартин на пресс-конференции после приговора.«Но мы смогли решить это в уголовном суде».
Глайдвелл был последним пациентом, которого прооперировал Данч, прежде чем его лишили лицензии на медицинскую практику.
Джефф Глайдуэлл перенес операцию у доктора Кристофера Данча в 2013 году. Он был последним пациентом Данча, и его звонок судье в начале 2015 года помог вернуть это дело в поле зрения окружного прокурора. (Дилан Холлингсворт для ProPublica)По словам врачей, рассматривавших этот случай, Данч принял часть мышцы шеи за опухоль и отказался от операции на полпути — после того, как он разрезал голосовые связки Глайдвелла, проколов артерию, прорезал отверстие в пищеводе и воткнул губку в рану. а потом пришиваем Glidewell, губку и все такое.
Glidewell провел четыре дня в реанимации и несколько месяцев реабилитировался из-за раны пищевода. По сей день он может есть пищу только небольшими кусочками и имеет повреждение нервов. «У него все еще онемение в руке и руке», — сказала его жена Робин. «Он практически не чувствует вещей, когда держит их в пальцах».
Ни Глайдуэлл, ни прокуроры, ни даже собственные поверенные Данча не заявили, что, по их мнению, его диковинное дело стало тревожным сигналом для системы, контролирующей врачей.
«Ничего не изменилось с тех пор, как я выбрал Данча для операции», — сказал Глайдвелл. «Общественность по-прежнему ограничена исследованиями, которые они могут провести на врачах».
Для Данча путь в медицину был нетрадиционным и, возможно, отражением его тенденции зацикливаться на маловероятных целях.
Первым из них был студенческий футбол. Отец Данча был выдающимся спортсменом в Монтане, и Данч, хотя и не был особенно талантливым спортсменом, был полон решимости пойти по его стопам.Он тренировался час за часом самостоятельно и играл полузащитника в своей школьной команде в Мемфисе, штат Теннесси. Одноклассники помнят его как турбину непоколебимой решимости.
Прежде чем Данч стал врачом, он упорно делал футбольную карьеру. Один из товарищей по команде вспоминает, как Данч боролся с базовыми упражнениями, и объяснил успех Данча «равноправием». (Через Facebook)«У него была цель, его взгляд на цель и все, что нужно для ее достижения», — сказал один одноклассник, который не пожелал называться.«Он хотел поступить в колледж и играть, и я могу вспомнить, что он был около 180 фунтов и сказал:« Мне нужно набрать 220 фунтов, чтобы быть полузащитником в Колорадо или штате Колорадо ».
Он закончил колледж Миллсапс в Миссисипи, который предложил ему финансовую помощь. Но он очень хотел перейти и сыграть полузащитника в команде первого дивизиона. На втором курсе он нацелился на «Колорадо Стэйт Рэмс» и стал одним из немногих «гуляющих». Крис Дозуа, товарищ полузащитник «Рэмс», вспоминал, как Данч боролся даже с базовыми упражнениями, но умолял бегать их снова и снова.
«Он бы сказал:« Тренер, обещаю, я пойму это, позвольте мне сделать это снова ». Он прошел; он снова облажался, — сказал Дозуа. «Я очень быстро сообразил, что все, чего он добился в спорте, было связано с долей пота. Когда люди говорили: «Ты не собираешься быть достаточно хорошим», он переусердствовал и добился этого ».
тоскующий по дому, Данч покинул Колорадо через год и снова перешел в Государственный университет Мемфиса, ныне Мемфисский университет.Он надеялся сыграть в футбол, но со слезами на глазах сказал Дозуа, что его многократные трансферы лишили его права на участие.
Именно тогда, вспоминал Дозуа, Данч задумал свою следующую цель: стать врачом. И не просто врач — нейрохирург, оперирующий травмы спины и шеи.
После получения степени бакалавра в 1995 году Дантч поступил в Университет Теннесси в Медицинский колледж Мемфиса по амбициозной программе, чтобы получить степень M.D. и к.т.н.
В рамках программы он работал в исследовательской лаборатории, изучая происхождение рака мозга и различные способы использования стволовых клеток. Какое-то время после того, как он получил двойную степень в 2001 и 2002 годах, казалось, что он может сделать карьеру в области биотехнологии, а не лечить пациентов.
Проходя ординатуру по хирургии, Данч объединился с двумя российскими учеными, нанятыми Университетом Теннесси, чтобы изучить коммерческий потенциал стволовых клеток для оздоровления больной спины.Они запатентовали технологию получения и выращивания дисковых стволовых клеток, а в 2008 году основали компанию DiscGenics для разработки и продажи таких продуктов. Двое руководителей университета Данча были среди первых инвесторов.
Дантч в первый же день работы нейрохирургом. (Через Facebook)В то время как Дантч, казалось, процветал в эти годы, более сомнительные аспекты его жизни кипели под поверхностью.
В показаниях под присягой в 2014 году бывшая девушка одного из его ближайших друзей описала, как Данч устроил днём рождения на наркотиках в течение всей ночи примерно в середине его резиденции.По ее словам, гуляки пили и употребляли кокаин и таблетки. На рассвете Данч надел белый халат и направился на обход больницы.
«Большинство людей, когда они едят всю ночь напролет, они не могут на следующий день пойти на работу», — сказала она в своих показаниях. «После того, как вы провели ночь, употребляя кокаин, большинство людей становятся параноиками и хотят остаться дома. Он был в полном порядке, собираясь работать ».
Один из первых инвесторов DiscGenics, Рэнд Пейдж, сказал, что сначала он был впечатлен тем, как Дантч представил себя и компанию, но со временем Пейдж стал настороженно относиться к своему новому деловому партнеру.
«Мы встречались по утрам, и он смешивал водку с апельсиновым соком, чтобы начать день», — сказал Пейдж. Однажды он зашел к дому Данча, чтобы собрать кое-какие документы. Он открыл ящик стола и обнаружил зеркало с кокаином и свернутую долларовую купюру на нем.
В конце концов, Данч был вытеснен из DiscGenics, а его партнеры и инвесторы подали на него в суд из-за денег и акций. (Представители DiscGenics отказались давать интервью для этой статьи.)
Университет Теннесси заявил, что не может комментировать Duntsch, сославшись на конфиденциальность и конфиденциальность записей студентов-медиков, но доктор Фредерик Буп, руководитель нейрохирургии в больнице, где Данч проходил резидентуру, похоже, знал о злоупотреблении наркотиками. .
Во время телефонного разговора 2012 года, записанного техасским врачом, который связался с Бупом, потому что был встревожен хирургическими ошибками Данча, Буп признал, что анонимная женщина подала жалобу на Данча, заявив, что он употреблял наркотики до приема пациентов.
В телефонном разговоре Буп сказал, что чиновники университета попросили Дантча пройти тест на наркотики, но он избежал этого, исчезнув на несколько дней. Когда он вернулся, его отправили в программу для врачей с ограниченными возможностями, и до конца его хирургического обучения он под тщательным наблюдением, сказал Буп техасскому врачу. (Поверенный из Университета Теннесси сказал, что Буп не будет отвечать на вопросы по этой истории.)
Однако неясно, сколько обучения на самом деле получил Дантч.
После его ареста окружная прокуратура Далласа вызвала в суд все больницы, указанные в резюме Данча, для записи его операций, в том числе во время его резидентства и последующей годичной стажировки.
По данным Совета по аккредитации последипломного медицинского образования, резидент нейрохирургии выполняет около 1000 операций во время обучения. Но согласно записям, собранным окружным прокурором, к тому времени, когда Дантч закончил резиденцию и стажировку, он прооперировал менее 100 раз.
Несмотря на то, что Дантч сказал друзьям, когда отправился в медицинский институт, Пейдж сказал, что Данч поставил свое состояние на то, что он был бизнесменом, а не врачом.
«Я не думаю, что он когда-либо планировал стать хирургом», — сказал он. Когда Данча выгнали из DiscGenics, «я думаю, что за него было принято решение, что ему придется войти в медицинское сообщество, чтобы поддерживать себя».
Первая работа Дунча в качестве практикующего врача была в Институте минимально инвазивной хирургии позвоночника в богатом пригороде Далласа, Плано, который нанял его летом 2011 года, когда он также получил привилегию работать в Региональном медицинском центре Бейлора.
Больница приняла Данча авансом в размере 600 000 долларов. Хотя никто из практикующих не согласился на собеседование, они отправили электронное письмо с описанием рекомендаций, полученных от кураторов Дантча в медицинской школе Университета Теннесси в Мемфисе.
«Нам сказали, что Данч был одним из лучших и умнейших нейрохирургов, которых они когда-либо тренировали, и подробно рассказали о его сильных сторонах», — написали они в электронном письме. «Когда его спросили о доктореСлабые стороны Данча или области, требующие улучшения, наблюдающий врач сообщил, что единственная слабость Данча заключалась в том, что он брал на себя слишком много задач для одного человека ».
В 2010 году Буп отправил по факсу рекомендацию для Данча Бэйлор-Плано, отметив «хорошо» или «отлично» в квадратах, спрашивая о его навыках и отмечая: «Крис чрезвычайно умный и, возможно, самый трудолюбивый человек, которого я когда-либо встречал». Другой руководитель, доктор Джон Робертсон, который был давним другом семьи Данче и инвестором в DiscGenics, по своей рекомендации отметил, что Дантч обладал «отличной рабочей этикой».(Поверенный из Университета Теннесси сказал, что Робертсон не может отвечать на вопросы.)
Сосудистый хирург, оперировавший в Бэйлор-Плано, доктор Рэндалл Кирби, сказал, что встретил Данча вскоре после того, как начал, и нашел его высокомерным всезнайкой.
Доктор Рэндалл Кирби (слева) и доктор Роберт Хендерсон работали над тем, чтобы Данч не мог оперировать пациентов. (Нейт Китч, специально для ProPublica)«Я буду видеть его, может быть, раз в неделю у умывальника или в кабинете врача», — сказал Кирби.«Он там среди гигантов, и он пытался снова и снова рассказывать мне, что большая часть операций на позвоночнике здесь, в Далласе, проводится ненадлежащим образом, и что он собирается очистить этот город».
Данч проработал в клинике позвоночника всего несколько месяцев не потому, что у его пациентов были осложнения, а из-за ссоры с другими докторами по поводу того, выполняет ли он свои обязанности.
В один из выходных сентября 2011 года, сказал Кирби, Данч должен был ухаживать за пациентом.Вместо этого он поехал в Лас-Вегас. Один из партнеров, доктор Майкл Римлави, «был уведомлен администрацией о том, что пациент не был окружен, и после этого доктор Римлави уволил доктора Данча», — сказал Кирби. (Римлави отказался комментировать эту историю.)
Тем не менее, Данч все еще имел привилегии в Бэйлор-Плано, и 30 декабря 2011 года он прооперировал человека по имени Ли Пассмор.
В то время Пассмор был следователем в офисе судебно-медицинской экспертизы округа Коллин, к северу от Далласа.Однажды он перенес успешную операцию на спине, но боль вернулась. Специалист по боли Пассмора сказал ему, что у него нет хирурга спины, к которому он обычно направляет пациентов, но что он недавно ходил на обед с одним, который «выглядел как парень, который знал, о чем он говорил», — вспоминал Пассмор в суде. свидетельские показания.
Сосудистый хирург Марк Хойл помогал в операции. В более поздних показаниях он сказал, что с тревогой наблюдал, как Данч начал вырезать связку вокруг спинного мозга, которая обычно не нарушается при таких процедурах.У Пассмора началось обильное кровотечение, настолько сильное, что операционное поле было затоплено красным озером. Хойл засвидетельствовал, что Дантч не только не поместил оборудование в позвоночник Пассмора, но и открутил винт, чтобы его нельзя было сдвинуть с места. В какой-то момент, по словам Хойла, он либо схватил скальпель Данча, либо заблокировал разрез — он не мог вспомнить, какой — чтобы не дать Данчу продолжить процедуру. Затем Хойл сказал, что покинул операционную, и поклялся никогда больше не работать с Данчем. (В ответ на запрос о комментариях Хойл отправил записку, в которой говорилось, что он закончил разговор о Данче.)
Пассмор не ответил на запросы о комментариях к этой истории. Пассмор показал, что он живет с хронической болью и имеет проблемы с ходьбой из-за ошибок Данча.
Следующим оперированным Данчем пациентом был Барри Моргулофф.
Моргулофф управлял компанией по обслуживанию бассейнов. Он измотал спину, работая в импортном бизнесе своего отца, помогая разгружать грузовики. «Это сказалось на моей спине даже с опорой для спины, упражнениями и сильным корпусом», — сказал Моргулофф.Боль вернулась после перенесенной ранее операции на спине, но хирург рекомендовал упражнения и похудание, а не другую процедуру.
Специалист по боли дал карточку Моргулоффа Данча.
«Все, что я прочитал, когда мы впервые получили его открытку, — выдающиеся отзывы, люди полюбили его. Я читал об этом парне все, что мог, — сказал Моргулов. Он назначил встречу и был впечатлен непринужденной уверенностью Данча.
«Феноменальный, отличный парень, любил его», — вспоминал Моргулов.Самое главное, добавил он: «Мне было больно, и кто-то, нейрохирург, сказал:« Я могу вас вылечить »».
Его операция — передний поясничный спондилодез — была проведена 11 января 2012 года. По просьбе хирурга головы и шеи, который также занимался этим случаем, сосудистым хирургом, помогающим Дантчу, был Кирби. Кирби сказал, что это должен был быть обычный случай.
«В спектре того, что нейрохирург зарабатывает на жизнь, выполнение процедуры переднего поясничного спондилодеза, вероятно, является самым простым делом, которое они делают каждый день», — сказал он.
Но Дантч быстро попал в беду. Вместо того чтобы использовать скальпель, он попытался вытащить проблемный диск Моргулова с помощью захватного инструмента, который мог повредить позвоночник. Кирби сказал, что спорил с Данчем, даже предлагая взять на себя ответственность, но Данч настаивал, что знает, что делает. Кирби вышел из комнаты.
Барри Моргулофф перенес, как предполагалось, обычную операцию с Данчем. Длительное повреждение повлияло на его способность ходить, и со временем он постепенно теряет функцию левой стороны тела.(Дилан Холлингсворт для ProPublica)Моргулов проснулся от мучительной боли.
Его предыдущий хирург показал на суде Данча, что после процедуры остались фрагменты кости в позвоночном канале Моргулова. Хирург сказал, что восстановил все повреждения, которые мог, но Моргулов все еще ходит с тростью. По мере нарастания рубцовой ткани его боль будет усиливаться, а диапазон движений уменьшится. Однажды он, скорее всего, окажется в инвалидном кресле.
«Со временем рубцовая ткань и все остальное накапливаются, и я теряю все больше и больше функций этой левой стороны», — сказал он. «Я стараюсь оставаться активным. Но иногда я просто не могу двинуться с места. Боль не прекращается ».
Вскоре после операции Моргулова Данч взял пациента, который также был старым другом.
Джерри Саммерс играл в футбол с Данчем в старшей школе и помогал с логистикой в исследовательской лаборатории во время своей резидентуры.Когда Дантч устроился на работу в Далласе, он попросил Саммерса переехать с ним и помочь организовать его практику. Они жили в роскошном высотном здании в центре города, в то время как Дантч покупал дом.
В показаниях, которые он дал позже окружному прокурору, Саммерс сказал, что попросил Данча прооперировать его, потому что у него была хроническая боль из-за травмы в школьном футболе, которая ухудшилась после автомобильной аварии. Однако после операции в феврале 2012 года Саммерс не могла двигаться ниже шеи.
По словам врачей, которые позже рассматривали этот случай, Данч повредил позвоночную артерию Саммерса, что привело к почти неконтролируемому кровотечению. Чтобы остановить кровотечение, Данч наполнил пространство таким количеством антикоагулянта, что он сдавил позвоночник Саммерса.
В течение нескольких дней после операции Саммерс лежал в отделении интенсивной терапии, впадая в глубокую депрессию. «Джерри был спокоен с Крисом, — сказала Дженнифер Миллер, тогдашняя подруга Саммерса, — но все, что Джерри сказал мне, это:« Я хочу умереть.Убей меня. Убей меня. Я хочу умереть ».
Однажды утром Саммерс начал кричать и сказал нескольким медсестрам, что они с Данчем не спали ночь перед операцией, принимая восемь баллов кокаина. По правде говоря, в ночь перед операцией Саммерс и Миллер ужинали в местном ресторане и смотрели по телевизору в баре баскетбольную команду Университета Мемфиса, играющую в Южном Миссисипи.
В своих показаниях в 2017 году Саммерс признал, что придумывал предоперационную кокаиновую выпивку, потому что чувствовал, что Данч бросил его, как своего хирурга и своего друга.
«Я просто очень злился, кричал и хотел, чтобы он был там», — сказал Саммерс. «И поэтому я сделал заявление, которое не обязательно было правдой. … Заявление было сделано только для того, чтобы он мог его услышать и сказать: «Дай мне сюда свою задницу» ».
Должностные лица Бэйлора серьезно отнеслись к обвинению Саммерса и приказали Дантчу пройти тест на наркотики. Как и в Университете Теннесси, он сначала зашел в тупик, сказав администраторам, что заблудился по дороге в лабораторию.Он прошел отдельную психологическую экспертизу и через три недели ему снова разрешили оперировать, но ему посоветовали придерживаться относительно небольших процедур.
Его первым пациентом после его возвращения была учительница начальной школы Келли Мартин, у которой был сдавлен нерв из-за падения с лестницы, когда она приносила рождественские украшения со своего чердака. Записи показывают, что во время операции у Мартина необъяснимо резко упало кровяное давление.
Когда она пришла в сознание после операции, медсестры, ухаживающие за Мартином, показали, что она начала бить и царапать свои ноги, которые приобрели пятнистый цвет.Она так взволновалась, что персоналу пришлось ввести ей успокоительное. Она так и не проснулась. Позднее вскрытие показало, что Данч перерезал большой сосуд в ее спинном мозге, и через несколько часов Мартин умер от потери крови.
Бейлор-Плано снова приказал Данчу пройти тест на наркотики. Первый скрининг был разбавлен водопроводной водой, но второй, проведенный через несколько дней, оказался чистым. Администрация больницы также организовала всестороннее рассмотрение случаев Данча, после которого они определили, что его дни в больнице закончились.
Но, что важно, они не уволили его сразу. Вместо этого он подал в отставку, уехав 20 апреля 2012 года с письмом, согласованным с адвокатом, в котором говорилось: «Все области, вызывающие озабоченность в отношении Кристофера Д. Данча, были закрыты. По состоянию на эту дату не было никаких суммарных или административных ограничений или приостановления членства медицинского персонала Дантча или его клинических привилегий во время его практики в Региональном медицинском центре Бейлора в Плано ».
Поскольку технически отъезд Данча был добровольным, а его отпуск длился менее 31 дня, Бейлор-Плано не был обязан сообщать о нем в Национальный банк данных практикующих врачей.
Банк данных, который был создан в 1990 году, отслеживает выплаты за злоупотребления служебным положением и неблагоприятные действия, предпринятые против врачей, такие как увольнение, исключение из программы Medicare, длительное отстранение от работы или приостановление действия или отзыв лицензии.
Информация недоступна для общественности или других врачей, но администраторы больниц имеют доступ к базе данных и должны использовать ее, чтобы убедиться, что проблемные врачи не могут избавиться от своего прошлого, переезжая из штата в штат или из больницы в больницу.Роберт Ошель, защитник безопасности пациентов и бывший заместитель директора банка данных, говорит, что больницы обязаны проверять всех претендентов на получение клинических привилегий и один раз в два года проверять всех, кто имеет клинические привилегии.
Однако многие больницы не решаются отправлять отчеты в банк данных, опасаясь, что это может повредить перспективам трудоустройства врачей или даже вызвать судебные иски.
«Иногда случается так, что врачам разрешают уйти в отставку вместо дисциплинарных мер, чтобы больница могла защитить свою предполагаемую юридическую ответственность от врача», — сказал Ван Вей, адвокат из Далласа.«Если бы доктор Данч не смог получить привилегии в других больницах, теоретически доктор Данч мог бы подать в суд на Бейлора и сказать:« Послушайте, я мог бы зарабатывать здесь 2 миллиона долларов в год. … Вы должны мне 2 миллиона долларов до конца моей жизни ».
Согласно отчету Public Citizen, группы по надзору за потребителями, около половины больниц в стране никогда не сообщали о врачах в банк данных к 2009 году. Более поздний анализ не обнаружил особых изменений, сказал доктор.Сид Вулф, основатель группы общественных исследований в области здравоохранения.
Несмотря на ряд проблем в Бейлор-Плано, о Данче также не сообщили в Медицинский совет Техаса, который в штате является главным поставщиком врачебной дисциплины. Такие советы часто работают медленно, но если сотрудники больниц представят собранные ими материалы, чтобы оправдать отпуск врача, советы могут действовать, чтобы защитить пациентов от неминуемого вреда.
«Если бы о действиях Бейлора было сообщено должным образом, я ожидал бы, что совет директоров собрался бы в течение нескольких дней для немедленного отстранения», — сказал д-р.Аллан Шулкин, пульмонолог из Далласа, входивший в медицинскую комиссию в 2012 году.
Совет все равно провел бы расследование, но Данчу не разрешили бы действовать, пока оно продолжалось, сказал Шулькин. Он был явно возмущен тем, что Бейлор-Плано не сообщил об этом. «Что худшего, что может случиться, судебный процесс?» он сказал. «Ну давай же. Это люди умирают, а мы останавливаемся, потому что вы боитесь судебного процесса? »
Через два года после того, как Данч покинул Бейлор-Плано, решение больницы не сообщать о своей проверке его работы или ее результатов стало поводом для расследования органами здравоохранения штата.В декабре 2014 года больница была оштрафована и оштрафована на 100000 долларов, но год спустя жалоба и штраф были сняты. Комиссия по здравоохранению и социальным услугам Техаса не объяснила почему, заявив, что записи являются конфиденциальными.
Должностные лица больницы отказались давать интервью для этой истории, представив вместо этого письменное заявление.
«Наша главная забота, как всегда, — это пациенты», — говорится в сообщении. «Из уважения к пациентам и их семьям, а также из-за привилегированного характера ряда деталей, мы должны продолжать ограничивать наши комментарии.Для нас нет ничего важнее, чем служить нашему сообществу с помощью высококачественной и надежной медицинской помощи ».
Следующей остановкой Данча был Далласский медицинский центр, расположенный за северной окраиной Далласа в городе Фармерс-Бранч. Должностные лица Бэйлор-Плано могли подумать, что любой будущий работодатель свяжется с ними перед тем, как нанять его, и они могут поделиться информацией конфиденциально, но Далласский медицинский центр предоставил Duntsch временные привилегии, пока его рекомендации все еще продолжались.
24 июля 2012 г. Данч прооперировал 64-летнюю Фэллу Браун, банкира, который собирался уйти на пенсию после долгой карьеры. Она приехала в Данч для операции на шейном отделе позвоночника, чтобы облегчить ухудшающуюся боль в шее и плече.
Примерно через полчаса после операции Брауна Данч начал жаловаться на то, что ему плохо видно ее позвоночник.
«Он говорил:« Я не могу видеть столько крови. Я этого не вижу », — сказала Кайл Киссинджер, медсестра операционной.Он все время говорил мастеру чистки: «соси больше, соси больше». Убери оттуда эту кровь. Я не вижу ». Меня это действительно беспокоит, потому что он не только не может делать это правильно, когда этого не видит, но и почему это все еще кровоточит?»
Браун истекал кровью так сильно, что кровь пропитывала синий цвет вокруг ее тела и капала на пол. Медперсонал кладет полотенца, чтобы впитать его.
После операции Браун проснулась и выглядела здоровой, но рано утром следующего дня потеряла сознание.В ее мозгу росло давление по причинам, которые в то время были неясны.
В то же утро, когда Браун все еще находился в отделении интенсивной терапии, Данч взял другого пациента в операцию.
Пациентку звали Мэри Эфурд. Она была активной 71-летней девушкой, которая обратилась за помощью к Данчу, потому что боль в спине не давала ей покататься на беговой дорожке.
Дантч прибыл в больницу примерно через 45 минут после начала операции Эфурда, сказал Киссинджер. Он заметил дыру в скрабах Данча.«Это на ягодицах его скрабов. Он не носил нижнего белья. Вот почему мне это действительно понравилось, — сказал Киссинджер. Медсестра поняла, что он видел эту дырочку три дня подряд — Данч, по всей видимости, не менял скрабы всю неделю. Киссинджер также заметил, что у Данча узкие зрачки, и он почти не моргал.
Когда Данч прибыл, персонал сказал ему, что Браун, его пациент, перенесенный накануне, находится в критическом состоянии.
Вскоре после того, как Эфурду начали операцию, Данч повернулся к Киссинджеру и сказал ему, чтобы он сообщил на стойке регистрации, что он будет выполнять операцию Брауна, называемую трепанацией черепа, вырезая отверстие в ее черепе, чтобы уменьшить давление в ее мозгу.Проблема заключалась в том, что Далласский медицинский центр не выполнял их и даже не имел для этого надлежащего оборудования.
Когда он прооперировал Эфурда, Данч поссорился сначала с Киссинджером, а затем со своими руководителями, настаивая на трепанации черепа Брауну, согласно свидетельским показаниям в суде. Все это время персонал операционной спрашивал, правильно ли Данч вставляет оборудование в Эфурда, и заметил, что он продолжал сверлить и извлекать винты.
В конце концов, Данч не стал проводить краниотомию Брауна.Она была переведена в другую больницу, но так и не пришла в сознание. В суде ее семья заявила, что через несколько дней они отключили систему жизнеобеспечения. Нейрохирург, нанятый для рассмотрения ее случая, позже определил, что Данч проколол и заблокировал ее позвоночную артерию с помощью неправильно установленного винта. Обзор также показал, что Дантч неправильно диагностировала источник ее боли и действовала не в том месте.
Найдите своего врача
Оценочная карта хирурга
Мы рассчитали частоту осложнений для хирургов, выполняющих одну из восьми плановых процедур в рамках программы Medicare, с тщательной корректировкой с учетом различий в состоянии здоровья пациентов, возрасте и качестве больниц.Используйте эту базу данных, чтобы узнать больше о хирурге перед операцией.
На следующий день после операции Эфурд проснулась в агонии. Она не могла ни перевернуться, ни пошевелить пальцами ног. Администрация больницы позвонила доктору Роберту Хендерсону, хирургу позвоночника из Далласа, чтобы попытаться исправить повреждение.
Вскоре после того, как он прибыл в больницу, Хендерсон сделал послеоперационные рентгеновские снимки Эфурда.Увидев их, он сказал: «Я действительно думаю, что произошла какая-то пародия». Это впечатление только усилилось, когда на следующий день Хендерсон снова открыл для Эфурда только что нарезанные надрезы. «Как будто он знал все, что нужно делать, — сказал Хендерсон о Данче, — а потом практически все делал неправильно».
В позвоночнике Эфурда были проделаны три отверстия, куда Данч пытался, но не смог вставить винты. Один винт был воткнут прямо в позвоночный канал. Этот же винт проткнул нервы, которые контролируют одну ногу и мочевой пузырь.Хендерсон очистил костные фрагменты. Затем он обнаружил, что один из нервных корешков Эфурда — пучок нервов, выходящий из позвоночника — полностью исчез. По какой-то необъяснимой причине Данч ампутировал его.
Операция была настолько неудачной, что Хендерсон вспомнил, что Данч должен был быть самозванцем, выдающим себя за хирурга. Даже после ремонта Хендерсона Эфурд так и не восстановила подвижность и теперь пользуется инвалидной коляской. (В электронном письме Эфурд сказал, что повторное обсуждение того, что с ней произошло, скажется на ее здоровье.)
К концу недели администрация больниц сказала Данчу, что он больше не будет работать в Далласском медицинском центре. Но, как это случилось в Бэйлор-Плано, Данчу было разрешено уволиться, и больница не уведомила Национальный банк данных практикующих врачей. Представители Медицинского центра Далласа заявили, что в больнице были разные менеджеры, когда Дантч работал там, и что нынешние администраторы не могут комментировать его работу или обстоятельства, при которых он ушел.
Duntsch продолжит работу.На самом деле его карьера в Далласе закончилась только наполовину.
После того, как Данч попал в медицинский центр Далласа, о нем наконец сообщили в медицинскую комиссию штата. Первое сообщение поступило от Шулкина, врача из Далласа, входившего в совет директоров, которому рассказали об операциях на Эфурде и Брауне. Начали жаловаться и другие врачи.
«Как только я узнал об этих случаях, я позвонил в медицинскую комиссию», — сказал Кирби, сосудистый хирург, который присутствовал при операции Моргулова.«Я сказал:« Послушайте, мы добились потрясающих результатов в Baylor-Plano. О нем не сообщили в банке данных. В Медицинском центре Далласа мы добились вопиющих результатов. Его нужно остановить ».
После того, как его вызвали на помощь Эфурду, Хендерсон тоже сделал своей личной миссией остановить Данча. Он позвонил Бупу из Университета Теннесси, чтобы узнать о тренировках Данча, и поговорил с официальными лицами больницы Бейлор-Плано. Он также позвонил в государственную медкомиссию.
Когда прошло несколько месяцев, и они не услышали о других плохих исходах, Хендерсон и Кирби заявили, что, по их мнению, возможно, ошибки Данча наконец его догнали.
Затем, в декабре 2012 года, Кирби попросили помочь Жаклин Трой, пациенту, страдающему тяжелой инфекцией. (Семья Троя отказалась комментировать эту историю.) Троя переводили в больницу Далласа из хирургического центра в пригороде Фриско. Ей сделали операцию на шее, но хирург перерезал ей голосовые связки и одну из артерий. Когда Кирби узнал подробности, он спросил врача, который передал ему дело о хирурге: «Это парень по имени Кристофер Дантч?»
Было.
Дантч сумел устроиться на работу в амбулаторном центре Legacy Surgery Center. (Собственник клиники сменился, и новые владельцы отказались комментировать эту историю.)
Вскоре после операции Троя о Данче наконец сообщили в Национальный банк данных практикующих врачей, но не от кого-либо из его предыдущих работодателей. Отчет от 15 января 2013 года, полученный адвокатом, представляющим одного из пациентов Данча, показывает, что методистская больница в пригороде Далласа Мак-Кинни обратилась к Данчу после отказа шесть месяцев назад.Их отказ был основан на «некачественном или ненадлежащем уходе» Данча в Бэйлор-Плано. (Методист МакКинни отказался комментировать эту историю.)
Но даже после сообщения в банке данных Кирби был ошеломлен, обнаружив, что другая больница предоставила Данчу привилегии. В мае 2013 года его пригласили на обед «Знакомьтесь, наш новый специалист», устроенный Университетской больницей общего профиля в ресторане Далласа. Мероприятие было приурочено к приезду нового нейрохирурга: Кристофера Данча.
«Я позвонил туда и поднял ад, — сказал Кирби.
Кирби в своем офисе в Далласе. Сосудистый хирург, Кирби присутствовал на одной операции с Данчем, а затем работал, чтобы помешать ему снова оперировать. (Дилан Холлингсворт для ProPublica)University General, ранее известный как South Hampton Community Hospital, имел сложную историю: два банкротства и бывший генеральный директор, приговоренный к тюремному заключению за мошенничество в сфере здравоохранения.Приобретенная в 2012 году компанией из Хьюстона за 30 миллионов долларов, University General была одной из трех больниц, обслуживающих южную половину Далласа, площадь которой составляет 200 квадратных миль и в ней проживает более 560 000 человек. Окружающее сообщество надеялось на улучшение ситуации.
Больница сейчас закрыта, и ее администраторы с того времени не отвечали на вопросы о том, почему они наняли Данча.
Скорее всего, дело дошло до простой экономики. По данным аналитической фирмы Merritt Hawkins, средний доход нейрохирурга составляет 2 доллара.4 миллиона доходов больницы в год.
«Это мечта администратора больницы», — сказал Кирби.
Это также виртуальная гарантия трудоустройства для врача с дипломом Данча, сказал нейрохирург из Далласа доктор Мартин Лазар.
«Не думаю, что это из-за нашего обаяния», — сухо добавил Лазар. «Мы как дойная корова».
Это было в Университете General, Глидвелл перенес операцию на шее, не зная ни одного из двухлетней истории неудачных операций Данча.
УGlidewell проблемы со спиной начались почти десятью годами ранее, в 2004 году, когда он сломал себе спину в двух местах в результате аварии на мотоцикле. После года реабилитации он попытался вернуться к своей работе, занимающейся системами кондиционирования воздуха, но продержался всего несколько месяцев, прежде чем боль остановила его. Свою первую встречу с Данчем он покинул в приподнятом настроении и полон надежд.
«Я был настолько доволен тем, как все прошло, что позвонил жене и матери и сказал:« Я думаю, что нашел кого-то по моей страховке, который поправит мою шею », — сказал он.
День операции начался зловеще. В то утро «Мы выехали с подъездной дорожки, и как только мы двинулись вперед по улице, черная кошка пробежала по передней части машины», — сказал Глайдвелл. «Я сказал:« О, Господи, это нехорошо ». Мы свернули за угол, и когда мы вышли на первую уездную дорогу, потом на другую. Возвращаюсь в больницу, еще одну ».
Глайдвелл провел четыре дня в реанимации и несколько месяцев реабилитации после операции с Данчем.Фотография на его iPad была сделана в день, когда он вернулся домой после нескольких месяцев в больнице. (Дилан Холлингсворт для ProPublica)Три черных кота по дороге в больницу. «Я сказал:« Нам нужно просто развернуться и идти домой ».
Оказавшись в больнице, Глайдуэлл и его жена ждали. И ждал. Они сказали, что с опозданием на три часа, Данч наконец приехал на такси. «На нем были джинсы с потертостями внизу», — сказал Глайдвелл.«Он не выглядел так, как будто был готов к операции».
Неохотно Глайдуэлл пошел вперед. Но несколько часов спустя Данч вышел и сказал жене Глайдвелла, что он обнаружил опухоль на шее Глайдвелла, и прервал процедуру.
«Я был опустошен, плакал», — вспоминал Робин Глидуэлл. Она пошла навестить мужа в палату восстановления. «Сразу же Джефф спросил:« Где доктор? Я не могу пошевелить рукой или ногой ». Ему было трудно даже говорить, и он сказал:« Что-то не так, что-то не так.’”
Опухоли не было, но, согласно обзору случая, Данч допустил серию ошибок, ошибочно приняв часть мышцы шеи Глайдвелла за нарост.
Владелец Университета Дженерал услышал о том, что случилось с Глайдуэллом, и позвонил Кирби, чтобы попытаться уменьшить ущерб.
«Я неохотно пошел туда, встретил семью Глайдвелл и позаботился о нем», — сказал Кирби. У Глайдвелла поднялась температура, и его перевели в другую больницу.Он останется там на несколько месяцев.
«Это не была операция, которую проводили», — сказал Кирби. «Это было покушение на убийство».
К тому времени, когда Дантч прооперировал Глайдвелл, государственная медицинская комиссия занималась его расследованием в течение примерно 10 месяцев.
Разочарованный бездействием правления, Хендерсон шесть месяцев назад позвонил ведущему следователю, чтобы просить о более оперативном вмешательстве. В записи звонка Хендерсон он говорит: «Это плохой, плохой парень, и его нужно ускорить, если есть такая вещь.Она говорит ему, что хотела бы приостановить действие его лицензии на время расследования, но адвокаты совета на это не пойдут.
Кирби отправил совету директоров письмо на пяти страницах 23 июня 2013 года, вдохновленное тем, что случилось с Глайдвеллом. «Позвольте мне сказать прямо», — сказал он. «Кристофер Данч, номер лицензии Техасского медицинского совета N8183, является врачом с ограниченными возможностями, социопатом, и ему необходимо прекратить заниматься медициной». Робин Глайдуэлл также прислала письмо с описанием того, что случилось с ее мужем.
К тому времени Бретт Шипп, репортер Далласского филиала ABC, получил советы о медленном расследовании дела Данча советом от друга одного из пациентов Данча и адвоката истца. «Вскоре после того, как я связался с ними, — сказал Шипп, — они приостановили действие его лицензии».
26 июня Duntsch было приказано прекратить работу. Глава медицинского совета в то время, семейный врач из Сан-Анджело доктор Ирвин Зейтлер, сказал, что расследование заняло время, потому что «нередко возникают осложнения в нейрохирургии.”
Правление также поразило, что крайне маловероятно, что хирург, только что закончивший обучение, может так не обладать хирургическими навыками.
«Итак, никто из нас не спешил с приговором», — сказал Цайтлер. «Это несправедливо, и в конечном итоге это может снова оказаться неверным. Чтобы приостановить действие лицензии врача, должна быть модель травмы пациента. Так вот, в конце концов, вот что и произошло. Но чтобы это установить, потребовалось время до июня 2013 года ».
Хендерсон вызвали для устранения повреждений, нанесенных одной пациентке после операции с Дантчем.После того, как он увидел повреждение ее позвоночника, он сделал своей личной миссией не дать ему оперировать кого-либо еще. (Дилан Холлингсворт для ProPublica)Даже после того, как совет принял меры, те, кто больше всего участвовал в попытках помешать Данчу работать, опасались, что это не станет концом его карьеры.
«Я был напуган этим термином,« отстраненным », — сказал Хендерсон. «Я имею в виду, это указывает на то, что он может вернуть его в какой-то момент времени, и я уже знал о том, насколько бойкий доктор.Данч был и каким обезоруживающим, и каким дружелюбным и умным он выглядел всякий раз, когда представлялся людям, на которых хотел произвести впечатление. Я был обеспокоен тем, что он сделает то же самое, вернув свою лицензию, будь то шесть месяцев спустя, год спустя, два года спустя ».
Кирби, Хендерсон и еще один врач решили связаться с окружным прокурором, убежденные, что злоупотребление служебным положением Данча было настолько вопиющим, что являлось преступлением. Они встретились с помощником окружного прокурора, но не получили поддержки.
6 декабря 2013 г. медицинская комиссия окончательно отозвала лицензию Дантча.
Он покинул Техас, переехал к своим родителям в Колорадо и подал заявление о банкротстве, требуя долга в размере около 1 миллиона долларов. Казалось, его жизнь превратилась в свободное падение. В январе 2014 года его остановила полиция на юге Денвера около 3:30 утра.По словам полицейских, он ехал по левой стороне дороги с двумя спущенными шинами. Когда он открыл окно, они почувствовали кислый привкус алкоголя и заметили на полу машины пустую бутылку «Майка крепкого лимонада».В приставке сидел полный. После проверки дыхания Дантч был арестован за DUI и отправлен в центр детоксикации.
Несмотря на то, что он жил в Колорадо, он продолжал возвращаться в Даллас, чтобы увидеть двух своих сыновей. Его старший сын родился еще в Бэйлор-Плано. Его подруга Венди Янг родила второго сына в сентябре 2014 года.
Следующей весной, в марте, полиция была вызвана в банк на северо-востоке Далласа после того, как прохожие заметили человека с кровью на руках и лицом, бьющимся в двери.Это был Дантч, бормочущий о том, что его семье угрожает опасность. На нем была рубашка из черных халатов. Он был залит кровью. Офицеры доставили его в ближайшую психиатрическую больницу.
В апреле Данч пошел в Далласский Walmart, потому что его отец переводил ему деньги. Согласно отчету полиции, он наполнил тележку товаров на сумму 887 долларов, включая часы, солнцезащитные очки, шелковые галстуки, компьютерное оборудование, рацию и бутылку одеколона Drakkar Noir. Он складывал их в пакеты, которые стащил из кассы.Затем он взял брюки и надел их в гримерной. Он положил свои штаны в тележку и выкатил тележку через входную дверь, не заплатив за брюки, которые были на нем были. Спустя несколько мгновений он был арестован за кражу в магазине.
Duntsch (Шериф округа Даллас)К тому времени репортеры следили за каждым поворотом саги о Данче. В мае 2015 года газета Texas Observer опубликовала статью с заголовком «Хирург-социопат Данч арестован за кражу штанов в магазине.В разделе комментариев под статьей Данч ответил серией обличений в адрес всех, кто, по его мнению, был в заговоре против него. Его киберманифест в распечатанном виде насчитывал более 80 страниц.
В одном из комментариев, адресованных Кирби, он написал: «Вы используете это слово без объяснения причин для слабых врачей и социопатов. Поскольку я собираюсь подать на вас в суд за [sic] клевету и клевету криминального характера, это может быть хорошим аргументом в защиту этого комментария ». Он назвал операцию Моргулова «безупречным успехом».”
Кирби направил комментарии в офис окружного прокурора. К тому времени судья, который знал Глайдуэлл, также обратил внимание окружного прокурора на это дело.
Прокуроры начали заново обсуждать дело, и помощник окружного прокурора Мишель Шугарт нашла его особенно интересным. За 13 лет работы в офисе окружного прокурора Далласа она преследовала торговцев наркотиками, грабителей, но никогда не была врачом. «Я пошла и начала проводить собственное исследование», — сказала она. «Я только что взялся за дело.”
Одна из самых больших проблем заключалась в том, что подобного случая раньше не было.
«Мы провели много исследований, чтобы выяснить, сможем ли мы найти кого-нибудь еще, кто занимался подобными случаями, других врачей, привлеченных к уголовной ответственности за то, что они на самом деле сделали во время операции», — сказал Шугарт. «Мы никого не смогли найти».
Когда она и другие прокуроры связались с каждым человеком, которого Данч когда-либо оперировал, или с их выжившими, они изо всех сил пытались понять, в каких преступлениях он может быть обвинен.Они остановились на пяти пунктах обвинения в нападении при отягчающих обстоятельствах, связанных с его лечением четырех пациентов, включая Брауна и Глайдвелла, и в одном случае ранения пожилого человека, поскольку Эфурду было больше 65 лет.
В Техасе это обвинение предполагало пожизненное заключение, но прокуратурам пришлось спешить, чтобы возбудить дело.
«У нас оставалось около четырех месяцев до истечения срока давности» по делу Эфурда, — сказал Шугарт. «Я потратил эти четыре месяца на то, чтобы копать изо всех сил, пытаясь собрать как можно больше информации.И к тому времени, когда мы подошли к июлю, у меня было неопровержимое доказательство, чтобы обвинить его ».
Дантч был взят под стражу 21 июля 2015 года.
Для некоторых из его пациентов уголовное дело дало последний шанс на правосудие, которого они не могли добиться через гражданские суды.
Поскольку Техас ограничил возмещение ущерба в судебных процессах о врачебной халатности, ограничив сумму, которую истцы могут присудить за боль и страдания в большинстве случаев до 250 000 долларов, количество поданных исков и выплаченных сумм резко упало.
Поданные иски часто связаны с экономическим ущербом, таким как потеря заработка, который закон не ограничивает в случаях, не связанных со смертью. Но многие пациенты Данча были инвалидами, когда они приходили к нему, или были старше, или имели более низкий доход. У некоторых была боль, которую трудно было измерить экономически. Несмотря на наличие четких заявлений и серьезных необратимых травм, три пациента, с которыми я разговаривал, сказали, что у них были проблемы с поиском адвокатов для рассмотрения их дел.
«Не стоит тратить время и силы адвоката на рассмотрение дела о халатности в штате Техас», — сказал Моргулофф.
В конце концов, по крайней мере 19 пациентов Дантча или их выжившие получили компенсации, но 14 из них были представлены Ван Вей, которая сказала, что взяла на себя больше из чувства возмущения, чем из-за какого-либо финансового преимущества.
Моргулову говорили не так часто, он был удивлен, когда адвокат Майк Лайонс наконец занялся его делом. Он получил конфиденциальное урегулирование, но сказал: «Это было немного». Его больше утешало уголовное дело.
«Было важно убрать этого парня с улицы, чтобы никто больше не пострадал», — сказал он.«Публике нужно было знать, что там было чудовище».
Суд над Дунчем начался 2 февраля 2017 года и был сосредоточен на обвинении Эфурда в ранении пожилого человека.
Она дала показания, но сначала, чтобы показать, что ее неудачная операция была частью схемы, прокуроры — вопреки возражениям адвокатов Данча — выставили длинную очередь из других его пациентов и их родственников.
«У вас были люди в ходунках. У вас были люди на костылях.Были люди, которые еле двигались. У вас были люди, потерявшие близких, — сказал Робби МакКлунг, ведущий поверенный защиты Duntsch. «У вас было много всего, что пошло не так. Еще до того, как мы добрались до Мэри Эфурд, вы могли увидеть, что это просто … идет под откос. Я имею в виду, он быстро идет под откос ».
На скриншоте показан Дантч во время дачи показаний. (Офис окружного прокурора)Данч держался на удивление хорошо, казавшись спокойным в уверенности в том, что он действительно хороший хирург.
«Я всегда думал, когда я смотрел на него, даже когда он был в тюремной одежде, он излучал уверенность», — сказал Ричард Франклин, другой член группы защиты. «И я определенно мог понять, почему пациенты доверяют ему».
Затем Лазар и другие эксперты объяснили присяжным список хирургических ошибок Данча. Адвокаты Данча заметили, что с ним произошла перемена. Он сдулся на их глазах.
«Я думаю, он думал, что у него все хорошо, — сказал Франклин.«Действительно и искренне, в его собственном уме. Пока он на самом деле не получил известие от тех экспертов.
Ключевым свидетелем обвинения была Кимберли Морган, которая была ассистентом Данча с августа 2011 года по март 2012 года, а также была его бывшей девушкой. Морган описал переменчивую натуру Данча, колеблющуюся от доброты и заботы к пациентам до гнева и конфронтации за закрытыми дверями.
Прокуроры заставили Морган прочитать отрывки из электронного письма, которое Дантч отправил ей рано утром в декабре.11 ноября 2011 года, за три недели до операции Пассмора в Бейлор-Плано, первой из его хирургических катастроф.
Тема письма — «Бритва Оккама». Бритва Оккама заключается в том, что самое простое объяснение чего-либо, скорее всего, будет правильным. Письмо длилось пять страниц с ненормативной лексикой, но Морган дал самый поразительный отрывок.
«К сожалению, вы не можете понять, что я строю империю, и я настолько необычен, что Земля маленькая, а солнце яркое», — написал Дантч.«Я готов оставить любовь, доброту, доброту и терпение, которые я смешиваю со всем остальным, что я есть, и стать хладнокровным убийцей».
Присяжным потребовалось всего несколько часов, чтобы признать Данча виновным в умышленном нанесении телесных повреждений Эфурду. Он был приговорен к пожизненному заключению. В настоящее время он находится в заключении в Хантсвилле, примерно в часе езды от Хьюстона. 18 сентября его адвокат подал апелляцию в суд Далласа, утверждая, что показания по делам, отличным от дела Эфурда, и электронное письмо, прочитанное Морганом, несправедливо повлияли на присяжных.
В феврале я посетил Саммерса, старого футбольного приятеля Данча, ставшего пациентом, в его маленькой квартирке в центре Мемфиса.
Он остается почти в том же состоянии, в котором он проснулся после того, как Данч прооперировал его, он не может двигаться от шеи вниз. Ему требуется круглосуточный уход, и он сидел, откинувшись назад, в своем кресле-коляске с электроприводом, пока я говорил с ним о Данче.
Саммерс, казалось, смирился со своими травмами, с ролью своего друга в них и с системными слабостями, которые позволяют проблемным врачам продолжать практиковать.Он сказал, что старается больше не думать о Далласе.
Я спросил его, почему он доверил Данчу быть своим врачом. Он не мог сказать. Он выглянул в окно.
Он знал, что его друг едва ли мог водить машину, не заблудившись, — сказал он. Он просто предположил, что был лучше подготовлен к нейрохирургии.
Correction, 17 июля 2021 г .: Изначально в этой истории неверно говорилось, как субсидировалось время Кристофера Дантча в колледже Миллсапс.Он получил финансовую помощь, а не футбольную стипендию.
Судоходный кризис стал настолько серьезным, что некоторые компании фрахтуют грузовые самолеты на сумму 2 миллиона долларов и более за один рейс
Грузовой самолет. Getty Images
Судоходный кризис вынуждает некоторые компании отправлять свои товары воздушным чартером.
Стоимость чартерного авиаперевозки Boeing 777 через Тихий океан достигла 2 миллионов долларов, что более чем вдвое превышает пиковую цену до пандемии.
Доставка из Вьетнама может стоить еще дороже, поскольку производственный центр сталкивается с многочисленными сбоями.
Кризис судоходства увеличивает спрос на грузовые авиаперевозки, и отчаявшиеся розничные торговцы поднимают цены на чартер грузовых авиаперевозок до рекордных уровней.
По данным Air Charter Service, чартер Boeing 777 через Тихий океан стоит около 2 миллионов долларов за штуку. По данным британской чартерной службы, пиковая цена такого чартера перед пандемией составляла 750 000 долларов.
Торговые публикации American Shipper и Journal of Commerce сообщают об аналогичных ценах, указанных другими руководителями отрасли.
Это может стать еще более дорогостоящим для компаний, пытающихся вывозить товары из Вьетнама по ставкам в диапазоне от 2,5 до 3 миллионов долларов, сказал Эдвард ДеМартини, вице-президент по развитию воздушной логистики в Северной Америке компании Kuehne + Nagel, согласно американскому грузоотправителю.
Вьетнам — крупная производственная база одежды, обуви и электроники. Но многомесячная изоляция и недавний исход рабочих из делового центра страны вызвали сбои в работе заводов и портов.
Такие узкие места возникают на фоне восстановления спроса в США и Европе, что сказывается на глобальных цепочках поставок.
«Мы занимаемся фрахтованием как сумасшедшие», — сказал American Shipper Марк Шлоссберг, исполнительный директор по грузовым авиаперевозкам нью-йоркской компании Unique Logistics.
Гигант спортивной одежды Nike — один из тех, кто использует больше грузовых авиаперевозок, сообщает торговое издание Retail Dive.
Гигант электронной коммерции Amazon, как сообщается, также покупает подержанные грузовые самолеты, чтобы избежать крупных задержек в порту.
«Если бы вы спросили меня несколько лет назад, возьмёт ли кто-нибудь вариант размещения самолета по такой цене, я бы сказал, что этого никогда не произойдет, но у некоторых грузоотправителей просто не было других вариантов», сказал Дэн Морган-Эванс, глобальный директор по грузовым перевозкам Air Charter Service, в сообщении на веб-сайте в начале этого месяца.
История продолжается
Около 90% продаваемых в мире товаров перевозятся морским транспортом, так как это обычно в четыре-шесть раз дешевле, чем авиаперевозки.
Но Morgan-Evans сказал, что в компанию начали поступать звонки от «розничных торговцев, которые обычно не мечтали о фрахтовании», чтобы справиться с увеличением спроса на перевозки.
Несмотря на то, что есть признаки того, что судоходный кризис может пойти на убыль, для розничных торговцев по-прежнему наступает критический момент по размещению товаров на полках в преддверии Черной пятницы и Рождества.
«Октябрь, вероятно, будет одним из худших месяцев [когда-либо] с точки зрения авиагрузовых перевозок для судоходного сообщества», — сказал ДеМартини, согласно American Shipper.
Прочтите оригинальную статью на Business Insider
Тим Бенц: Насколько плохо Тристан Джарри играл в ворота? Настолько плохо, что это может сбить с толку планы «Пингвинз» на межсезонье
Хорошо, фанаты пингвинов. Теперь ты можешь это сказать. Голы действительно стоили им целой серии.
Кери Прайс или Брэйден Холтби превзошли Мэтта Мюррея.Или Марк-Андре Флери дважды проиграл Хенрику Лундквисту. Или «Тампа-Бэй Лайтнинг», продвигавшийся Флери в серии, когда в семи играх игра в большинстве шла со счетом 1–35.
Ручки вратаря Тристана Джарри были плохи. Вратарь «Нью-Йорк Айлендерс» Илья Сорокин был действительно хорош. И единственная причина, по которой серия продлилась шесть игр в первую очередь, заключается в том, что тренер «Нью-Йорка» Барри Троц был достаточно глуп, чтобы заменить Сорокина Семену Варламову в двух проигранных «Айлендерс» играх.
Вот почему «Пингвины» отправляются домой на лето после поражения на выбывание со счетом 5: 3 в шестой игре на Лонг-Айленде.Сайт Money Puck, основанный на аналитике, определил, что результативность Джарри была худшей среди вратарей в плей-офф с 2014 года.
Джарри завершает плей-офф, забив на 8 голов больше, чем ожидалось, что является худшим результатом плей-офф для вратаря с 2014 года. Https://t.co/wUSUVKH0Hb
— MoneyPuck.com (@MoneyPuckdotcom) 27 мая 2021 г.
Хуже всего в том, что Джарри забил гол в плей-офф 2021 года, это то, что я думаю, это может омрачить реальность того, во что превратились «Пингвины».
Джарри забил 3,50 гола за игру в шести соревнованиях. Он в одиночку провалил пятую игру в сверхурочное время с оплошностью. Поэтому возникает вопрос, как новая команда менеджеров Penguins, состоящая из генерального менеджера Рона Хекстолла и президента по хоккейным операциям Брайана Берка, проанализирует разочарование франшизы после сезона.
Они рационализируют и говорят: « Послушайте, у нас была команда, занявшая первое место, которую подвел неадекватный вратарь, которого нам нужно разменять. Так что не будем сильно менять. ”
Может быть, они даже зашли так далеко, что поверили: « Это команда, занявшая первое место, а Джарри в своей первой серии плей-офф играл в стартовом составе. Ему станет лучше. Давайте не будем слишком остро реагировать на состав или на него в частности. ”
Да. Джарри плохо играл вратарь. Но Хекстолл и Берк не могут оценить будущее этой команды, основываясь исключительно на недавних неудачах Джарри.
Они должны быть честны с собой. Мы должны быть честны с собой. С Джарри или без, вот кто теперь Пингвины.
Это хорошая команда регулярного чемпионата, которая не может выиграть в плей-офф.
Снова. Так же, как и в те тяжелые годы между титулами Кубка Стэнли с 2010 по 2015 год. Тонны таланта. Всегда спорим. Обычно среди фаворитов поднимается Кубок. И часто выбывает на один или два раунда раньше, чем ожидалось, попадая в руки менее посеянной команды.
Их вылетали в первом раунде каждого из последних трех лет. Они проиграли четыре серии плей-офф подряд. Они даже не попали в Игру 7 ни в одной из них.Две последние команды, которые их обыграли — «Айлендерс» и «Монреаль Канадиенс» — финишировали позади них в турнирной таблице.
Давайте не будем вести себя так, будто это новое явление. Пингвины были расстроены командами с меньшим посевом каждый год в период с 2010 по 2014 год.
Незначительная победа подряд в Кубке Стэнли стирает некоторые из этих плохих воспоминаний. К сожалению, это сравнение показывает нам, что ранний успех эпохи Майка Салливана начинает падать так же, как и Дэна Билсма.
«Пингвины», возможно, забили достаточно, чтобы победить, если бы они улучшили свою вратари в игре 1 (поражение в овертайме 4: 3) и игре 6. Но им пришлось пережить победу 2-1 во 2 игре, когда Варламов подарил им первый гол в игре. .
В пятой игре они сделали 50 бросков по воротам, а вот за Сорокину смогли забить только два. Их результативность в предыдущие два постсезона была ужасной — всего 14 голов в восьми матчах.
Эти проблемы не касаются Джарри. И все же Салливан не похож на тренера, ищущего перемен.
«Нам очень понравилась наша командная игра в большинстве случаев в этой серии», — сказал Салливан после вылета в среду. «Мы использовали свои сильные стороны. Мы играли на свою идентичность. Мы пытались там диктовать условия. Мы также играли против действительно хорошего соперника. Между победой и поражением есть тонкая грань ».
Капитан командыСидни Кросби также, похоже, не хочет придавать слишком много негатива третьей подряд одноразовой постсезонной кампании.
«Мы сделали много хорошего», — сказал Кросби в среду вечером. «На протяжении большей части этого сериала мы были лидерами. Мы чувствовали себя комфортно в нашей игре. В этом сериале мы совсем не чувствовали, что идем по пятам. Это такая небольшая вероятность ошибки ».
Такое ощущение, что Кросби и Салливан слишком близко подошли к картине, чтобы оценить весь холст. Может, они слишком близки друг к другу. Может быть, они слишком близко ко всем в раздевалке.
Хекстолл и Берк — нет.И я уверен, что в межсезонье произойдут значительные изменения. Эти изменения могут начаться в цели. Но на этом они не заканчиваются.
