Свободный человек это: Свободный человек — гармоничный человек – Главы в книгах – Публикации ВШЭ – Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики»

Содержание

Владимир Познер: «Свободный человек отвечает за каждое свое слово и каждый поступок»

В Санкт-Петербургском государственном университете состоялась встреча телеведущего Владимира Познера со студентами. Встреча прошла в рамках XXV международного кинофестиваля «Послание к человеку», председателем пресс-жюри которого является известный журналист. Владимир Познер рассказал о своем понимании свободы слова, миссии журналистики и любви к Санкт-Петербургу.

«Я очень люблю документальное кино — про жизнь, про то, как все есть на самом деле, — отметил Владимир Познер. — Фестиваль этого года открыл фильм «Человек», который снимался в 66 странах, его создатели собрали порядка 3000 интервью. Это рассказ о нас, о том, кто мы. Очень рекомендую посетить фестиваль и посмотреть эту картину — она заставит многих задуматься над самыми разными вещами».

Также в этом году на фестивале «Послание к человеку» представлен фильм «Я — Шарли», призванный почтить память жертв теракта, который произошел во Франции 7 января 2015 года.

Вспоминая о скандалах, связанных с сатирическим французским еженедельником Charlie Hebdo, телеведущий рассказал о своем понимании свободы слова. По мнению журналиста, свобода тесно связана с ответственностью. «Самый безответственный человек — это раб, ведь за него отвечает хозяин. Самый свободный — тот, кто отвечает за каждое свое слово и каждый поступок, — подчеркнул Владимир Познер. — Я плохо представляю себе, как можно навязать кому-то ответственность. На мой взгляд, в России понимают «свободу» как «волю»: «что хочу, то и ворочу». Но это совершенно разные вещи».

Самоцензура не зависит от государства, хотя может быть спровоцирована и общим положением дел в стране.

Также во время общения с универсантами телеведущий ответил на вопрос о самоцензуре в современных российских СМИ. «Главная функция журналистики — обращать внимание всех остальных ветвей власти и общества на любой непорядок, — отметил Познер. — Это неизбежно сопряжено с некоторым противостоянием. Отсюда необходимость свободы печати. Однако мы часто занимаемся самоцензурой, говорим себе: «Лучше не буду об этом писать, потому что у меня могут быть неприятности». Самоцензура не зависит от государства, хотя может быть спровоцирована и общим положением дел в стране. Но каждый человек должен понимать, что здесь виноват не президент или начальник, это он сам решил не рисковать». По мнению журналиста, всякая свобода — это коридор. «Но это всегда коридор, у которого есть стены, — подчеркнул телеведущий. — Пробивание таких стен в любой стране связано со сложностями. Я столкнулся с этим в Америке. И чем труднее положение страны — экономическое, политическое — тем уже становится коридор. Это неизбежное явление».

В завершение встречи Владимир Познер ответил на вопросы студентов. Журналист также рассказал, что его многое связывает с Петербургом. «Отец родился здесь, его мать держала фотоателье по адресу Невский, д. 66, они жили в этом же доме, — вспомнил телеведущий. — Первая серьезная любовь случилась у меня в Ленинграде, поэтому город мне не безразличен».

«Свобода — это, прежде всего, ответственность»

20 ноября в МГИМО состоялась встреча с В.Познером, организованная Студенческим союзом МГИМО. Тема выступления была обозначена как «Проблемы свободы слова в России». Лекционному формату Владимир Владимирович предпочел диалог, посвятив большую часть времени ответам на вопросы студентов.

Владимир Познер — один из тех людей, для встречи с которым не нужно особой рекламы. Запись о том, что журналист приедет в МГИМО, за несколько часов набрала более 350 лайков и практически 100 репостов. Аудитория 314 с трудом смогла вместить всех желающих: ребята стояли везде, где только можно.

Первая половина встречи, как и запланировано, была посвящена проблеме свободы слова в России. «Мы часто путаем волю и свободу, — отметил Владимир Владимирович. — Воля означает „что хочу, то и делаю“. Нам не стоит смешивать эти понятия. Человек, который обладает свободой, обладает и гигантской ответственностью за то, что он делает. Именно поэтому раб — самый безответственный человек».

В беседе гость иногда использовал жанр современной притчи: «Человек оказывается в гестаповской тюрьме, в одиночке, и охранник с ружьем его спрашивает: «За что ты тут сидишь?». Тот отвечает: «Я сижу, потому что я свободный человек». Немец возражает: «Глупости! Свободный — я! Я вернусь в казарму, поужинаю, выпью шнапса, а ты будешь тут сидеть». На что русский ему отвечает: «Когда вы вторглись в мою страну, я бы мог не воевать с вами. Сидеть дома, читать газеты. Но тогда я бы отказался от свободы, ведь все, что вы делаете, это против свободы. Я, как свободный человек, обязан был сопротивляться…». Далее Познер прокомментировал описанную им ситуацию: «Таким образом, свобода навязывает нам обязательства. Нам пока далеко до широкого признания этой истины. Эта тема очень философская. Ощущение свободы — это внутреннее чувство: можно в концлагере быть свободным, а в обычной жизни не быть».

Вскоре Владимир Владимирович заявил, что приехал в МГИМО «не для того, чтобы солировать», поэтому далее встреча шла уже в формате «вопрос — ответ». Большая часть вопросов была посвящена авторской программе Познера на Первом канале и его книге «Прощание с иллюзиями».

Самый первый вопрос был о том, что испытывал телеведущий, когда председатель Исламского комитета России Гейдар Джемаль в программе «Познер» сказал, что мог бы убить человека. Телеведущий ответил, что звал его не зря. Гейдар Джемаль «интересный, сложный, философский и опасный человек». Однако его ответ можно было предугадать.

«Когда мы говорим о мусульманской опасности, мы ведь действительно не знаем, о чем говорим. Я не знаю, сколько здесь людей читало Коран, интересовались исламом, но могу уверенно сказать: ничего опасного там нет. Есть экстремизм, был экстремизм христианский, между прочим: не мусульмане придумали инквизицию. Это всегда опасно. И сегодня очень опасен исламский экстремизм. Именно сегодня я хотел показать, какое лицо у этого экстремизма. Это лицо умное и совершенно беспощадное. Я был уверен, что он так ответит. Прошу любить и жаловать: смотрите, кто он есть на самом деле», — иронически заметил Познер.

Выпуски своей программы с Иваном Ургантом и Михаилом Жванецким Познер назвал самыми провальными. Всегда тяжело задавать вопросы людям, к которым ты очень хорошо относишься. Поэтому Владимир Владимирович не смог спросить все, что хотел.

Познер никогда не задает вопросы о личной жизни. Единственный исключением стала передача с Хиллари Клинтон. И получился интересный диалог. «Почему Вы остались с Биллом?» — «Билл — единственный человек, который может заставить меня смеяться».

Успели поговорить и о новом документальном сериале «Германская головоломка». Телеведущий сказал, что это большая редкость, что возник бурный резонанс в обществе после просмотра данного фильма. Много позитивных и негативных отзывов — знак того, что работа получилась удачной. «Люди, конечно, ничего не поняли. Вопрос же был не в моей любви к Германии…», — признался Познер. Главное в сериале то, что телеведущий хотел разобраться в своем отношении к этой стране, к немцам, к тому, что там происходило. Германию он невзлюбил еще в детстве.

Отец привил ему эти чувства и отношение. Однако на данный момент в Берлине живет дочка и внуки телеведущего.

Студенты упомянули про книгу «Прощание с иллюзиями». «Книга не о людях, — сказал Владимир Владимирович. — Она о том, что я когда-то очень верил в советскую систему, когда отец верил в социализм. Это очень тяжелая вещь. Я случайно попал в журналистику. А попав, я стал пропагандировать эту жизнь туда, в Америку. Я работал в журнале Soviet Life, через печать с удовольствием выражал точку зрения Советского Союза. Я говорил о преимуществах, о замечательных сторонах советской жизни».

Чтобы объяснить, что с ним случилось потом, гость вспомнил анекдот: «Мне немедленно нужен врач ухо-глаз!» — «Но такого не существует! Зачем он вам?» — «Я слышу одно, а вижу совсем другое…»

О российской журналистике Познер высказался с отрицательной стороны. По его мнению, ее в России нет. «Это не „четвертая власть“, не сила, которая так или иначе заставляет общество реагировать. Это отдельные люди.

А таких людей можно пересчитать по пальцам одной руки».

На вопрос, где бы он хотел умереть, Познер ответил: «С женщиной или на теннисном корте». А если бы у него была возможность пригласить трех человек не из живущих ныне, то это были бы Леонардо да Винчи, Уильям Шекспир и Иисус Христос.

Однажды Познер позвонил пресс-секретарю Владимира Путина Дмитрию Пескову, чтобы пригласить президента на передачу, но получил отказ. «Я бы тоже к себе не пришел», — пошутил Познер. Однако он не исключает, что Путин еще придет к нему, поэтому не раскрывает первый вопрос, который бы он задал ему.

В заключение встречи Познер призвал студентов больше читать, постоянно узнавать что-то новое и не верить всему, что рассказывают СМИ, а также «без всякого кокетства» пообещал, что вновь приедет в МГИМО через полгода.

Екатерина СЕТЕЙКИНА, студентка 1 курса факультета МЖ,
Ольга ГУЛЯЕВА, студентка 3 курса факультета МЖ,
отдел информационного обеспечения Студенческого союза МГИМО

Свободный человек — это.

.. Что такое Свободный человек?
Свободный человек

Homo liber

Латинско-русский и русско-латинский словарь крылатых слов и выражений. — М.: Русский Язык. Н.Т. Бабичев, Я.М. Боровской. 1982.

Синонимы:
  • Свободные искусства
  • Свод гражданского права

Смотреть что такое «Свободный человек» в других словарях:

  • свободный человек — сущ., кол во синонимов: 1 • свободник (1) Словарь синонимов ASIS. В.Н. Тришин. 2013 …   Словарь синонимов

  • СВОБОДНЫЙ — свободная, свободное; свободен, свободна, свободно. 1. Не стесняемый, не испытывающий принуждения извне, независимый, самостоятельный, пользующийся свободой (см. свобода во 2 знач.), вольный. Свободные граждане великой советской страны. Свободный …   Толковый словарь Ушакова

  • Свободный (космодром) — Свободный Космодром Свободный …   Википедия

  • Свободный доступ — Свободный доступ  это бесплатный, быстрый, постоянный, полнотекстовый доступ в режиме реального времени к научным и учебным материалам, реализуемый для любого пользователя в глобальной информационной сети, осуществляемый по преимуществу к… …   Википедия

  • Свободный город Христиания — Флаг …   Википедия

  • Свободный дух — The Outer Limits: Free Spirit Жанр фантастика …   Википедия

  • ЧЕЛОВЕК — главная тема философии, центральная проблема всех филос. школ и направлений, неисчерпаемая в силу своей бесконечной сложности, дающая пищу для самых разнообразных интерпретаций и толкований. Ч., по мнению Б. Паскаля, это химера, невидаль,… …   Философская энциклопедия

  • Свободный сецессион — (нем.  Freie Secession)  выделившаяся в 1914 году из Берлинского сецессиона и просуществовавшая до 1924 года группа художников в количестве 50 человек под руководством Макса Либермана. В состав Свободного сецессиона в частности входили… …   Википедия

  • СВОБОДНЫЙ НАЕЗДНИК — (free rider): Человек, пользующийся чем либо незаслуженно, халявщик , извлекающий пользу из коллективной деятельности, не принимая в ней участия. По классической формуле Манкура Олсона, ( Логика коллективного действия ) ( The Logic of Collective… …   Политология. Словарь.

  • Свободный (Адыгея) — У этого термина существуют и другие значения, см. Свободный. Поселок сельского типа Свободный Страна РоссияРоссия …   Википедия

  • Свободный Угол — Не следует путать с деревней Свободный Уголок  в Петровском районе Тамбовской области. Деревня Свободный Угол Страна РоссияРоссия …   Википедия

Книги

  • Свободный человек, WoO 117, Л. В. Бетховен. Л. В. Бетховен, Свободный человек, WoO 117, Ноты, Для голоса и фортепиано Тип издания: Ноты Инструменты: голос, фортепиано Тональность: До мажор Длительность: 1 Воспроизведено в оригинальной… Подробнее  Купить за 268 грн (только Украина)
  • Свободный человек, WoO 117, Л.В. Бетховен. Л. В. Бетховен, Свободный человек, WoO 117, Ноты, Для голоса и фортепиано Тип издания: Ноты Инструменты: голос, фортепиано Тональность: До мажор Длительность: 1 Воспроизведено в оригинальной… Подробнее  Купить за 239 руб
  • Свободный человек — поэт. Книга 3. Стихи, эссе, прозаические миниатюры и афоризмы, Петр Полетаев. В третью книгу произведений автора вошли стихи, эссе, прозаические миниатюры и афоризмы, написанные в разные годы… Подробнее  Купить за 171 руб
Другие книги по запросу «Свободный человек» >>

Без творчества понятие свободы бессмысленно — Российская газета

Свобода в возвышенном, романтическом ее понимании — это то, о чем мечтают, к чему стремятся, чем невозможно пожертвовать и ради чего стоит жизнь отдать. Но вот результат опроса, проведенного недавно Всероссийским центром изучения общественного мнения (ВЦИОМ): более 70 процентов россиян готовы попрощаться с личными свободами ради сохранения порядка в стране. Значит, свобода для кого-то желанна, а для кого-то обременительна? Значит, одних она манит, других пугает? И вообще, это сладкое или горькое слово — свобода?

Обсудим тему с доктором филологических наук, заведующим кафедрой истории, философии и литературы ГИТИСа Андреем Ястребовым.

Абсолютно свободным я себя не ощущаю

— Вы себя ощущаете свободным человеком?

— Пожалуй, нет, потому что есть огромное количество ограничений, с которыми я, как и любой человек, сталкиваюсь. Они самые разные — материальные, социальные, возрастные и какие угодно. Могу дать десятка три определений свободы, но ни под одно из них я не подхожу. В идеале, конечно, каждый человек стремится быть свободным, но вряд ли кому-то это удается. И даже когда кто-либо декларирует: «Я свободен», — кто-то, стоящий над рекой, или бредущий по тайге, или в ночном пустынном городе, — он заблуждается.

— А бывают моменты, когда вы себя ощущаете удивительно свободным?

— Безусловно.

-Это когда?

— Время, связанное с творчеством. Творчество возвышает человека, приближает его к тайнам мироздания.

Я не хочу сказать, что я постиг эти тайны или прикоснулся к ним. Нет, я, как и всякий человек, подвержен иллюзии, что именно творчество может сделать тебя лучше.

Именно творчество позволяет тебе раздвигать рамки ограничений, без которых, собственно, и само понятие свободы бессмысленно.

— Вы легко совершаете выбор? Или предпочитаете, чтобы его кто-то совершил за вас?

— Вопрос очень по адресу, поскольку я автор пяти книг о возрастных кризисах. На примере моих близких, знакомых, коллег я знаю практически все, что меня ожидает в будущем. И мне с каждым годом все труднее совершать выбор. Но в любом случае надо оставаться верным самому себе и той инерции, которая исходит из накопленного опыта, прежде всего творческого, в меньшей степени жизненного.

— Почему вы считаете, что творческий опыт первичен здесь?

— Потому что пока ты преподаешь, пишешь книги, думаешь о мироздании, ты обязан хотя бы отчасти соответствовать тому идеалу, который проповедуешь.

«Внутренняя эмиграция» — это сомнительная позиция

— Можно ли сказать, что чем больше человек внутренне свободен, тем ему труднее примириться с внешним миром?

— Я не могу здесь сослаться на личный опыт, поскольку не считаю себя внутренне свободным. Человек не бывает абсолютно свободным. Когда любит — в плену у чувств. Когда одинок — в объятиях отчаяния. Когда в тревоге за детей или пожилых родителей — сужает бытийную инициативу. Мы живем в системе зависимостей — добровольных и исходящих извне.

— Но вы согласны, что чем больше человек свободен внутренне, тем он болезненнее ощущает ограничения, диктуемые извне? Или, на ваш взгляд, все как раз наоборот: если человек внутренне свободен, то все внешние ограничения для него ничто?

— Если обратиться к писательскому и философскому опыту, то здесь открывается бездна всевозможных спекуляций в пользу как одной, так и другой версии. Я думаю, обе они в равной степени и справедливы, и ошибочны. А несомненно вот что: кто обладает сильной волей и характером, тот творит чудеса в жизни и в творчестве.

— Свобода — это бремя или благо?

— Здесь можно было бы сослаться на авторитеты: «Хайдеггер утверждал, Камю опровергал, Бердяев настаивал, Толстой сомневался…» Но не стоит верить никому из них, потому что понятие свободы в том или ином писательском, философском творчестве всегда ситуационно и зависит от контекста. Контекста не только той мысли, которую проповедует художник или философ, но и от контекста жизненного, социального. Свобода в понимании Достоевского, который всегда нуждался в деньгах, и у Толстого — это два разных типа свободы. Свобода — это когда человек позволяет своему внутреннему существу хоть в чем-то раскрепоститься и торжествовать, празднуя День божественного умиротворения. А бывает такая свобода, когда человеку, как писал Достоевский, «некуда пойти», его никто не ожидает, он никому не нужен. Полная, тотальная ненужность человека делает его независимым от всех, возвышает над всеми. Возможно, именно за этот вариант свободы Ницше любил Достоевского.

— А пресловутая «внутренняя эмиграция», к которой прибегали представители советской интеллигенции в семидесятые годы, — это разве не еще одна версия свободы?

— «Внутренняя эмиграция» научает тебя либо приспосабливаться, либо сознательно не замечать каких-то вещей. Внутренняя эмиграция — это своего рода «подпольный» мир, обитание в котором воспитывает двойные стандарты. Это сомнительная позиция. При этом я не без уважения отношусь к людям, которые противопоставляют социуму позицию подпольной самообороны или внутренней независимости.

Я приветствую любые формы порядка

— Согласно опросу ВЦИОМ, более семидесяти процентов россиян, выбирая между свободой и порядком, предпочли порядок. Вас не удивляет такой результат?

— Совсем не удивляет. И знаете почему? Потому что социологи обычно получают те результаты, которые были изначально заложены в вопросы. Мне кажется, правильней было бы начать исследование с вопроса: «Что вы подразумеваете под свободой?» И после того как респонденты перечислят, что они подразумевают под свободой, спросить: «Готовы ли вы отказаться от этого?» Никто бы не отказался. Потому что у семидесяти процентов наших граждан представления о свободе не выходят за пределы маленького обывательского мирка, в котором они счастливы.

— А свободу они отождествляют с анархией?

— Конечно же! Пенсионер в знак протеста не пойдет бить стекла в супермаркете. И поэтому он готов отказаться от прав, которыми никогда не воспользуется, в пользу того, чтобы в стране царил порядок.

— Почему в массовом сознании укоренилось убеждение, что чем больше свободы, тем меньше порядка?

— Потому что наши люди всегда мечтали о некоем упорядоченном бытии типа патриархального, где все друг друга знают и где все доступно обозрению. Многие до сих пор ностальгически вспоминают, как они жили в коммуналке. Подобная патриархальная утопия невозвратима. Этот мир ушел навсегда. Это Атлантида, которую никогда уже не поднять на поверхность.

Рядом со словом «свобода» должны обязательно находиться не менее важные категории — милосердие, сострадание, понимание ближнего

— А вы сами как ответили бы на вопрос: свобода или порядок?

— Порядок должен быть основан на законах, которые исполняются всеми. Я готов пожертвовать ради этого всеми своими свободами. Я не буду бить витрины, не буду безобразничать на улицах, как и все остальные, соблюдающие закон. Я готов отказаться от свобод, ущемляющих права других, как и любой здравомыслящий человек. Как быть со свободой слова? Для семидесяти, нет, даже, думаю, для девяноста процентов нашего населения свобода слова не является, скажем так, предметом первой необходимости.

— Вы это чем объясняете?

— Тем, что «свобода слова» — понятие безмерное. Это всегда свобода интерпретации. А где комментарии, там уже не свобода слова, а знаки ангажированности. Нельзя говорить о свободе слова «вообще». Нужно брать конкретный случай, рассматривать его, анализировать и переходить к следующему.

— Считаете ли вы, что свобода не только не противоречит порядку, но и является его базовым условием?

— Пожалуй, да. Потому что, когда обозначены правила, которые все соблюдают, рождается то ощущение свободы, которое основано на ответственности и общечеловеческой солидарности. Вспомните Томаса Мора и другие утопии, когда авторы уже на второй странице сообщают читателю, что создать свободное общество без необходимых ограничений и без гражданской ответственности невозможно.

Мы слабо себе представляем, что такое свобода

— На ваш взгляд, какое место свобода занимает в системе ценностей российского человека?

— Я думаю, тут не должно быть иллюзий. У нас свобода никогда не стояла на повестке дня — ни на религиозной, ни на социальной, ни на гражданской. Поэтому мы слабо себе представляем, что такое свобода. Последними, кто говорил о свободе, были, наверное, дореволюционные философы, больше никто об этом даже не заикался. Свобода в СССР всегда заменялась какими-то пышными фразами, и все пользовались ими с большой готовностью и цитировали Маркса и Энгельса, что свобода — это осознанная необходимость. Поэтому с осознанием необходимости свободы мы до сих пор не очень далеко продвинулись, с осмыслением категорий свободы тоже. Мы подразумеваем под свободой лишь какие-то эмпирические явления. Это или бунт, или анархия, или нечто такое, что выразительно иллюстрируется на стенде «Их разыскивает полиция», но никак не философское понятие. Может, это и к счастью, иначе сотрудникам ВЦИОМ пришлось бы растерянно развести руками и сказать: «Что-то не то с нашими вопросами и ответами на них».

«Как живешь?» — «Борюсь за выживание»

— Кого свобода пугает, а кого привлекает?

— Свобода привлекает, конечно же, молодежь. Именно молодежи необходимо реализовывать себя и, низвергая авторитеты, идти вперед. Что касается взрослого человека, то ему свобода нужна уже не в той мере, в какой была необходима, когда он был молод.

— От чего мы все не свободны? Ну, понятно, от времени, в котором живем, от дела, которым занимаемся, от семьи, от долгов, от пагубных привычек, друг от друга, от самих себя наконец. А в более высоком, философском, что ли, смысле — от чего?

— На экзистенциальный вопрос: «Как живешь?» от многих можно услышать: «Борюсь за выживание». Это не сартровский ответ: «Чем занимался? — Существовал». Нет, это очень приземленная борьба за пропитание, за маленькое местечко под социальным солнцем. А когда возникают вопросы мировой культуры, вопросы бытия, которые человек со страхом себе задает… Когда они возникают, человек сразу же гонит их от себя, зная, что ответы будут печальными и горестными. Принято думать, что в старости человек склонен к отрешенному миросозерцанию, к некой умственной и душевной медитации. Но, мне кажется, ему не до того. Во всяком случае российскому человеку. На старости лет он мыслит не в категориях свободы — несвободы, а в совершенно других, куда менее возвышенных. Такова наша отечественная жизнь, к сожалению.

Тяжкое бремя ответственности

— Сартр говорил: «Человек обречен на свободу». Не «достоин свободы», не «стремится к свободе», а «обречен» на нее. Тут горькая безысходность, ощущение тяжких вериг. Почему, как вы думаете?

— Потому что свобода — это бремя. Бремя ответственности. Когда человек поставлен в ситуацию грандиозного выбора и знает, что этот выбор станет поворотным в его судьбе, он моментально избавляется от романтических словесных аксессуаров типа «жизнь дается один раз и прожить ее нужно так, чтобы…» В экзистенциализме жизнь дается один раз и ее нужно прожить. Точка. Свобода для экзистенциалистов — это, конечно же, величайшее бремя. Бремя ответственности.


Инфографика: Мария Пахмутова / Валерий Выжут/ РГ

— Вы не находите, что свобода недостижима, что это всегда процесс, но никогда не результат?

— Человек не может назвать себя абсолютно свободным. В вере, творчестве, любви любой из нас может быть хоть и временно, но свободным. Живая вера побуждает человека облагораживать мир вокруг себя, не насильственно, без суеты создавать упорядоченность жизни, будто люди перестали воевать с мирозданием. Любовь раскрепощает. И раскрепощает до такой степени, что человека волнует только предмет его любви, а все остальное ему безразлично. Но любовь в то же время побуждает украшать мир, она научает быть щедрым. Облагораживание мира верой, украшение жизни любовью — это цель всех нас и ежедневные наши инструменты.

— Кто свободнее — богач или нищий?

— Софистический вопрос, не имеющий ответа. Каждый человек хотел бы быть и богатым, и свободным, а не «или-или».

Наш мир делает все, чтобы человек был несвободным

— Что такое свобода обретенная и что такое свобода дарованная? Чем они отличаются, на ваш взгляд?

— В детстве я несколько раз слышал песню старых большевиков: «Я научу вас свободу любить». Кого-то нужно учить любить свободу, женщину, родину, кто-то сам научается. Одни всю жизнь терзаются мыслью, ищут, другие принимают подарки. Дарованной свободы человеку всегда мало. Он будет желать новых свобод. Что касается внутренней свободы, то это состояние одержимости, свойственное, например, героям Джека Лондона и Хемингуэя. Когда, что бы ни случилось, нужно идти туда, где тебя ждут, где без тебя умрут. И ты знаешь, что свобода твоя заключается не в протяженности пути, а сознательном его выборе. Сделав этот выбор, ты закрепощаешь себя им и ощущаешь полностью свободным. Обрести свободу невозможно без самоограничения.

— Свобода — это естественное состояние человека? Или его естественное состояние несвобода?

— Мне представляется: свобода — неестественное состояние человека. Пропев поутру гимн бесконечности божественных потенций, заключенных в тебе, ты выходишь из квартиры с уже другой риторикой. Как пассажир метро ты зависим от утренней давки. Потом ты зависим от начальства. Наш мир делает все, чтобы человек был несвободным. Как бы там, по Вознесенскому, ни кричал, стоя в своей квартире под душем, «завбазой»: «Я мамонт в семье и на производстве!», у него есть начальник. Мне скажут: настоящий человек должен ощущать себя свободным. Скажут те, кто работает по собственному желанию раз в неделю. Нет, эти люди, конечно, молодцы. У всех разные взгляды на свободу.

Ключевой вопрос

— У Пушкина: «На свете счастья нет, но есть покой и воля».

То есть воля или свобода не синоним счастья. Свободный человек несчастлив?

— Свободный человек всегда одинок. А человек несвободный, он постоянно в коллективе, ему там тепло, он кормится с общего стола. Толпе всегда легче найти себе пропитание, чем одинокому, то бишь свободному человеку. Вспомните Маяковского: «Ты одна мне ростом вровень, стань же рядом с бровью брови». Но вровень не встается. И не потому, что с карлицей связался, а потому, что все люди не могут быть такими большими, высокими, свободными, независимыми, как он. Ему, как и Пушкину, и Лермонтову, выпало прожить три жизни за одну. И ощутить себя одиноким. Будь у великих русских писателей общая могила, на ней можно было бы написать: «Они жили и умерли в недоумении». В недоумении от того, почему так трудно жить, полюбив свободу.

— Это все-таки горькое слово — свобода?

— Я бы сказал так: свобода — понятие, которое вмещает в себя тысячи смыслов, и энциклопедия здесь не поможет. Для одних свобода — это синоним праздности. Для других метафора идеала. Есть набор трюизмов, поставщиком которых является наше кино. Один фильм сообщил, что счастье — это когда тебя понимают. Другой своим названием продекларировал: свобода — слово сладкое. Если бы мы поменьше смотрели кино, то нашли более широкий словарь для обсуждения. Порой мы рассуждаем о свободе почти как о сахаре. Я убежден, рядом со словом «свобода» должны обязательно находиться не менее важные категории — милосердие, сострадание, понимание ближнего. Вместе они образуют некий золотой стандарт человеческих отношений. Пусть волевой человек частью своей свободы поделится с нуждающимся. Сильный пусть защищает обездоленных. Свобода — это созидание, ответственность и сознательный выбор. А в оттенках вкуса свободы пусть каждый разбирается самостоятельно. Главное, чтобы был сохранен золотой стандарт.

Визитная карточка

Андрей Ястребов — доктор филологических наук, профессор, литературовед, заведует кафедрой истории, философии и литературы Российского университета театрального искусства — ГИТИС. Член жюри многих театральных фестивалей. Книги Ястребова «Пушкин и пустота», «Наблюдая за мужчинами. Скрытые правила поведения», «Наблюдая за женщинами. Скрытые правила поведения», «Боже, спаси русских!», «Богатство и бедность», «Мужчина: модель для сборки», «Мужчина от 17 до 71» пользуются неизменным интересом у читателей и неоднократно переиздавались. Андрей Ястребов убежден: «Жизнь — это не только рисовальщик печальных картинок, но и не лучший повод безостановочно распевать оптимистические гимны». Он говорит: «Выбери творчество, любовь, семью, заботу о родителях — это стратегически важные перекрестки жизни».

Свободный человек | Colta.ru

От автора

В своем фотопроекте я предлагаю зрителю совершить «экскурсию» на несколько десятилетий назад в некогда закрытый город Горький, ныне Нижний Новгород. Сюда с 1980 по 1986 год был сослан бессудно Андрей Дмитриевич Сахаров: ученый выступил против решения правительства страны о вводе советских войск в Афганистан. Его вместе с женой Еленой Боннэр поселили в квартире на первом этаже обычного двенадцатиэтажного дома. Сейчас здесь открыт Мемориальный музей-квартира А.Д. Сахарова.

«Прогулка» пройдет по территории больницы, по двору, в котором ученый вместе с женой вынужден был гулять. Любые контакты с друзьями, коллегами и просто людьми были исключены. В доме глушили радио, около дверей квартиры был установлен круглосуточный пост милиции.

За несколько лет до ссылки, в 1975 году, Андрей Дмитриевич Сахаров был удостоен Нобелевской премии мира за «бесстрашную поддержку фундаментальных принципов мира между людьми» и за «мужественную борьбу со злоупотреблением властью и с любыми формами подавления человеческого достоинства».

Правозащитной деятельностью физик-теоретик, создатель водородной бомбы А.Д. Сахаров стал заниматься с 1970 года. Выступал с заявлениями в защиту политзаключенных, репрессированных ученых, писал открытые письма, устраивал голодовку. Сахаров откликался на каждый случай несправедливого преследования и осуждения, пока сам не оказался в таком же бесправном положении.

В ходе экскурсии предлагаю заглянуть в квартире на кухню и символически «отказаться» от еды. В ссылке А.Д. Сахаров вынужден был трижды проводить голодовки. Дважды он проводил их в защиту своей жены Люси: в знак протеста против ее уголовного преследования, за право Елене Боннэр выехать в США для операции на сердце. Сахаров сильно переживал за Люсю. «Гибель ее была бы и моей гибелью», — пишет он во всех своих обращениях. Через два года Е.Г. Боннэр сделают операцию на открытом сердце в Бостоне.

Во время голодовок Сахарова принудительно госпитализировали в Горьковскую областную клиническую больницу имени Семашко и подвергали насильственному варварскому кормлению. О чем Сахаров напишет в своих воспоминаниях — в книге «Горький, Москва, далее везде» (1989).

Выстроенные вокруг ученого стены никак не ограничивали его внутреннего космически бесконечного пространства. В присутствии своей любимой женщины ученый продолжал работать, заниматься космологией, писать статьи.

Фотопроект сделан на курсе «Проекция», кураторы — Надежда Шереметова, Анастасия Осенняя.

Инстаграм автора
Фейсбук автора

Понравился материал? Помоги сайту!

Подписывайтесь на наши обновления

Еженедельная рассылка COLTA.RU о самом интересном за 7 дней

Лента наших текущих обновлений в Яндекс.Дзен

RSS-поток новостей COLTA.RU

Сартр и Декарт: «Свобода — это единственное основание бытия» — Моноклер

Рубрики : Последние статьи, Философия

Сегодня у нас Сартр, препарирующий Декарта. Публикуем эссе «Картезианская свобода», где философ-экзистенциалист обстоятельно разбирает взгляд Рене Декарта на взаимосвязь свободы, созидания и истины, и объясняет, в чём Декарт опередил мыслителей XX века и зачем он приписал Богу то, что принадлежит нам самим.

Если божественная свобода представлялась Декарту во всем подобной его собственной свободе, значит, именно о собственной свободе, как он мыслил бы ее без пут католичества и догматизма, он говорит, когда описывает свободу Бога. Здесь налицо феномен сублимации и перенесения. Поэтому картезианский Бог — самый свободный из всех богов, порожденных человеческой мыслью.

Жан-Поль Сартр

 

Картезианская свобода

Свобода едина, но проявляется она по-разному, в зависимости от обстоятельств. Философам, ставшим на ее защиту, можно задать один предварительный вопрос: какова была та особая ситуация, которая дала вам опыт свободы? Ведь одно дело — почувствовать себя свободным в своих поступках, в общественной и политической деятельности, в художественном творчестве, и совсем другое — ощутить свою свободу в акте понимания и открытия. У Ришелье, Венсана де Поля (1), Корнеля, будь они метафизиками, нашлось бы что сказать нам о свободе. Они видели свободу с одной стороны — в тот момент, когда она обнаруживает себя в некоем безусловном факте, в появлении чего-то нового (стихотворения, общественного института) в мире, не требующем и не отвергающем этой новизны. Декарт, будучи, в первую очередь, метафизиком, подходит к вещам с другой стороны: его первичный опыт — это не опыт свободы созидания «ex nihilo», а, прежде всего, опыт автономной мысли, собственными силами открывающей умопостигаемые отношения между такими сущностями, которые уже существуют. Поэтому мы, французы, живущие вот уже три столетия в духовной атмосфере картезианской свободы, неявно подразумеваем под «свободой воли» скорее работу независимой мысли, нежели творческий акт, и наши философы, следуя Алену, в конечном счете связывают свободу с актом суждения.

© Wikimadia Commons

И это естественно, так как в эйфории понимания всегда есть и радость от сознания нашей ответственности за открываемые истины. Каков бы ни был учитель, ученик рано или поздно остается один на один с математической задачей, и если он не пытается уяснить себе соотношения, если он не выдвигает собственных догадок и не строит схем, прилагаемых, подобно сетке, к рассматриваемой фигуре и раскрывающих ее основные структуры, если его старания не увенчиваются полным озарением, тогда слова оказываются мертвыми знаками, а знания — вызубренными фразами. Обратив пристальное внимание на самого себя, я равным образом могу убедиться, что понимание — это не автоматический результат процесса обучения, что источник его — единственно моя готовность сосредоточиться, мое напряжение, мое твердое намерение не отвлекаться и не спешить, наконец, весь мой ум в целом, исключая какие бы то ни было внешние воздействия. Именно такова первичная интуиция Декарта: он, как никто другой, понял, что даже в самую простую мыслительную операцию вовлекается вся наша мысль — мысль автономная и в каждом своем акте полагающая себя в своей полной и безусловной независимости.

Но этот опыт автономности не совпадает, как уже было сказано, с опытом продуктивности. Ведь мысль всегда обращена на некоторый предмет: она постигает объективные соотношения сущностей, структуры, взаимосвязь, короче говоря, предустановленный порядок отношений. Таким образом, в противовес свободе мышления, путь, который предстоит проделать нашей мысли, будет строго определенным:

«Существует лишь одна истина касательно каждой вещи, и кто нашел ее, знает о ней все, что можно знать. Так, например, ребенок, учившийся арифметике, сделав правильно сложение, может быть уверен, что нашел касательно искомой суммы все, что может найти человеческий ум; ибо метод, который учит следовать истинному порядку и точно перечислять все обстоятельства того, что отыскивается, обладает всем, что дает достоверность правилам арифметики» (2).

Все задано: и то, что надлежит открыть, и соответствующий метод. Ребенок, употребляющий свою свободу на то, чтобы правильно сделать сложение, не обогащает универсум никакой новой истиной; он лишь воспроизводит действие, которое выполняли до него многие, и не может пойти дальше других. Таким образом, позиция математика представляет странный парадокс: ум его подобен человеку, который, вступив на узкую тропинку, где каждый шаг и даже положение тела идущего строго обусловлены свойствами почвы и потребностями ходьбы, проникнут несокрушимым убеждением, что все совершаемые им действия свободны. Одним словом, если исходить из математического мышления, как примирить неизменность и необходимый характер сущностей со свободой суждения? Проблема осложняется тем, что во времена Декарта строй математических истин воспринимался всеми благомыслящими людьми как творение божественной воли. И так как строй этот непреложен, то Спиноза, например, предпочтет пожертвовать ради него человеческой субъективностью: он попытается показать, что истина сама развертывается и утверждает себя собственной мощью через посредство тех несовершенных индивидуумов, какими являются конечные модусы. По отношению к порядку сущностей субъективность, действительно, не может быть ничем иным, как только свободой принимать истину (в таком же смысле, в каком, по мнению некоторых моралистов, у нас нет другого права, как только исполнять свой долг), или же это всего лишь неясная мысль, искаженная истина, развертывание и прояснение которой устранит ее субъективный характер. Во втором случае исчезает и сам человек, стирается всякое различие между мыслью и истиной: истинное как таковое — это вся система мыслей в целом. Если же мы хотим спасти человека, то, коль скоро он не в состоянии сам порождать идеи, а может только созерцать их, нам ничего не остается, как наделить его одной лишь способностью отрицания — способностью говорить нет всему, что не истинно. Вот почему Декарт под видом единого учения предлагает две различные теории свободы: одну — когда он рассматривает присущую ему способность понимания и суждения, другую — когда он пытается просто спасти автономию человека по отношению к строгой системе идей.

Его первое побуждение — отстоять ответственность человека перед истиной. Истина есть нечто человеческое, ведь для того, чтобы она существовала, я должен ее утверждать. До моего суждения — как решения моей воли, как моего свободного выбора — существуют лишь нейтральные, ничем не скрепленные идеи, сами по себе не истинные и не ложные. Таким образом, человек — это бытие, через которое в мир является истина: его задача — полностью определиться и сделать свой выбор, для того чтобы природный порядок сущего стал порядком истин. Он должен мыслить мир и желать своей мысли, должен преобразовывать порядок бытия в систему идей. Поэтому начиная с «Размышлений» человек у Декарта предстает как то «онтико-онтологическое» бытие, о котором впоследствии будет говорить Хайдеггер. Итак, Декарт с самого начала облекает нас всей полнотой интеллектуальной ответственности. Он постоянно ощущает свободу своей мысли по отношению к рядам сущностей. И свое одиночество тоже. Хайдеггер заметил: никто не может умереть вместо меня. А до него Декарт: никто не может понять вместо меня. В конце концов я должен сказать «да» или «нет» — и один определить истину для всего универсума. Принятие решения в этом случае представляет собой метафизический, абсолютный акт. Речь идет не об условном выборе, не о приблизительном ответе, который потом может быть пересмотрен. Аналогично тому как в системе Канта человек в качестве нравственного субъекта выступает законодателем града целей, Декарт как ученый определяет законы мироздания. Потому что «да», которое нужно когда-то произнести, чтобы настало царство истины, требует привлечения безграничной способности во всем ее объеме: нельзя сказать «немного да» или «немного нет». А человеческое «да» не отличается от «да», исходящего от Бога.

«Одна только воля, как я ощущаю, у меня такова, что я не обладаю идеей какой-либо иной, более объемлющей воли; она-то в основном и открывает мне, что я создан по образу и подобию Бога. Ибо, хотя эта способность несравненно более высока у Бога, нежели у меня, — как по причине знания и могущества, сопряженных с нею и придающих ей большую силу и действенность, так и благодаря ее объекту… — она все-таки не кажется мне большей, если я рассматриваю ее формально и отвлеченно» (3).

Совершенно очевидно, что эта полная свобода, именно потому, что она не имеет степеней, принадлежит всем в равной мере. Или, точнее, поскольку свобода — это не качество наряду с прочими качествами, очевидно, что всякий человек есть свобода. И знаменитые слова Декарта о здравом смысле как о благе, распределенном справедливее всего (4), означают не просто, что во всех умах обнаруживаются одни и те же задатки, одни и те же врожденные идеи: «это свидетельствует о том, что способность правильно рассуждать и отличать истину от заблуждения одинакова у всех людей» (5).

Человек не может быть в большей мере человеком, нежели другие, коль скоро свобода в каждом одинаково безгранична. В этом смысле никто не показал лучше Декарта связь духа науки и духа демократии, так как всеобщее избирательное право может основываться только на присущей каждому способности говорить «да» или «нет». Конечно, между людьми наблюдается множество различий: у одного острее память, у другого богаче воображение, тот более сообразителен, этот способен охватить умом большее число истин. Однако эти качества не входят в само понятие человека; их следует рассматривать лишь как телесные акциденции. И только свободное применение своих дарований характеризует нас как человеческие существа. Неважно, понимаем ли мы что-либо сразу или нам приходится прилагать усилия, — понимание, как бы оно ни достигалось, у всех с необходимостью должно быть полным. Если Алкивиад и раб понимают одну и ту же истину, то в этом они равны. Расширить или ограничить эту свободу не могут ни внешние обстоятельства, ни возможности человека. Декарт, вслед за стоиками, проводит фундаментальное различие между свободой и возможностью. Свобода не в том, что я могу делать, что хочу, — свобода в том, чтобы хотеть того, что я могу.

«Всецело в нашей власти одни только мысли, — во всяком случае если, как и я, понимать под «мыслью» действие души, так что не только размышления и желания, но даже акты зрения и слуха, даже побуждения скорее к одним движениям, нежели к другим, и т. д., поскольку они зависят от души, относятся к мыслям… Этим я вовсе не хочу сказать, что внешние вещи никоим образом не в нашей власти; я утверждаю лишь, что они в нашей власти постольку, поскольку они могут быть следствием наших мыслей, но отнюдь не безусловно и не всецело, по той причине, что помимо нас есть еще и другие силы, могущие воспрепятствовать осуществлению наших намерений» *.

Итак, несмотря на непостоянство и ограниченность своих возможностей, человек располагает полной свободой. Здесь мы уже видим негативный аспект свободы. Ибо если я не в силах совершить какое-либо действие, мне не подобает и желать его; «…всегда стремиться побеждать скорее себя, чем судьбу, изменять свои желания, а не порядок мира…»(6) Короче, практиковать έποχη ⓘἐποχή («задержка, остановка, удерживание, самообладание») — принцип рассуждения в философии, который означает приостановку всех метафизических суждений — суждений о бытии предмета вне воспринимающего его сознания. в сфере нравственности. И в то же время свобода, согласно этому первоначальному представлению, обладает некоторой «действенностью». Это положительная и конструктивная свобода. Она, конечно, не может качественно изменить существующее в мире движение, но зато способна изменить направление этого движения.

«Душа имеет свое местонахождение преимущественно в маленькой железе, расположенной в центре мозга, откуда она излучается во все остальное тело посредством [животных] духов, нервов и даже крови… Всякое действие души заключается в том, что она, желая чего-нибудь, тем самым заставляет маленькую железу, с которой она тесно связана, двигаться так, как это необходимо для того, чтобы вызвать действие, соответствующее этому желанию» (7).

Именно эту «действенность», эту конструктивность человеческой свободы мы находим в основе «Рассуждения о методе». Ведь метод у Декарта изобретается.

«Я ступил, — пишет он, — на такие пути, которые привели меня к соображениям и правилам, позволившим мне создать метод…» (8).

Больше того, каждое правило метода (за исключением первого) служит принципом действия или изобретения. Разве анализ, предписываемый вторым правилом, не требует свободного творческого суждения, включающего построение схем и применение гипотетических делений, которые будут подтверждены позднее? А тот порядок, относительно которого наставляет третье правило? Чтобы следовать ему, мы должны отыскивать и предвосхищать его в видимом беспорядке. Это явствует из того, что, по Декарту, порядок нужно даже примыслить, если он в действительности отсутствует; «…допуская существование порядка даже среди тех [предметов], которые в естественном ходе вещей не предшествуют друг другу» (9). А перечни, о которых говорится в четвертом правиле? Не предполагают ли они способность человеческого ума к обобщению и классификации? Одним словом, правила метода относятся к тому же уровню, что и кантовский схематизм; они дают самые общие установки для свободного творческого суждения. И опять-таки кто, как не Декарт, не в пример Бэкону, учившему англичан следовать опыту, первым заявил, что испытатель природы должен упреждать опыт гипотезами? Итак, в произведениях Декарта мы обнаруживаем, прежде всего, блестящее гуманистическое утверждение созидательной свободы, кропотливо возводящей здание истины. Эта свобода позволяет нам постоянно предугадывать и наперед определять действительные отношения между сущностями, прибегая к гипотезам и создавая схемы. Одинаковая у Бога и человека, равная у всех людей, абсолютная и безграничная, она возлагает на нас миссию, мысль о которой приводит в трепет, миссию исключительно человеческую: обеспечить существование истины в мире, сделать мир истинным. Картезианская свобода располагает нас к великодушию — «присущему каждому человеку сознанию свободы своей воли, сопряженному с твердой решимостью пользоваться этой свободой как подобает» (10).

Но тут немедленно вмешивается предустановленный порядок. У Канта человеческий ум конституирует истину; по Декарту, требуется лишь открыть ее, поскольку все отношения между сущностями установлены Богом раз и навсегда. Затем, какой бы путь ни избрал математик для решения своей задачи, он не может поставить под сомнение уже достигнутый результат. Человек действия, созерцая плоды своего труда, может сказать: «Вот мое творение». Иное дело ученый. Истина, им открытая, тотчас становится для него чуждой, она принадлежит всем и никому. Ему дано только констатировать ее, и если он ясно усматривает конституирующие ее отношения, у него даже не остается возможности усомниться в ней: проникнутый внутренним озарением, владеющим всем его существом, он с необходимостью должен принять открытую им теорему, а тем самым и весь мировой порядок. Так, положения «Два плюс два равно четырем» или «Я мыслю, следовательно, я существую» значимы лишь постольку, поскольку я их утверждаю, но не утверждать их я не могу. Если я говорю, что я не существую, то я даже не измышляю никакой фикции, а просто соединяю взаимоисключающие по смыслу слова, как если бы я, к примеру, говорил о квадратных кругах или трехгранных кубах. Стало быть, воля у Декарта принуждена к тому, чтобы утверждать.

Например, когда в эти дни я исследовал, существует ли что-нибудь в мире, и подмечал, что из самого факта такого исследования с очевидностью вытекает факт моего существования, я, по крайней мере, не мог воздержаться от суждения, что столь ясно постигаемое мною истинно; и не то чтобы меня толкала к такому суждению какая-то внешняя сила; я приходил к нему потому, что от великого озарения ума появляется большая предрасположенность воли (11).

Декарт явно продолжает называть это непременное признание очевидности свободным, но слову «свобода» он придает теперь совсем другой смысл. Признание является свободным, поскольку мы не испытываем никакого внешнего принуждения, иными словами, поскольку оно не обусловлено каким-либо телесным движением или влечением психологического порядка: тут не затронуты страсти души. Но если в процессе достижения очевидности душа пребывает независимой от тела и если, согласно определениям, данным в трактате о страстях, утверждение отношений, мыслимых ясно и отчетливо, можно назвать действием мыслящей субстанции, взятой во всей ее полноте, то когда рассматривается отношение воли к разуму, эти определения утрачивают всякий смысл. Ибо мы называли свободой тот факт, что воля может сама определять себя к тому, чтобы говорить «да» или «нет» идеям, наличествующим в разуме, а это означало, что суждения наши не предрешены и будущее непредсказуемо. Теперь же отношение разума к воле в том, что касается очевидности, мыслится в виде строгого закона, согласно которому ясность и отчетливость идеи служат фактором, детерминирующим утверждение. Словом, Декарт оказывается здесь гораздо ближе к Спинозе и Лейбницу, определяющим свободу некоторого бытия через развертывание его сущности независимо от какого-либо внешнего воздействия, хотя моменты этого развертывания следуют друг за другом с жесткой необходимостью. Он даже отрицает свободу безразличия или, вернее, рассматривает ее как низшую ступень свободы:

«Чтобы быть свободным, мне нет необходимости проявлять безразличие при выборе одной из двух противоположностей; напротив, чем больше я склоняюсь к одной из них — потому ли, что я с очевидностью усматриваю в ней сочетание истины и добра, или потому, что Бог настраивает так мои глубинные мысли, — тем свободнее избираю я эту возможность» (12).

Второй член альтернативы: «или потому, что Бог настраивает так мои глубинные мысли» — затрагивает веру в собственном смысле слова. В этой области, вследствие того что разумение не может быть достаточным основанием акта веры, воля всецело проникается и озаряется внутренним сверхприродным светом, называемым благодатью.

Кого-то, быть может, возмутит, что самодовлеющая и безграничная свобода стеснена божественной благодатью, побуждающей нас утверждать то, чего мы не усматриваем достаточно ясно. Однако, если разобраться, велико ли различие между естественным светом разума и сверхприродным светом благодати? Несомненно, что во втором случае сам Бог утверждает истину через посредство нашей воли. Но не так ли обстоит дело и в первом случае? Ведь если идеи обладают бытием, то лишь потому, что они исходят от Бога. Ясность и отчетливость — только признаки внутренней связности и абсолютной плотности бытия идеи. И если я утверждаю идею, повинуясь непреодолимой склонности, то лишь в силу того, что идея давит на меня всем своим бытием, всей своей абсолютной позитивностью. Это бытие, чистое и плотное, без пробелов, без пустоты, само утверждается во мне благодаря своей собственной весомости. Таким образом, поскольку источник всякого бытия и всякой позитивности — Бог, та позитивность, та полнота существования, какую представляет собой истинное суждение, имеет свой источник не во мне самом, ибо я — ничто, но лишь в Боге. И было бы неверно усматривать в этой теории всего лишь попытку примирить рационалистическую метафизику с христианской теологией. Она выражает на языке своей эпохи то, что ученый сознавал во все времена: что он есть только чистое ничто, только взгляд, устремленный на неподатливую, вечную, бесконечно весомую истину. Тремя годами позже, в 1644 г., Декарт, казалось бы, вновь признает за нами свободу безразличия:

«В том, что в нас есть свобода и безразличие, мы уверены настолько, что ничего не постигаем с большей ясностью, так что всемогущество Божие отнюдь не должно мешать нам чувствовать себя свободными» (13).

Но это простая предосторожность: Декарта встревожил шум вокруг «Августина» ⓘ«Августин» — вышедшее посмертно (1640) произведение голландского теолога К. Янсения, с котором он излагал, в своей интерпретации, воззрения Августина на соотношение благодати и предопределения. Противники Янсения усмотрели в этом сочинении кальвинизм. В 1642 г. оно было осуждено католической церковью., он не хотел быть осужденным Сорбонной. Надо отметить, что новая концепция свободы, исключающая свободный выбор, распространяется теперь уже на все сферы, куда простирается его рефлексия. Декарт пишет Мерсенну:

«Вы не согласны с моим утверждением: Для того чтобы правильно поступать, надо правильно судить; но я все же полагаю, что обычная схоластическая доктрина состоит в следующем: Voluntas поп fertur in malum, nisi quatenus ei sub aliqua ratione boni repraesentatur ab intellectu, откуда и пошло изречение: omnis peccans est ignorans ⓘВоля влечется ко злу лишь постольку, поскольку ум представляет ей зло в виде блага… Согрешают по неведению (лат)., так что, если бы разум никогда не представлял воле как благо то, что таковым не является, она никогда не могла бы сделать неверный выбор».

Теперь тезис приобрел завершенность: ясное видение Блага влечет за собой действие, так же как отчетливое видение Истины влечет за собой согласие. Ибо Благо и Истина суть одно и то же, а именно Бытие. И если Декарт утверждает, что мы никогда не бываем столь свободны, как тогда, когда творим Благо, то при этом он подменяет определение свободы через автономию определением ее через ценность поступка: самое свободное действие — то, которое является наилучшим, наиболее согласующимся со всеобщим порядком. И это отвечает логике его учения. Если мы не устанавливаем своего Блага, если Благо a priori обладает независимым существованием, разве могли бы мы видеть Благо и не творить его?

И все же в разысканиях Истины, как и в поисках Блага, мы обнаруживаем подлинную автономию человека. Но эта автономия обусловлена лишь тем, что он есть небытие. Именно через свое небытие и именно постольку, поскольку он имеет дело с Небытием, Злом, Заблуждением, человек ускользает от Бога, потому что Бог, как бесконечная полнота бытия, не мог бы ни породить небытие, ни управлять им. Он вложил в меня позитивное содержание; как творец он ответствен за все, что во мне есть. Но моя конечность и ограниченность, моя теневая сторона отдаляют меня от Бога. Если я сохраняю свободу безразличия, то лишь по отношению к тому, чего я не знаю или что знаю недостаточно хорошо, по отношению к ущербным, искаженным, смутным идеям. Всем этим «ничто» я, будучи и сам небытием, могу сказать нет: я могу не решиться действовать или утверждать. Так как порядок истин существует независимо от меня, не творческое мышление, а отрицание характеризует меня как нечто автономное. Именно в доведенном до предела отрицании мы оказываемся свободными. Поэтому методологическое сомнение становится у Декарта образцом свободного действия: «Nihilo minus hanc in nobis libertatem esse experimur, ut semper ab iis credendis, quae non plane certa sunt et explorata possimus abstinere»ⓘ «…Мы тем не менее ощущаем в себе свободу неизменно воздерживаться от веры в то, что не полностью исследовано и не вполне достоверно…» (Соч., Т. 1, с. 315-316).. И в другом месте: Mens quae propria libertate utens supponit ea omnia non existere, de quarum existentia vel minimum potest dubitare» ⓘ«…Ум, который, пользуясь присущей ему свободой, предполагает, что не существует ничего из вещей, относительно существования коих он может питать хоть малейшее сомнение» (Соч., Т. 2, с. 12)..

В этой способности ускользать, высвобождаться, отступать назад мы видим как бы предвосхищение гегелевской негативности. Сомнение распространяется на все положения, в которых утверждается существование чего-либо внешнего нашему мышлению; иными словами, я могу заключить все сущее в скобки, я проявляю полную свободу, когда, сам пустота и небытие, неантизирую все, что существует.

Сомнение — это разрыв контакта с бытием; человек всегда имеет возможность оторваться от существующего универсума и свысока взглянуть на него как на череду фантазмов. Это самое блестящее утверждение царства человека. Действительно, предположение о злокозненном духе ясно показывает, что человек способен избежать любого обмана, любых ловушек ⓘ«..Я сделаю допущение, что не всеблагой Бог, источник истины, но какой-то злокозненный гений, очень могущественный и склонный к обману, приложил всю свою изобретательность к тому, чтобы ввести меня в заблуждение: я буду мнить небо, воздух, землю, цвета, очертания, звуки и все вообще внешние вещи всего лишь пригрезившимися мне ловушками, расставленными моей доверчивости усилиями этого гения… и тем самым, даже если и не в моей власти окажется познать что-то истинное, по крайней мере, от меня будет зависеть отказ от признания лжи, и я, укрепив свой разум, уберегу себя от обманов этого гения, каким бы он ни был могущественным и искусным» (Соч., Т. 2, с. 20).; существует порядок истинного, потому что человек свободен; но и не будь этого порядка, человеческой свободы было бы достаточно для того, чтобы вовсе не существовало царства заблуждения. Ведь человек, будучи чистым отрицанием, чистым отказом от суждения, может в любой момент, застыв и словно сдерживая дыхание, отстраниться от ложной и обманчивой природы; притом он может отстраниться и от природы в самом себе: от собственной памяти и воображения, от собственного тела. Он может отстраниться и даже от времени, укрывшись в вечности мгновения; и это лучшее доказательство того, что человек не «природное» существо. Но в тот момент, когда он достигает этой беспримерной независимости, вопреки всемогуществу злокозненного духа, наперекор самому Богу, он предстает перед самим собой как чистое ничто: бытию, целиком заключенному в скобки, противопоставляется одно только нет — без тела, без воспоминаний, без знания, без личности. Такой, почти прозрачный, отказ от всего и достигается в cogito, как свидетельствует следующая формулировка: «Dubito ergo sum, vel, quod idem est: Cogito ergo sum ⓘ«Я сомневаюсь, следовательно, я существую, или, что то же самое, Я мыслю, следовательно — существую* (Соч. Т. 1.С. 174).. Хотя эта доктрина основывается на стоической, никто из предшественников Декарта не заострял внимания на связи свободы воли с негативностью; никто не показал, что свобода исходит от человека не постольку, поскольку он есть, как некая полнота существования — одна из многих — в мире, лишенном пустоты, а, наоборот, постольку, поскольку он не есть, поскольку он конечен, ограничен. Но свобода эта никак не может быть созидательной, ведь она ничто. Она не способна породить идею, так как идея является некоторой реальностью, т. е. обладает известным бытием, которого я не могу ей сообщить. Впрочем, Декарт сам ограничивает сферу этой свободы: он полагает, что, когда наконец нам открывается бытие — абсолютное и совершенное, бесконечно бесконечное, — мы не можем не принять его. Ясно, что Декарт не довел до конца свою теорию негативности: «…так как истина заключается в бытии, а ложь — единственно лишь в небытии».

Присущая человеку способность отрицания состоит только в том, чтобы отрицать ложное — одним словом, говорить «нет» небытию. Воздержаться от признания творений злокозненного духа мы можем не постольку, поскольку они есть, т. е., будучи хотя бы и ложными, обладают, коль скоро они есть наши представления, минимумом бытия, а постольку, поскольку они не есть, т. е. поскольку они вводят нас в заблуждение, нацеливают на несуществующие предметы. И от мира мы можем отстраниться не постольку, поскольку он существует во всей высоте и полноте своего величия, как абсолютное утверждение, а постольку, поскольку он смутно воспринимается нами посредством чувств и несовершенным образом мыслится при помощи идей, основания которых нам неизвестны.

Итак, Декарт постоянно колеблется между отождествлением свободы с негативностью, или с отрицанием бытия, — что равнозначно свободе безразличия — и пониманием свободы воли как простого отрицания отрицания. Короче, он не рассматривает негативность как нечто созидательное.

Странная это свобода. В конечном итоге она распадается на два периода. Поначалу она является негативной; это автономия, но сводится она к тому, что мы отказываемся принять заблуждение или смутные идеи. Затем она меняет знак — становится положительным приятием; но теперь воля теряет свою автономию, и яркий свет, преисполняющий разум, проникает ее и определяет ее решения. К этому ли стремился Декарт?

Отвечает ли построенная им теория тому изначальному чувству свободы своей воли, какое испытывал этот независимый и гордый человек? Едва ли. Сначала этот индивидуалист, сама личность которого играет важнейшую роль в его философии, прослеживает ли он ход собственных мыслей в «Рассуждении о методе» или же обнаруживает на пути своего сомнения самого себя как незыблемый факт, составил себе идею свободы, лишающую нас плоти и индивидуальности: мыслящий субъект для него вначале не является ничем, кроме чистого отрицания, того небытия, того легкого дрожания воздуха, которое только и ускользает от сомнения и которое есть не что иное, как само это сомнение, — и когда он перестает быть этим ничто, то становится чистым приятием бытия. Между картезианским ученым, представляющим собой, по сути, только созерцание вечных истин, и платоновским философом, умершим для тела и для жизни, превратившимся в одно лишь созерцание Форм и в конечном счете отождествляющим себя с самим знанием, нет существенного различия. Но человек в Декарте притязал на другое: он смотрел на свою жизнь как на дело, он хотел, чтобы наука была создана, и создана им самим; однако его свобода не позволяла ему это «сделать». Он желал, чтобы люди культивировали в себе страсти, обращая их во благо: он в какой-то мере прозревал ту парадоксальную истину, что бывают и свободные страсти. Превыше всего он ценил подлинное великодушие, которое определял так:

«Я думаю, что истинное великодушие, позволяющее человеку уважать себя, заключается в следующем. Он сознает, что в действительности ему принадлежит только право распоряжаться своими собственными желаниями и что хвала и порицание зависят только от того, хорошо или плохо он пользуется этим правом. Кроме того, такой человек чувствует в себе самом твердую и непреклонную решимость пользоваться этим правом как подобает, т. е. охотно браться за все, что он считает наилучшим, и оканчивать начатое; это и означает следовать стезей добродетели» (14).

Однако придуманная Декартом свобода, способная только сдерживать желания до тех пор, пока ясное видение Блага не определит решений воли, не может оправдать гордое сознание того, что ты хозяин своих поступков, неисчерпаемый источник свободных начинаний, — как не может она и помочь построить рабочие схемы, основанные на общих правилах Метода. Догматический ученый и добрый христианин, Декарт не посягает на предустановленный порядок вечных истин и вечную систему ценностей, созданных Богом. Если человек не устанавливает сам свое Благо, не создает сам свою Науку, он свободен лишь на словах.

Картезианская свобода сближается здесь с христианской, мнимой, свободой: картезианский человек и христианин свободны в отношении Зла, но не в отношении Блага, в отношении Заблуждения, но не в отношении Истины. Бог, ниспосылая им естественный и сверхприродный свет, за руку ведет их к Знанию и Добродетели, которые он сам для них избрал; им остается только повиноваться; заслуга такого восхождения принадлежит одному лишь Богу. Но постольку, поскольку они — ничто, они ускользают от Бога; они вольны на полдороге вырвать руку и погрузиться в мир греха и небытия. Вместе с тем они, несомненно, всегда могут уберечься от интеллектуального и морального Зла — оградить себя, остеречься, помедлить с суждением, обуздать свои желания, вовремя отказаться от каких-то действий. От них требуется лишь, в общем и целом, не препятствовать замыслам Бога. Но Заблуждение и Зло — это в конечном счете небытие: тут человек даже не обладает свободой что-либо создать. Упорствуя в пороке или предрассудках, он порождает одно лишь ничто; его упрямство нимало не нарушает всеобщего порядка. «Худшее, — говорит Клодель, — не всегда сбывается». В доктрине, смешивающей бытие и восприятие, единственная сфера человеческой инициативы — это «межеумочная» область, о которой пишет Платон, область, «открывающаяся нам лишь во сне», граница бытия и небытия.

Но поскольку Декарт объявляет нам, что божественная свобода не полнее человеческой и что вторая есть отражение первой, мы располагаем новым средством исследования, позволяющим более точно определить те притязания, которые он не мог удовлетворить из-за своих философских постулатов. Если божественная свобода представлялась Декарту во всем подобной его собственной свободе, значит, именно о собственной свободе, как он мыслил бы ее без пут католичества и догматизма, он говорит, когда описывает свободу Бога. Здесь налицо феномен сублимации и перенесения. Поэтому картезианский Бог — самый свободный из всех богов, порожденных человеческой мыслью; это единственный Бог-созидатель. Он не подчинен ни принципам — будь то даже принцип тождества, — ни верховному Благу, которое он призван был бы лишь осуществлять. Он не просто создал сущее согласно законам, которые навязывались бы его воле, — он создал всякое бытие и одновременно сущность всякого бытия, мир и законы мира, индивидуумов и первоначала:

«Математические истины, кои Вы именуете вечными, были установлены Богом и полностью от него зависят, как и все прочие сотворенные вещи. Ведь утверждать, что эти истины от него не зависят, — это то же самое, что приравнивать Бога к какому-нибудь Юпитеру или Сатурну и подчинять его Стиксу или же мойрам… Именно Бог учредил эти законы в природе, подобно тому как король учреждает законы в своем государстве» (15).

 

«В отношении вечных истин я вновь утверждаю, что положения эти истинны или возможны лишь потому, что Бог знает их как истинные или возможные, а отнюдь не наоборот — будто они ведомы Богу как истинные, будучи истинными независимо от него. И если бы люди ясно понимали смысл своих слов, они не могли бы говорить, не впадая в богохульство, что истинность чего бы то ни было предшествует божественному знанию о ней; ибо в Боге водить и знать — одно и то же; так что, когда Бог водит какую-либо вещь, он тем самым знает ее, и лишь потому вещь эта истинна. Следовательно, нельзя говорить, что, даже если бы Бога не существовало, эти истины оставались бы в силе…».

 

«Вы спрашиваете, что заставило Бога создать эти истины; я же отвечаю, что он был в такой же степени волен сделать неистинным положение, гласящее, что все линии, проведенные из центра круга к окружности, между собой равны, как и вообще не создавать мир. И достоверно, что истины эти не более необходимо сопряжены с сущностью Бога, чем прочие сотворенные вещи (16).

 

«То, что Бог пожелал сделать некоторые истины необходимыми, еще не значит, будто он с необходимостью их пожелал: ведь это совершенно разные вещи — желать, чтобы они были необходимыми, и желать с необходимостью, или быть вынужденным этого желать» (17).

Здесь раскрывается смысл картезианской доктрины. Декарт ясно сознавал, что понятие свободы заключает в себе требование абсолютной автономии, что свободное действие есть нечто абсолютно новое, что оно даже в зародыше не может содержаться в предшествующем состоянии мира и что, следовательно, свобода и созидание — одно и то же. Божественная свобода, хотя она и подобна свободе человека, утрачивает тот негативный аспект, который она имела в человеческой оболочке. Это чистая продуктивность, вневременной и вечный акт, посредством которого Бог творит мир, Благо и вечные Истины. Поэтому корень всякого Разума следует искать в природе свободного акта; именно свобода лежит в основании истины, и строгая необходимость, обнаруживающаяся в порядке истин, держится на абсолютной случайности созидающей свободной воли. Декарт, этот догматический рационалист, мог бы сказать, как Гете, не «В начале было Слово», а «В начале было Дело». Что же касается проблемы сохранения свободы перед лицом истины, то он наметил возможность ее решения, помыслив такое созидание, которое является одновременно и постижением, так что вещь, созданная по свободному произволению, как бы тяготеет к свободе, поддерживающей ее бытие, и в то же время отдает себя пониманию. В Боге воление и интуиция — одно и то же, божественное сознание одновременно и конститутивно и созерцательно. Подобным же образом Бог измыслил Благо; дело обстоит не так, будто он по совершенству своему склонен избирать то, что является наилучшим, — наоборот, именно то, что он избрал, в силу самого божественного выбора является безусловно благим. Абсолютная свобода, изобретающая Разум и Благо и не ограниченная ничем, кроме себя самой и своей верности себе, — такова для Декарта божественная прерогатива. Но, с другой стороны, в этой свободе нет ничего сверх того, что есть в человеческой свободе, и Декарт понимает, что, описывая свободу воли своего Бога, он лишь развертывает имплицитное содержание идеи свободы. Поэтому при ближайшем рассмотрении оказывается, что человеческая свобода не ограничена порядком истин и ценностей, которые принимались бы нами как некие вечные вещи, как необходимые структуры бытия. Эти истины и ценности установлены и поддерживаются божественной волей; наша свобода ограничена только божественной свободой. Мир — творение свободы, сохраняющей его в течение бесконечного времени; истина ничто, если ее не возжелало беспредельное божественное могущество и не возобновляет, не принимает, не утверждает человеческая свобода. Свободный человек одинок перед абсолютно свободным Богом; свобода — основание бытия, его скрытое измерение; в этой строгой системе она есть глубочайший смысл и подлинное лицо необходимости.

Итак, в описании божественной свободы Декарт воспроизводит и раскрывает свою первичную интуицию собственной свободы, которая, по его словам, «познается без доказательств, из одного только опыта». Для нас неважно, что и сама эпоха, и выбранный им исходный пункт вынудили его свести свободу человеческой воли к чисто негативной способности самоотрицания, приводящей к тому, что воля в конце концов сдается и вверяет себя божественному попечению; неважно, что он гипостазировал в Боге ту изначальную конституирующую свободу, бесконечное существование которой он постигал в самом cogito: как бы то ни было, его универсум объемлет и поддерживает колоссальная способность утверждения, божественная и человеческая. Потребуется два столетия кризиса — кризиса Веры, кризиса Науки, — чтобы человек вернул себе ту созидательную свободу, которую Декарт сделал атрибутом Бога, и наконец прозрел истину, составляющую важнейшее основание гуманизма: человек есть бытие, с появлением которого обретает существование целый мир. Но мы не станем сетовать, что Декарт приписал Богу то, что принадлежит нам самим. Скорее, надо восхищаться тем, что в авторитарную эпоху он заложил основы демократии, что он до конца следовал идее автономии и понял, задолго до Хайдегтера с его «Vom Wesen des Grundes» (18), что свобода — это единственное основание бытия (19).

Примечания

1. Венсан де Поль (1581—1660) — французский проповедник.

2. Декарт Р. Сочинения. М., 1989, Т. 1. С. 262.

3. См.: Декарт Р. Избранные произведения. М., 1950, с. 375—376; Сочинения. М., 1994, Т. 2. С. 47.

4. См.: Декарт Р. Соч., Т. 1. С. 250.

5. Цитата не вполне точная. См. там же

6. Декарт Р. Соч., Т. 1. С. 264.

7. Декарт Р. Соч., Т. 1. С. 497, 500.

8. Цитата не вполне точная. См.; Соч., Т. 1. С. 251.

9. Соч., Т. 1.С. 260.

10. Возможно, неточная цитата из “Страстей души”. См.: Соч., Т. 1.С. 548.

11. Декарт Р. Соч., Т. 2, С. 48 (цитата воспроизводится с изменением: вместо “озарения интеллекта” — “озарения ума”).

12. См.: Декарт Р. Избр. произв. С. 376; Соч., Т. 2. с. 47—48.

13. См.: Избр. произв. С. 443; Соч., Т. 1, С. 330.

14.  Соч. Т. 1.С. 548.

15. Соч., T.I, с. 588.

16. Там же, с. 590.

17. См.: Соч., Т. 2. С. 500.

18. “О существе основания” (нем)

19. Имеется в виду статья: PitrementS. La Uberte selon Descartes et selon Sartre // Critique. № 7. Decembre 1946. P. 612—620.


Другие статьи по теме
—  Я и Другой в структурализме и экзистенциализме
— «Экзистенциализм — это гуманизм»: Жан-Поль Сартр о свободе и ответственности
— Экзистенциализм и проблема другого: Сартр и Левинас

Ж.-П. Сартр. Картезианская свобода. — Логос № 8, 1996 г.
Перевод и примечания В. П. Гайдамака

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Похожие статьи

Новый человек – это свободный человек

Наш сегодняшний собеседник искал цезий на Кольском полуост­рове, защитил кандидатскую по математике, создал целую фило­софскую концепцию, поставил во МХАТе имени Горького булга­ковский «Батум», он может собрать стотысячный митинг, прекрасно декламирует стихи, был непосред­ственным участником ключевых событий в новейшей истории страны… С вопроса об источнике талантов мы и начали разговор с лидером движения «Суть време­ни» и художественным руководите­лем «Театра на досках».

 

– Сергей Ервандович, вы родились в семье учёных, отец, выросший в глухом селе в Грузии, был историком, мама – литературоведом. Если добавить к этому, что среди ваших предков были настоящие бароны, ваш дед по линии матери – офицер царской армии, перешедший на службу к красным и ими же расстрелянный в годы сталинских репрессий, а прабабушка – вовсе урождённая княжна Мещерская, то, наверное, такой «генетический винегрет» не мог не сказаться на вас?

– Не знаю, как насчёт генов и винегрета, но семья дала мне очень многое, и главное – я рос в атмосфере любви и взаимного уважения. И ни разу – ни разу! – ни моя бабушка, Мария Семёновна, ни кто-то из её дворянской родни не позволил себе высокомерного отношения к людям «низшего сословия». Это были настоящие русские интеллигенты. Вот как-то моего деда, Сергея Николаевича Бекмана, офицера, перешедшего на сторону красных и выбранного солдатским комитетом, спросили: как так получилось, что он, дворянин и «белая кость», теперь с большевиками? Он тогда ответил, что большевики сделали много хорошего – при них солдат перестали мордовать, рабочие и крестьяне могут учиться и получать профессию. Правда, он никак не мог понять, отчего в стране так много нищих и почему большевики никак не могут нормально распределить то, что отнято у «старорежимных». Принял новые порядки и другой мой родственник по материнской линии, которого мать звала дядя Аля. По происхождению он был прибалтийским бароном. После революции он отбросил от фамилии приставку «фон» и уехал в Одессу, где стал директором ипподрома. Это был настоящий оптимист. Он говорил: «Лошади государственные, корм есть – что ещё нужно для хорошей жизни?» Многие оставшиеся в СССР аристократы тогда спокойно строили отношения с людьми всех социальных слоёв. Конечно, они, как и все, терпели немалые лишения. После революции моих дворянских родственников, что называется, уплотнили. Им от многого пришлось отказаться. Но от собак отказаться было невозможно, а в случае с дядей Алей – и от лошадей тоже. У брата моей бабушки была собака, борзая Мисс. Как-то, уже в двадцатые годы, бабушка позвала гостей. Время было голодное. Гостей надо было чем-то угощать, и бабушка нажарила драники. А Мисс сожрала все прямо со сковороды. Бабушка была в отчаянии, она не знала, чем угощать гостей, а её брат возмущенно кричал, что теперь бедняжка Мисс потеряет нюх…

Неужели все вот так легко приняли «новые порядки» после революции?

– Ну, я бы не сказал, что все. У моей прабабушки Елизаветы Сергеевны была сестра, так она «оптом» костерила всех – большевиков, евреев, Романовых, Сталина, которого она числила исчадием ада и называла «сухоруким кавказцем». Но Сталина эта дама считала ещё и «бичом Божьим», потому что он уничтожил люто ненавидимый ею род Романовых. Думаю, это были отголоски старых аристократических «разборок» – те же Мещерские, Долгорукие, Салтыковы и представители других древних русских аристократических фамилий считали Романовых выскочками, самозванцами и узурпаторами трона. А главное – Романовы в глазах этой старой аристократии были «немцами», «гессенцами», «гольштинцами». На этот счёт даже есть байка. Когда Александру III сообщили, что Екатерина родила Павла не от мужа, а от фаворита Салтыкова, он перекрестился и сказал: «Слава богу, мы русские!» Но потом императору сказали, что Екатерина была верна супругу, после чего Александр опять перекрестился и выдохнул: «Слава богу, мы – законные!»

В былые времена брак вашей мамы, представительницы одной из самых знатных аристократических фамилий России, и отца, родившегося в бедной крестьянской семье, назвали бы мезальянсом…

– Никакого «мезальянса» не было. И не только потому, что большевики отменили сословия. Мой отец, Ерванд Амаякович Кургинян, действительно был, что называется, из «низов». Но советская власть дала ему, как и миллионам людей, возможность расти, учиться, развиваться. Да, ничего не давалось даром, и чтобы прокормиться, отец ночами разгружал вагоны, к тому же поначалу хватало проблем с неродным для него русским языком. Но он старательно учился, яростно впитывал новую для себя культуру, оказался заядлым театралом, обожал МХАТ, был поклонником Хмелёва и Андровской. Отец стал известным историком, доктором наук. Вот что дали людям большевики – они передали бывшим «низшим слоям» традиционную и антимещанскую русскую культуру, великую русскую литературу, классическую музыку, театр, балет, науку. Всё, что раньше было достоянием достаточно узкого элитного круга, стало достоянием всего народа. И, таким образом, народ должен был «перепрыгнуть» через пропасть мещанства и буржуазности, и «добуржуазные» слои соединялись с «послебуржуазными». Доходило до курьёзов: скажем, ЦК и правительство приняли специальное постановление о выпуске «Советского шампанского» – чтобы народу был доступен и этот «напиток аристократов»…

А этнического «диссонанса» в вашей семье тоже не было?

– Никогда не было даже ощущения каких-то «диссонансов» – социальных или тем более этнических. Империя и не предполагает этнических разделений, в империи все – её граждане. Конечно, всякое бывало. Когда отец поступал на работу в МОПИ, ректор института, профессор Ноздрёв, сказал ему: «У вас, Ерванд Амаякович, все хорошо, но вот акцент…» Отец ему ответил: «Вы несколько десятилетий восхищались говорящим с сильным акцентом Сталиным, называли его гениальным оратором, чем же вам не нравится такой же акцент у меня?» После этого Ноздрёв взял отца на работу.

Возможно, в том, что брак ваших родителей не стал «неравным», сыграло свою роль и то, что они занимались наукой?

– Да, отец и мама, Мария Сергеевна, были учёными, мама работала младшим научным сотрудником сектора теории литературы Института мировой литературы имени Горького. Она была автором ряда монографий, её считали одним из лучших специалистов по Томасу Манну. Родители всегда относились друг к другу с огромным уважением, у них были абсолютно равные, дружеские, очень тёплые отношения, они по-настоящему заботились друг о друге. У нас часто гостили мамины родственники, не то что потомственные, а столбовые дворяне, но они никогда не позволяли себе даже лёгкого намека на то, что у моих родителей «неравный брак». Это были образованные, в высшей степени культурные люди, и в этой среде считалось неприличным кичиться происхождением, куда-то «пролезать» и чего-то добиваться окольными путями.

Помню, как-то друзья отца из числа советской номенклатурной элиты предложили устроить меня в знаменитую английскую школу № 1 в Сокольниках. А мама была категорически против. Только через много лет я понял: она не хотела «ремейка», когда после обещания равенства в стране вновь появляется «элита», на сей раз – вульгарная мещанская, номенклатурная «аристократия». И мама, не желая, чтобы я соприкасался с этой «новой элитой», настаивала, чтобы я учился в обыкновенной школе рядом с домом. Больше всего мама ценила чувство собственного достоинства, из-за этого даже не вступила в Союз писателей, хотя в те времена это давало немало «бонусов», от возможности получения хорошей квартиры до путёвок в коктебельский Дом творчества. Причину этого я понял, когда мама обсуждала со мной Синявского, диссидента, дело которого взорвало московскую интеллигенцию. Он был сотрудником института, где работала мама. Как-то она спросила меня: «Зачем Синявский вступил в Союз писателей? Там же в уставе социалистический реализм и всё прочее». Я ответил, что «наверное, он не мог бы иначе работать». Она сказала: «Я-то не вступаю в Союз писателей и работаю, и мои книги выходят». Тогда я спросил: «А почему ты не вступаешь в Союз писателей?» Она ответила: «Потому что не хочу лишний раз лицезреть физиономию человека, с которым надо вести собеседование перед вступлением в Союз писателей».

Как случилось, что сын родителей-гуманитариев пошёл учиться в Московский геологоразведочный институт, стал кандидатом физико-математических наук, а потом вновь вернулся в гуманитарную сферу? Сработали гены – и «технарь» стал гуманитарием?

– Увы, «технарём» меня трудно назвать, техника и я – вещи несовместимые, и в своё время меня не допускали до советских ЭВМ, потому что считалось, что при мне техника перестаёт работать. Скорее, я был теоретиком и, смею надеяться, внёс свой скромный вклад в развитие математики и геофизики. В математику я попал, можно сказать, случайно. В школе учился хорошо, легко окончил её с золотой медалью, как-то победил на какой-то большой олимпиаде по математике. Меня тут же стали сватать во 2-ю математическую вечернюю школу. Там уже была не просто алгебра, там была сложнейшая математика. В школе её создатели практиковали дух элитарности, делили учащихся на «просто способных», «талантливых» и «гениев». Поначалу меня отнесли к «просто способным», меня это, что называется, «заело», и я на три месяца засел за учебники, да так, что мама стала беспокоиться. Но зато вскоре я был признан «талантом», а потом – и «гением». После чего мне предложили перейти в дневную математическую школу, но я в очень резкой форме отказался.

Почему?

– Может быть, я так резко отреагировал на нездоровый дух избранности, внушаемый там мальчишкам, потому что родители привили мне неприязнь к элитарности. Возможно, поэтому не стал поступать и в какой-то гуманитарный вуз, – не хотел пользоваться связями родителей и стать, извините, «элитной сволочью», и в учебные заведения, где людей заранее делят на «просто способных», «талантливых» и «гениальных» тоже не пошёл. Ко всему прочему, мои родители опасались, что в каком-нибудь МГУ или того паче, в МГИМО, я начну высказывать свои нестандартные точки зрения на советскую действительность и это кончится плохо. А, главное, они считали, что я должен сам решать. И я решил – что дружба дороже, и вместе с товарищем поступил в Московский геологоразведочный институт. В этой профессии меня привлекла возможность путешествовать, к тому же в институте были хорошие спортивные секции, например по экстремальному туризму. Правда, почти сразу я пришёл в ужас – обнаружилось, что в этом вузе тоже есть начертательная геометрия… Но меня взяли на кафедру математики и электроники как теоретика, там я чувствовал себя куда уютнее. А главное – в институте было много студентов, одержимых антимещанским духом, духом странствий, очень чутких ко всему гуманитарному.

Свой первый спектакль вы поставили в институте?

– Нет, ещё в десятом классе школы. Пьеса называлась «Человек». Я сразу «заболел» театром. Во МГРИ мне удалось собрать интересный коллектив, – сначала в обычный драмкружок, а потом возникла театральная студия. Там я познакомился и со своей будущей женой Марией, там же сложился круг самых близких моих друзей. Это были самые счастливые годы, и поступление в МГРИ я считаю «счастливым билетом». Хотя, конечно, всякое бывало. Например, когда наши танки вошли в Чехословакию в августе 1968 года, я был комсоргом практики. И на утренней линейке в Загорске сказал построенным на линейку студентам, – а это были не десятки, а сотни людей, – что считаю ввод войск в Чехословакию глубокой ошибкой. Сказанул бы я подобное в МГУ или где-нибудь ещё – плохо бы это кончилось. А во МГРИ сошло с рук, и это, и многое другое. Знаете, есть такая военная поговорка: «Меньше взвода не дадут, дальше Кушки не пошлют». Если тебе всё равно работать в Магадане или ещё в более глухих углах, то есть ли смысл отправлять тебя туда в другом качестве? Это, конечно, шутка, но всё было вовсе не так безоблачно. И если в Загорске и потом ещё несколько раз на мои «выкрутасы» закрывали глаза, то позже, уже на последнем курсе, один будущий известный журналист написал на меня донос, обвиняя в ревизионизме, чтении нелегальной литературы, потому что я проводил политинформацию, критикуя самиздатовскую книжку Авторханова. И неприятности всё же случились, но умеренные – оказался закрыт путь в аспирантуру. Правда, в итоге вместо дневной аспирантуры МГРИ, я с помощью своих педагогов оказался в дневной же аспирантуре, но гораздо более престижной – института Океанологии. Так что жертвой советской ортодоксии себя никак не считаю. А тот, кто написал на меня донос, сначала стал высокопоставленным комсомольским работником и орал о своей ортодоксии, а потом стал ярым антисоветчиком.

С театром связана немалая часть вашей жизни, ведь в 1983 году вы заочно окончили Театральное училище им. Б. Щукина по специальности «режиссура драмы» и даже входили в комиссию по новым театральным формам Союза театральных деятелей РСФСР. Ваш спектакль по пьесе Кромерлинка «Великодушный рогоносец» был запрещён в 1983 году. В 1992-м запретили ещё один – «Батум» М.А. Булгакова, поставленный во МХАТе Дорониной. Вы были инициатором социально-экономического эксперимента «Театр-студия на коллективном подряде», в результате чего появился профессиональный «Театр на досках». Что для вас театр? Место, где можно отдохнуть душой и сердцем от мрачноватой реальности?

– Театр для меня не отдушина, а «почва и судьба». Помните, у Пастернака: «И тут кончается искусство и дышит почва и судьба… » Хотя, не стану скрывать, поначалу педагогический коллектив Щукинского училища воспринял меня как «чужака», ведь я пришёл из науки, а «избыточный интеллект» в театральной среде почитается за тяжкий грех. Но к концу обучения я из подозреваемого в «избыточном интеллекте» превратился почти в любимца. Этому способствовал поставленный мной на четвёртом курсе отрывок из чеховской «Скучной истории». К этому моменту за билетами на мои спектакли выстраивались длинные очереди. Театр становился местом паломничества нашей интеллигенции, охочей до авангарда. Потом, правда, я стал отстаивать советские ценности и нерушимость СССР, и меня за это стали травить. Но это уже другая история. Что касается театра «На досках», он никогда не прекращал работу, развивал свой стиль, свою школу, сейчас в репертуаре десять спектаклей. Кроме основной «старой» труппы, есть активно играющая студия, очень талантливая молодёжь из «Сути времени». Театр для нас – возможность понять через сценическое действо то, что простым размышлением или в дискуссии не улавливается. Понять самим и дать возможность другим присоединиться к этому процессу своеобразного исследования – вот ведь какая задача. Это очень интересно – мистериальный театр.

Вас нередко можно видеть на телевизионных политических ток-шоу. Это просто способ разным людям заявить о себе, «попиариться» или площадка, где в спорах рождается истина? Но формат таких ток-шоу требует не поиска истины, а банального скандала, нагнетания эмоций. Возможно, там уютно чувствуют себя персонажи вроде дежурной исполнительницы «белого шума» Янины Соколовской, явно путающей телестудию с одесским Привозом. Может, все эти ток-шоу – скорее политический театр, участники выполняют расписанные для них роли?

– Беда в том, что в подобных ток-шоу нет диалога, а есть монологи, а значит, полноценность дискуссии под вопросом. Но запрос-то на дискуссию огромен. И в иных формах он удовлетворён быть не может. В великой русской культуре мы видим «лакуну дискуссий». Если на Западе и в Византии ещё с античных времён диспут был нормой жизни, то на Руси, так уж сложилось, диспутов не вели. Православная культура, в отличие от католической, оказалась в существенной степени вне этой традиции, – возможно, потому, что полемика у нас не считается конструктивной, ибо расшатывает централизацию, а власть императора у нас всегда была выше власти патриарха.

Конечно, в ХIX веке в России появились суды присяжных и блестящие адвокаты, но и тогда, и в советские времена, да и сейчас, культура дискуссий оставалась сильно «зажатой», она выживала разве только в точных науках, в математике и физике, где есть «демократия интеллекта», «свобода и равенство у грифельной доски», поиск истины, а не попытка «переорать» оппонента. Не случайно же именно методологическая школа логики внесла свой вклад в возрождение у нас хотя бы понятия интеллектуальной дискуссии. Я не отказываюсь от участия в телевизионных ток-шоу, считаю, что глупо было бы не воспользоваться возможностью донести до зрителя идеи движения «Суть времени», высказать свою точку зрения на проблемы страны и мира…

И вы нередко оказывались победителем таких телевизионных ристалищ…

– Возможно, в этом «виновато» моё двойное или даже тройное – гуманитарное, в силу семейной традиции, театральное и математическое – образование. Во всяком случае, я быстро успевал произвести некую концептуализацию в одном слове, создать матрицу интеллектуальной дискуссии. В результате разговор не превращался в «базар». Конечно, кто-то считает «странными» все эти политические ТВ-шоу, но пока это, повторяю, единственные площадки для дискуссий, других-то серьёзных площадок нет. Да, эти шоу напоминают спектакли, кто-то и впрямь приходит сюда «попиариться», и меня это тяготит, но я понимаю, что исчезновение ещё и этих площадок сделает невозможным вообще любую общественно значимую дискуссию, её просто негде будет вести.

А интернет? Там тоже можно спорить, высказывать свою точку зрения на те или иные события и явления…

– Я бы не назвал это дискуссией в полном смысле слова. Конечно, в Сети можно писать всё что угодно, там много диковин, и каждый чудак – Бетховен, но насколько всё это приближает к истине – вот в чём вопрос.

В начале 2011 года вы создали и возглавили движение «Суть времени». Нередко можно слышать, что сюда вошли сторонники «красного реванша» и восстановления обновлённого СССР, собравшиеся вокруг вашего цикла передач «Суть времени». Вы хотите «реставрировать» империю в каком-то новом качестве?

– Реванш и реставрация – разные вещи. Реставрация никакого продуктивного начала не несёт. Это хорошо показали ещё попытки реставрации во Франции. И Людовик XVIII, и Карл IX потерпели фиаско, итогом их «реставрационного» пересмотра Великой французской революции стала странная и нежизнеспособная государственная «композиция». А когда к власти пришёл корсиканец Бонапарт, он не реставрировал монархию Бурбонов, а превратил Францию в новую империю. Может быть, не случайно и на императорской мантии Наполеона были вышиты не королевские лилии Бурбонов, а пчелки Меровингов – Наполеон явно апеллировал к старым королям, чтобы предъявить какую-то традицию и при этом не иметь к Бурбонам никакого отношения. Сделанное Наполеоном было реваншем, но реваншем не «королевской партии», а Франции, быстро ставшей полноценной империей. Реванш очень часто воскрешает погибающие государства. Что касается нынешней России, то, уверен, именно реванш – единственная наша национальная идея, живущая в сердцах почти каждого гражданина РФ.

– И что же, мы все – реваншисты?

– Давайте рассуждать. После развала СССР все быстро поняли, что проиграли. Кто-то говорит об этом открыто, кто-то прячет эту мысль внутри себя, третьи считают, что об этом «неудобно говорить», четвёртые «дёргаются»… Но все, даже записные либералы, понимают, что проиграли. Идея реванша сидит сейчас внутри каждого русского, и никакой другой объединительной национальной идеи нет. И в 2014 году Крым стал не чем иным, как «слабым дуновением» этого реванша. Признаем, с развалом СССР проиграли все, потому что это был триумф «низменности», это была победа мещанского буржуазного «низа». А это, согласитесь, тягостно. Выступая с передачами «Суть времени», я назвал это продажей первородства за чечевичную похлёбку. Вдобавок нас ещё и обманули. И это теперь понимают все. Нам внушали ложные представления, – например, что мы станем частью благородного и любящего нас Запада. Потом оказалось, что западное благородство – миф, и не любят нас, да и с какой стати ожидать любви от конкурентов? Когда мы воочию увидели западный «рай», он оказался не таким райским местом, как нам рассказывали. Это как в бородатом анекдоте про рай и ад: одно дело туризм, и совсем другое – ПМЖ…

– Мы увидели Запад как место поклонения золотому тельцу?

– Именно! Но мы-то были совсем другими, мы ещё и о душе, и о духе думали. Хотя… Не было бы мещанской заразы внутри нашего общества, не рухнул бы Союз. В советские ещё времена моя мама поехала в командировку в Восточную Германию. И вот одна дама ей страстно так говорит: «Если бы вы знали, как я хочу «Мадонну»!». Мама, конечно, немного удивилась, но подумала: какая одухотворённая женщина! Потому что Мадонна у мамы ассоциировалась с картинами Леонардо и Джотто, но никак не с модным в определённой среде немецким сервизом… С мамой из-за этих её представлений вообще нередко случались разные истории. Вот стоит она в магазине в очереди, видит на прилавке конфеты «Му-му» и говорит: «Какая странная собака!» А люди в очереди смотрят на неё, как на сумасшедшую, – они-то знают, что на фантике нарисована корова. Мама же знала только одну Муму – тургеневскую собачку, но никак не корову… Эта история с «Мадонной» мне кажется существенной в плане пояснения произошедшего. Кому-то нужна была настоящая Мадонна, а кому-то – сервиз. Кому-то духовные ценности, а кому-то – нечто низменное. Победили те, кто вожделел этой самой низменности.

Вы говорили о победе «низменности», «низа» над «верхом», или, проще говоря, победе желудка над душой. Согласитесь, что-то есть в религиозном понимании данного Богом выбора: у хомо сапиенса есть желудок, который надо регулярно наполнять едой, и это наша «заземлённая» часть; но есть ещё и душа, которой хочется не только колбасы, и дух, который не может замыкаться только на вопросе «что бы ещё съесть?». И нам всё время приходится стоять перед выбором: что главнее – желудок или дух? Ну чем не драма бедной человеческой природы?

– Вы верно заметили – это и впрямь драма. Если посмотреть на историю, мы увидим сменяющие друг друга циклы взлётов и падений. Побеждает высокая мечта, но потом начинается движение вниз. Великая Микенская культура срывается в тёмные века. Потом – новая волна восхождения, классическая Греция. После падения Древнего Рима – снова тёмные века. А потом восхождение, величие Проторенессанса и Ренессанса. Когда случился крах коммунизма и СССР, наши идеологи поведали публике, что есть естественный материалистический закон, когда все едят всех, и побеждает сильнейший, и всё решит конкуренция на свободном рынке, и иного нам не дано. Под этим названием вышел меморандум так называемых перестроечных сил. Этакий социальный дарвинизм. То есть каждый из нас – часть пищевой цепочки, и выживает тот, кто хитрее, зубастее и практичнее остальных…

Человек человеку – волк?

– Если жить только «желудком» – да. Но коммунизм учил нас другому – человек человеку друг, товарищ и брат! Внутри победы социального дарвинизма мы долго не проживём, рано или поздно поднимется антимещанская волна, её я и называю красным реваншем. Марксизм и коммунизм – это диалектика духа, и Маркс, которого почему-то пытаются сделать вульгарным материалистом, говорил о победе не чрева, но духа. Согласно Марксу, отчуждение от родовой сущности означает духовную смерть. Маркс прямо об этом говорил, причём неоднократно. Ещё он говорил, что человек способен перейти из царства необходимости в царство свободы. А что такое царство свободы как альтернатива царству необходимости? Это царство, где перестают действовать примитивные природные законы, построенные по принципу «съешь ты, а не то съедят тебя». Человек человеку – не волк. Из этого и исходило коммунистическое движение, и не случайно в известной песне есть слова: «…в царство свободы дорогу грудью проложим себе». Человек свободный и есть новый человек. Кстати, моя мама участвовала в написании монографии «Литература и новый человек». То есть в СССР такие исследования не запрещались, хотя особо и не афишировались – очевидно, что без идеи нового человека никакой коммунистический проект существовать не мог.

Речь идёт об объявленной коммунистами новой исторической общности людей – советском народе?

– Скорее, речь – о плавильном котле, в котором рождается новый человек. Посмотрите, русские не хотят становиться просто нацией – они хотят быть центральным имперским гиперэтносом, вокруг которого крутится вся система государства и общества. Поэтому именно русские, а не немцы или французы, восприняли Марксову идею, «узнав» в ней нестяжательство. Сегодня вопрос стоит ребром: либо мы будем погребены под пластами «низменности чрева» и погибнем, либо восстановим понятие духа – и тогда выживем. А это и есть марксизм, и мне смешно, когда пытаются противопоставить Маркса и дух. Но в СССР коммунисты не смогли очистить зёрна от плевел и выявить сущностное содержание коммунистической идеологии – и великий коммунистический проект рухнул под грузом собственных грехов. Мы забыли об идее нового человека – и сразу ушли в тупик со столбовой дороги коммунистического движения. О хлебе помнили, догоняли и перегоняли Америку, но забыли о духе – и стала рушиться вся коммунистическая конструкция, а там развалился и Советский Союз. В постсоветский период, если верить тому же бывшему министру Козыреву, элита решила сделать национальной идеей деньги. То есть буквально восстановить культ золотого тельца. Да, есть религиозные люди, они верят в силу духа, а остальным что прикажете делать? Ну заработал человек кучу деньжищ – а дальше-то что? Желудок набил, всё хорошо, но – чем заполнить духовную пустоту? Эта пустота и есть то, что я называю «кризисом модерна». Проще говоря, такой «желудочный» подход к бытию ведёт к гибели. Нельзя всё время уныло пережёвывать жвачку на обломках европейского «модерна», мир уже вошёл в стадию предсмертных конвульсий.

Вы ведь неверующий человек?

– Да, я светский человек. Но я, например, твёрдо убежден, что духовное тело реально. На этом убеждении держится и вся моя политическая деятельность, и работа режиссёра в нашем «Театре на досках». Физическое тело без духовного сигнала и пикнуть не может. Есть состояния, когда заболевает дух, а не душа. И тогда появляется пустота. Ведь что такое мещанство? Это и позывы «низа», и зудящая, воющая духовная пустота, дыра, вакуум. Эту пустоту пытаются заполнить дешёвыми удовольствиями, только бы не болело. Но будет пусто, и будет болеть, пока пустота не заполнится светом. Иначе всё заполнит тьма.

Мы исследуем псевдолевые движения, где пытаются говорить на какой-то марксистской «фене» и выдвигать против «Сути времени» бессмысленные обвинения в оккультизме. При этом сами обвинители занимаются кроулианским тёмным оккультизмом, а то и сатанизмом. С политологической точки зрения это называется «тёмная оккультизация политического протеста». Когда-нибудь обезумевшие и осёдланные этой фигнёй люди будут переть напролом, пытаясь прикрыть духовную пустоту хоть чем-то. Потому что пустота не может быть долго заполнена шмотками, жратвой и извращениями. Рано или поздно она заполнится – либо светом, либо окончательной тьмой. И если об этом не думают даже религиозные деятели – приходит сатанизм и «потребитель» оказывается осёдлан бесом. «Суть времени» видит это. Если проспать ещё пару-другую лет – это увидят все. Только бы не было поздно…

А вам не кажется, что «новая культура» сатанизма и прочей оккультной дичи уже вытесняет христианство и другие традиционные религии?

– Знаете, христиане думали, что после победы над коммунизмом у них начнётся этакий Ренессанс. Ничего подобного не случилось. Посмотрите на Польшу, сегодня она впереди планеты всей по грубому сатанинскому року. Иоанн Павел Второй называл это «цивилизацией смерти», когда рушатся все мировые религии и даже патриархальное язычество и начинается реванш ведьм и культа Кибелы. Посмотрите на все эти гей-парады – это же сатанизм в чистом виде! Мир входит в эпоху безумия, напоминающую поздний эллинизм или закат Рима. И когда в Иерусалиме, где были прокляты содомиты, проходит очередной гей-парад или «марш шлюх» (есть и такой!), – никто там уже не смеет пикнуть о том, что это оскорбляет религиозные чувства людей. Потому что, видите ли, тогда это будет не толерантно и не политкорректно. О какой же свободе мысли и дискуссий может идти речь в таком случае? И после этого вы удивляетесь тому, что в октябре 1993 года, когда у нас стреляли из танков по зданию Верховного Совета, названному Белым домом, «интеллигенты» объясняли, что там, в Белом доме, засели нелюди и их можно убивать… «Верх» сокрушён, и мир уже полным ходом катится не к демократии, а к беспредельной диктатуре «низа». Мы забыли, что, пока человека сдерживает дух, человек находится в состоянии равновесия. Как только поводья отпущены – человек начинает бесноваться, как зверь, и уничтожает и себя, и мир – например, под лозунгами экологического спасения Земли.

Ну да, и мир начинает слушать явно нездоровую шведскую девочку Грету и прочих кликуш…

– Это и есть безумие мира, лишившегося «верха». В переломные моменты истории кликуши и юродивые всегда в особом фаворе. Ведь шведская церковь уже успела объявить эту нездоровую Грету чуть ли не Мессией…

Мир катится к чёрту? Нас ждет неминуемая гибель?

– Да, если мы не поймем, что спасение – в осуществлении реванша. Этот реванш может быть жёстким или мягким, он может закончиться победой или поражением, но он должен быть! И он может быть только красным реваншем. Почему красным? Потому что ресоветизация сознания уже состоялась. Об этом говорят все опросы. Я не буду подробно обсуждать, почему произошло именно так. Но то, что произошло так – понятно всем. Поэтому реванш может быть только красным. Другое дело, каким содержанием будет это наполнено. И чем обернётся. Победа «низменности» предполагает реванш духа. Он нужен России, и он нужен человечеству. Человеческая цивилизация либо погибнет под спудом «низменности», либо поднимется к высотам духа – и выживет. Если мы не вернёмся к красному реваншу, будет худо, потому что альтернатива реваншу – глубочайшее загнивание с последующим его тёмным оформлением.

Насколько я понимаю, когда вы говорите о «кризисе модерна», речь идёт о разработанной вами концепции четвёртого (помимо модерна, контрмодерна и постмодерна) варианта развития общества – «сверхмодерна», изложенной в вашей книге «Исав и Иаков» и развитой в цикле программ «Суть времени», и вы считаете этот «сверхмодерн» единственно подходящим для развития России?

– Если посмотреть на сегодняшнее состояние сознания современного российского общества, то иначе как катастрофой смыслов его не назовёшь. Эта катастрофа стала одним из последствий горбачёвской «перестройки», когда идеальные ценности – коммунистические идеалы и связанные с ними смыслы – были заменены на материальные, то есть на потребление как цель жизни. При этом не случилось равноценной замены одних идеалов на другие. Мы, подобно Исаву, продавшему первородство за чечевичную похлёбку, обменяли свой дух на бесконечную и бессмысленную гонку за материальными благами. И нам хотя бы сейчас пора понять, что единственно возможная для России форма существования – это империя как союз равноправных народов, где русский народ играет государствообразующую роль и становится ядром, вокруг которого собираются другие народы.

Старый Свет сегодня переживает тотальный кризис, и впору говорить о закате Европы. Сегодня эта дряхлая старушка – уже не та эффектная красавица, к которой мы стремились. Значит, Европа нам не нужна и входить в неё мы не будем?

– Дело даже не в дряхлости и увядании Старого Света, хотя эти дряхлость и увядание тоже стали прямым следствием «низменности» европейского модерна. Россия должна отказаться от идеи вхождения в Европу, поскольку это несовместимо с сохранением целостности нашей страны и может состояться только при одном условии – если Россия распадётся. Мы не можем войти в Европу ещё и потому, что Россия и есть Европа, но другая, альтернативная Европа. Россия – часть христианского мира, основанная на европейской культуре и наследующая её, но ведущая свою историю от Восточной Римской империи, от Византии, в то время как современная Западная Европа выступает наследницей Западной Римской империи.

Можно продолжать делать вид, что ничего страшного не происходит, но мы живём во времена мирового кризиса развития, а мир без развития чудовищен, и это – мир контрмодерна и постмодерна. Развиваться по законам модерна уже практически невозможно. Но нам и не надо никому подражать, ибо наша страна – источник знания о том, как развиваться не по правилам модерна. Россия обладает уникальным опытом альтернативного, неевропейского развития. Ведь наша модернизация не была классической, она проходила иначе, чем у всех остальных развитых стран. Модернизация предполагает атомизацию, разрушение коллективизма, а мы в развитии опёрлись на коллективизм. Я давно назвал такое развитие прорывом. Сейчас такое слово используют, что называется, в хвост и в гриву. А зря. Потому что прорыв – это развитие с опорой на коллективность. И я уверен – во всём мире только Россия способна развиваться не так, как это предписано модерном. Наше нежелание жить по лекалам европейского модерна – не прихоть и не следствие нашей «русской дури». Мы просто не можем иначе, мы должны развиваться вне рамок европейского модерна.

Альтернативы нет?

– Альтернативой тут будет неразвитие, то есть фашизм и смерть. Применение же собственного опыта позволит России не только самой преодолеть регресс и начать развитие, но мессиански предложить человечеству путь преодоления кризиса модерна. Россия спасёт мир. Но сначала нам надо спасти себя. Даже на дне своего падения Россия имеет всемирно-историческое значение, наша всемирно-историческая уникальность – в нашей исключительности!

А в чём заключается эта наша исключительность?

Как раз в том, что лишь Россия во всём мире способна развиваться не так, как это предписано модерном. У нас есть не просто абстрактная способность так развиваться. У нас, как я уже говорил, есть вековой исторический опыт этого другого развития. Россия остаётся живым хранителем знания о том, как это надо делать в ХХI веке, – именно поэтому нас хотят убрать с исторической сцены.

А вот философ и писатель Михаил Веллер уверен, что Россию спасёт только строго ограниченная во времени и действующая в рамках закона диктатура. В пример Веллер приводит Пиночета в Чили и Франко в Испании – и тот и другой ушли, передав властные полномочия гражданским администрациям…

– Всё, что говорит Веллер, – структурно не разобрано, это такая красивая, яркая, но бесструктурная субстанция речи. Веллер сам себя запутывает. Диктатура Аугусто Пиночета – это диктатура военно-латифундистского класса, чётко построенного внутри Латинской Америки. Это младшие сыновья латифундистов, которые шли служить в армию офицерами, с ними вместе уходили их воспитатели-дядьки, становившиеся сержантами. Внутри вся эта армия – жёсткое кастовое целое, своего рода военная фазенда. То, что Пиночет чего-то там добился, – ложь. Вся эта «диктатура фазенды» была абсолютно жёстко привязана к американцам, и никакого экономического чуда при Пиночете не случилось. Экономическое чудо случилось при Кастро на Кубе. Фидель, воспитанник иезуитского колледжа, был левым диктатором с христианско-коммунистической идеологией, и это тоже латифундистская аристократия. Что-то похожее было у Перона. А правые диктаторы вроде Пиночета или Франко всегда существуют лишь как придатки американских интересов. Кроме того, ни в Чили, ни тем более в Испании диктаторы не ограничивали себя во времени. Конечно, вопрос не в годах, проведённых диктатором у власти. Вопрос в том, какая это диктатура, кто осуществляет этот проект и какими средствами он это делает…

…а главное – какова его цель?

– Конечно, главное – цель. Вот цель красного проекта – совершенно новое существование человека и возможность его восхождения. Мы диктаторски расчищаем препятствия на пути восхождения человека.

И всё же – вы считаете себя марксистом-ленинцем?

– В каком-то смысле – да. Хотя Маркс допустил фундаментальную ошибку, он почему-то поверил в то, что лишённый собственности пролетарий – природный нестяжатель. Но вот у пролетария появляется возможность стяжательства. И кого мы видим? Классического мещанина! Вы говорите, что не стать стяжателем пролетарию поможет партия? Извините, но партия большевиков, оказавшись у власти, заболела стяжательством ещё быстрее! Когда-нибудь я напишу пьесу о XII съезде ВКП(б). Это был неслыханный образец предательства! Соратники самым хамским образом предали Ленина. Да, он болел, но не настолько, чтобы уже совсем ничего не соображать. Напомню, что в это время Ленин написал замечательные работы, в том числе «Как нам реорганизовать Рабкрин» и другие. Тогда Ленин, ужаснувшись стремительности и масштабам разложения только что победившей партии и растущим комчванством партийной бюрократии, предлагал рассмотреть идею демократизации развращающейся номенклатуры, он говорил о включении рабочих в органы контроля. И что же? Они даже не приняли его предложения к рассмотрению – мол, умирает и пусть умирает. А после кончины те же люди водворили Ленина в мавзолей и сделали из него культовую фигуру. Но ведь то, что предлагал Ленин, могло спасти партию и страну от ухода в тупик. И в конце концов правящая партия, а вместе с ней и вся страна оказались в тупике: деградировавшая партия раскололась, а Советский Союз прекратил существовать.

Ваша концепция была изложена в одном из выпусков телепередачи «Суд времени», потом из этого выросло целое движение, были стотысячные «антиоранжевые» митинги. Сторонники этого движения работают «за идею»?

– Да, все разговоры о «больших деньгах», за которые мы якобы «покупаем» сторонников, – досужая выдумка. Деньгами ни одно политическое движение не «подогреешь», а вот развалить можно. После передачи «Суд времени», где я дискутировал на Пятом канале с Млечиным и Сванидзе, и перед передачей «Исторический процесс», где я дискутировал на Первом канале только со Сванидзе, была пауза, и я решил рассказать о своей концепции в интернете. Моё выступление снимал на камеру зять. Он тогда сказал: «Если это посмотрят 150 человек, да ещё и напишут отзывы, то будет здорово». Он имел все основания так говорить, ведь темы передачи были крайне сложными. Но он ошибся. Практически сразу моё выступление посмотрели 20 тысяч человек, потом с каждым днём число зрителей увеличивалось, и я понял, что людям это интересно. К нам стали приходить сторонники, и они действительно работают за идею.

– «Суть времени» – это секта, некая «третья сила» или альтернативная оппозиция?

– «Суть времени» – не секта, а широкое левоконсервативное движение, которое верит в красный реванш. У нас жёсткая организационная структура, есть лидер, есть политсовет, и при этом есть демократическое обсуждение проблем, и это демократия дела, а не демократия голосований. «Суть времени» – своего рода орден, но прежде всего – это русское движение в имперском духе. Мы не хотим насильственно завоевывать «территории» – как только будет построена империя, к России сами потянутся наши соседи. У нас есть наработки в сфере духовных практик и психологии, но мы никогда не опустимся до плебейских оккультных фокусов. Распад СССР и то, что за этим последовало, мы действительно рассматриваем в категориях спасения и погибели. Погибель – это люмпенско-мещанская исступлённая религия потребления и низменных удовольствий, которая утопит весь мир. Спасение – на путях духа, и наше движение мыслит себя как новая генерация национальной интеллигенции, способной возглавить борьбу за красный реванш. Наше движение – это и попытка создать новую гуманитарную и в имперском смысле слова национально мыслящую интеллигенцию. Это пока только зародыш чего-то нового, и мы пытаемся создать это новое. И ещё. Мы, вопреки утверждениям некоторых «знающих людей», никогда не были «под Кремлём». Судьба всего, что было «под Кремлём», известна специалистам. Мы же выстояли именно потому, что всегда сочетали независимость, оппозиционность и отстаивание государственных интересов.

Кого из ныне живущих или ушедших политиков вы уважаете как личность?

– Я могу не соглашаться с политическими воззрениями, например, аятоллы Хомейни, но не уважать этого человека нельзя. А разве не были великими личностями Рузвельт и Дэн Сяо Пин? Меня трудно назвать «верным путинцем», я часто выступаю против политики правительства, но я искренне уважаю Владимира Путина как политика, который не допустил падения страны в пропасть безгосударственности. А такое падение было очень высоковероятным. И повлекло бы за собой крушение страны и мира. При этом я, выступая на Поклонной горе, сказал, что являюсь противником политики Путина, говорящего о том, что коммунизм – это красивая сказка.

Если вы ошибаетесь, можете публично признать свою ошибку?

– Если ошибаюсь – признаю.

Самые плохие качества человека?

– Бесчестие.

А самые хорошие?

– Честь.

Что вы терпите с трудом?

– Отсутствие собеседника.

– Наверняка, вам давали немало советов. Какой из них оказался самым полезным?

– Самый хороший совет дал мне отец. Он сказал: «Поднял руку – бей. Даже если понимаешь, что зря, – бей. Нечего было руку поднимать…» Если рассматривать это как притчу, а это и есть притча, то налицо глубокий смысл. И ещё… Как-то, когда я ещё был аспирантом, пошли мы с отцом покупать мне костюм. И я продавцу переплатил десятку. Отец возмутился: «За что ты ему заплатил сверху?!» Ну, отвечаю, ты же сам даёшь деньги портному. Отец говорит: «Портной шил мне костюм, он заработал свои деньги, а ты, заплатив этому продавцу ни за что, поощряешь воровство, и если будешь так разбрасываться деньгами – откуда будешь их брать?» Мой отец был мудрым человеком…

А самый плохой совет?

– Как-то в 1991 году ко мне пришёл один известный человек и сказал: «Мы назначим тебя на большую должность, если ты покаешься в том, что не осудил ГКЧП. Советую тебе по-дружески, скажи, что это была ошибка или что ты пошутил». И я подумал: если сейчас соглашусь, я потеряю уважение к себе, меня перестанут уважать мои близкие, и друзья, и соратники, а потом и вообще все люди. И я отказался.

В чём люди заблуждаются на ваш счёт?

– Они думают, что я всегда хитрю, играю в какие-то игры и что под каждым моим действием лежит точный расчёт. Это не так. Я не Талейран и не холодный игрок в политические шахматы. И побеждал не потому, что «играл», а потому что в трудных ситуациях был искренним.

18 июня 2012 года вам присудили «Серебряную калошу» радиостанции «Серебряный дождь» за самые сомнительные достижения, в номинации «Великолепная шестёрка, или Всадники Апокалипсиса» с формулировкой «за отстаивание позиции с пеной у рта». Восприняли это с чувством юмора или всё же осталась обида?

– Знаете, многим людям не нравится моя независимость. Это для них как зеркало, в котором такие люди отражаются в невыгодном для них свете. Посмотрите на их главных пропагандистов – это Собчак, Сванидзе и Шевченко. Это особые персонажи, с особым типом существования. Обшутить и отодвинуть, нейтрализовать конкурента или соперника – их задача. Но я не вхожу в разряд статусных «развлекателей». Они хохочут над тем, что могло бы ещё их спасти. Им страшно признать, что гибнет их мир, и они хотят максимально растянуть «паузу комфорта» перед финалом – для них это важнее, чем хотя бы попытаться спастись. И им вряд ли будет до смеха, когда конь настоящего Всадника Апокалипсиса приложит их копытом по голове…

Вы обрастаете легендами…. Вот одна из них. 11 февраля 2013 года вы проиграли бутылку конька, поспорив с кем-то, что Путин не приедет на Первый съезд родителей России. А Путин – приехал. Можете сказать, кому проиграли коньяк?

– Насчёт проспоренной бутылки – это действительно легенда. Я не знал, что Путин приедет на наш съезд, где мы критиковали российскую ювенальную юстицию. Но за день до открытия съезда у нас вдруг стали собирать паспортные данные, потом вывели из аренды VIP-ложу. И вот открывается съезд, я сижу в президиуме, а на сцену выходит глава президентской администрации Сергей Иванов, смотрит куда-то сквозь меня, и глаза у него при этом такие, как будто он увидел тигра. Оглядываюсь – и вижу, как из-за кулис выходит… Путин! Думаю, и Иванов не знал о том, что Путин приедет. Уж очень искренне он удивился. Конечно, Сергей Борисович – генерал КГБ, но он всё же не Смоктуновский, чтобы сыграть такое… А Путин тогда поддержал нашу точку зрения по поводу ювенальной юстиции, и это тоже было неожиданно.

Что вы назвали бы самой большой ошибкой в жизни?

– Это не ошибка, а, скорее, сомнения. Вот когда не без моего участия сняли с повестки дня программу Явлинского «500 дней», об этом я не жалею и сегодня. Но когда случилась история с ГКЧП… Понимаете, я в этой истории не участвовал. Мы готовили XXIX съезд партии, хотели снять Горбачёва. Но если бы я верил в возможность спасти Союз с помощью чего-то сходного с тем, что случилось на площади Тяньаньмэнь, то, может быть, я мог бы что-то направить в эту сторону. Это было бы уже не ГКЧП, а другое. И вот я задаю себе вопрос: а может быть, то, что я в такой вариант не верил, было ошибкой? Может быть, тогда бы и Советский Союз существовал до сих пор? Но ведь это породило бы кризис капиталистических надежд. И сформировался бы огромный гнойник, полный разочарований и обманутых надежд. Такой гнойник непременно взорвался бы… Русские – не китайцы… Короче, я до сих пор не знаю, не было ли ошибкой с моей стороны неверие в возможность «русского Тяньаньмэня» в 1991 году. Наверное, если бы я был твёрдо уверен, что такой «русский Тяньаньмэнь», кровавое подавление сопротивления, принесёт благо моей стране – я со скрежетом зубовным поддержал бы это. Короче, я и сегодня не могу простить себе развала СССР. Да, я не был генсеком или членом Политбюро, но я ведь участвовал в политике. А распад СССР породил жуткие последствия. Спор с собой по этому поводу я веду постоянно…

14 ноября вам исполнится семьдесят лет. Что понял в этой жизни Сергей Кургинян?

– Я понял, что нельзя мириться с триумфом «низа». Я понял, что нельзя смиряться. И нельзя идти на компромиссы с более чем реальными всадниками настоящего Апокалипсиса.

Определение Фримена по Merriam-Webster

бесплатно · человек | \ ˈFrē-mən , -человек \

1 : человек, пользующийся гражданской или политической свободой

2 : обладающий полными правами гражданина

Бесплатно · человек | \ ˈFrē-mən \ Дуглас Соу * талл \ ˈSau̇- ˌt͟hȯl , — ˌthȯl \ 1886–1953 гг. — американский редактор и историк.

Мэри Элеонора Уилкинс 1852–1930 урожденная Уилкинс американская писательница

определение Freeman по The Free Dictionary

— Канадский зверолов.- Фримен леса — Охотник на ирокезов. — Зима в Колумбии. — Празднование Нового года.

Таков был Регис Брюгьер, свободный человек и странник из пустыни.

Орудие и символ способности свободного человека выставлять себя дураком и разрушать свою страну. Я слышал, что нет ничего плохого в том, чтобы быть свободным человеком где-нибудь, кроме как здесь; Так почему я должен думать о тебе хуже из-за этого? »« Свобода », — ответил я; что, как вам говорят в условиях демократии, является славой государства — и поэтому только в демократии будет изволено жить свободный человек от природы.

Уже не крепостной, а свободный человек и землевладелец, Гурт вскочил на ноги и дважды подпрыгнул от земли почти до своего уровня.

« Кузнец и напильник, — крикнул он, — чтобы снять воротник с шеи свободного человека! Благородный господин!

— Нет, — сказал Вамба, — никогда не думай, что я завидую тебе, брат Гурт; крепостной сидит у камина, когда свободный человек должен выйти на поле битвы. И что говорит Олдхельм из Мальмсбери. Лучше дурак на пиру, чем мудрец на драке.

Это правда, что наблюдатель, находящийся под тем смягчающим влиянием изящных искусств, которое делает чужие невзгоды живописными, мог бы прийти в восторг от этой усадьбы, называемой Фрименс-Энд: у старого дома были мансардные окна на темно-красной крыше, две дымоходы были затянуты плющом, большая веранда была завалена связками прутьев, половина окон была закрыта серыми червивыми ставнями, вокруг которых в дикой роскоши росли ветки жасмина; гнилая садовая стена, из-под которой выглядывали мальвы, представляла собой идеальный образец смешанного приглушенного цвета, а напротив открытой задней двери кухни лежала старая коза (несомненно, содержавшаяся на интересных суеверных основаниях).

Кое-что он знал досконально, а именно, неряшливые привычки ведения сельского хозяйства, неуклюжесть погоды, скота и урожая в районе Фрименс-Энд — так называлось, видимо, из-за сарказма, чтобы подразумевать, что человек вправе бросить его, если он выбрал, но для него не было открытого земного «запредельного».

Freeman, MD, MBA, FACS в качестве регионального главного клинического директора. Со 2 ноября 2019 года д-р Freeman будет обеспечивать стратегический надзор за клинически интегрированной сетью компании, процессами качества и безопасности, аптеками и другими клиническими услугами, набором медицинского персонала, а также высшее медицинское образование.

% PDF-1.5 % 2 0 obj > / Метаданные 5 0 R / StructTreeRoot 6 0 R >> эндобдж 5 0 obj > ручей 2018-01-10T13: 48: 47-05: 002018-01-10T13: 48: 56-05: 00Microsoft® Word 2013Microsoft® Word 2013application / pdf конечный поток эндобдж 22 0 объект > ручей x [o6> ^ Y | M 臶] 9e_NOjwƖ7C ~ Őys04vq} / S4C \ t? `ӻvhWXx + KDγ ~ LhV & __ V_1c___z ܐ gSg1Kҿ_w ܡ˄ 癜 O ~ KOw ~ Nh-

Y!? 6 ۧ jm7 \ ̖ 딉 ٦d ئ b ܶ) | ׷ * e.3њврК! H + LC N @ v% uyqZZe ݦ i00Ik | 8e

Freeman (9781932841640): Питтс, Леонард-младший: Книги

PRAISE FOR FREEMAN :

«Колумнист Леонард Питтс представляет довольно мощную историю любви». — Оди Корниш, Все учитывались

«Уникальный американский эпос … Фримен — важное дополнение к литературе о рабстве и Гражданской войне, написанное знающим, сострадательным и неизменно правдивым писателем, решившим исследовать как порабощение во всей его злобе, так и то, что на самом деле означает быть свободным.»- Howard Frank Mosher, Washington Post

» Обозреватель, лауреат Пулитцеровской премии [Леонард] Питтс еще раз демонстрирует свой талант к исторической фантастике … В лирической прозе Питтс решительно и трогательно изображает жестокости того периода и триумфы в улавливании духа времени через в высшей степени узнаваемых главных персонажей. »- Publishers Weekly отзыва с пометкой

« Леонард Питтс страстно увлечен историей и обладает даром рассказывать истории.И то, и другое сияет в этой истории любви и искупления, которая бросает вызов всему, что, как мы думали, мы знали о том, как наша нация борется с самым стойким пятном ». — Гвен Ифилл, PBS , автор книги« Прорыв »

« Freeman миф о человеческих возможностях, необходимая история о малоизвестном героизме и тень, брошенная на борьбу американских семей в 21 веке »- Джон Тимпейн, Philadelphia Inquirer

« Замечательный, трогательный захватывающий роман.»- Габриэль Юнион, актриса

» Америка после гражданской войны — благодатная почва для писателей, но немногие возделывали ее с такой грацией и величием, как Леонард Питтс. В «Фримане» Питтс сочетает завораживающую кинематографическую историю любви с богатым полотном американской истории, вызывая незабываемых персонажей в повествовании, которое может легко заменить полку учебников. Какое великолепное чтение! »- Херб Бойд , соредактор Любыми средствами — Малкольм Икс: Настоящее, а не заново

« Леонард Питтс-младший., который получил Пулитцеровскую премию за обжигающую колонку Miami Herald , вполне может снова получить эту награду за Freeman … [Питтс] богато освещает внутреннюю жизнь свободных и порабощенных чернокожих людей. Он также представляет собой захватывающий роман, который подтверждает силу любви даже в самых ужасных обстоятельствах ». — Патрик Генри Басс, Essence magazine

« Богатый историческими деталями, от повседневных до самых жестоких, захватывающих рассказов Питтса. Weaves упрощен по своему резонансу, но сложен по своим эмоциям.Персонажи и их рост, их яростные и волнующие взлеты и падения, их битвы со своими собственными предрассудками делают этот роман незабываемым ». — Эми Кэнфилд, Miami Herald

« Персонажи многомерны и имеют исторические детали. удивительно точен. Freeman — это увлекательное, трогательное чтение и оригинальное изображение поворотного момента в истории нашей страны »- Indie Next List IndieBound за июнь , Терри Вайнер, Village Books, Беллингем, Вашингтон

« Леонард Питтс-младший.создает роман так же, как и великие рассказчики нашего времени. Freeman привлек мое внимание с самого первого предложения и все мое сердце. Сэм и Тильда останутся со мной надолго. Я не могу их отпустить ». — Сибил Уилкс, Утреннее шоу Тома Джойнера

« Автор Леонард Питтс-младший представляет роман, который одновременно и уродлив, и красив, с персонажами, которых вы будете чувствовать за честь. знаете … один из лучших романов о гражданской войне, которые я когда-либо читал. Если вы пообещали себе одну приличную книгу этим летом, не смотрите дальше, потому что это она.Прочтите три страницы книги Freeman , и вы поймете, что это не та история, которую вы скоро забудете »- Терри Шлихенмейер, Книжный червь Sez

« Безупречно [Питтс] сплетает воедино судьбы людей. это одновременно невероятно, но именно так, как должно быть … эта книга — открывающий глаза комментарий о преданности в этой запутанной главе американской истории »- Венди Томас, Memphis Commercial Appeal

« Я влюбился с беллетристикой Леонарда Питтса-младшего с , прежде чем я забуду .Теперь он вышел с новым, Freeman …. Это красивая книга, и я очень рекомендую ее ». — Карлин Брайс, Блог белых читателей и черных авторов

« Эпическая история о любви и войне, этот роман перекликается с глубиной тоски и надежды человечества в самых ужасных обстоятельствах …. Поразительный своим изображением уязвимости, присущей утраченной невинности и трагедии, Freeman — прекрасная история искупления, сострадания и любви … Я очень рекомендую эту книгу.Это заставит вас жаждать большего. Это просто поразительно ». — BookPeople’s Blog , Остин, Техас

« Этот захватывающий и трудный роман остается историей несовершенного триумфа тех бывших рабов и горстки белых, которые пытаются им помочь … [Питтс] держит читателя на крючке через возмущение за возмущением ». — Арлин МакКаник, Книжная страница

« Лауреат Пулитцеровской премии журналист Леонард Питтс-младший — убедительный рассказчик, а в Freeman он исследует значение свободы; он выражает сочувствие к проблемам своих персонажей в этой захватывающей истории о жертве и решимости.»—Кларенс Рейнольдс, Сетевой журнал

» Это книга, которую нужно читать, как рассказы о Холокосте. Freeman напоминает нам о нашей человечности «. — Нэнси Олсон, владелица Quail Ridge Books, Роли, Северная Каролина

» Открытие глаз … [ Freeman ] должно дать нам представление о способности любить между мужчинами, женщины и дети, разделенные институтом рабства «. Чарльз Э. Ричардсон, Macon Telegraph (Джорджия)

ПОХВАЛА ЛЕОНАРДУ ПИТТСУ-МЛАДШЕМУ.:

«Леонард Питтс-младший — самый проницательный и вдохновляющий обозреватель своего поколения». — Tavis Smiley

«Он отказывается быть предсказуемым или почивать на лаврах. Он забавен, когда вы думаете, что в нем нет ни капли юмора, он приходит в ярость в тот самый момент, когда мы думали, что нам уже все равно, и он встряхивает нас, когда мы так уверены, что мы все это выяснили. Другими словами, он делает нас лучше, читая его. Какой подарок. В скудной, часто электрической прозе Питтс призывает нас быть больше, чем мы думал, что возможно, а затем показывает нам, как туда добраться.»- Конни Шульц, Cleveland Plain-Dealer

» Как давний читатель и поклонник, я считаю, что есть только один вопрос о присуждении Пулитцеровской премии Леонарду Питтсу: почему они так долго? » — Боб Костас

Бертран Рассел, Поклонение свободного человека


Краткое введение: «Поклонение свободного человека» (первый опубликовано как «Поклонение свободного человека» в декабре.1903) возможно Самое известное и наиболее перепечатываемое эссе Бертрана Рассела. Его настроение и язык часто объяснял, даже сам Рассел, как отражение определенного времени в его жизни; «это зависит (а)», он писал в 1929 г. «о метафизике, которая более платонична, чем то, во что я теперь верю ». Тем не менее, эссе звучит много характерные расселловские темы и увлечения и заслуживают рассмотрение — и дальнейшее серьезное изучение — как историческое ориентир европейской мысли начала ХХ века.Для научное издание с некоторой документацией, см. том 12 из . Собрание статей Бертрана Рассела , озаглавленное «Созерцание » and Action, 1902-14 (Лондон, 1985; сейчас опубликовано Routledge).
Доктору Фаусту в его кабинете Мефистофель рассказал историю из Творение, говоря:

«Бесконечные хвалы хоров ангелов начали расти. утомительный; в конце концов, разве он не заслужил их похвалы? Имел он не доставил им бесконечной радости? Разве не было бы забавнее получить незаслуженную похвалу, чтобы ему поклонялись существа, которых он замучили? Он внутренне улыбнулся и решил, что великая драма должен быть выполнен.

«На протяжении бесчисленных веков горячая туманность бесцельно кружилась в пространство. Наконец она начала складываться, центральная масса бросила вне планет, планеты остыли, моря кипят и горят горы вздымались и качались, из черных масс горячих облаков листы дождя затопили едва твердую корку. А теперь первая зародыш жизни вырос в глубинах океана и развился быстро в плодоносящем тепле превращаются в огромные лесные деревья, огромные папоротники, вырастающие из влажной плесени, размножаются морские чудовища, борьба, пожирание и уход.И от монстров, как спектакль развернулся, Человек родился, с силой мысль, познание добра и зла и жестокая жажда поклонение. И Человек увидел, что все проходит в этом безумном, чудовищном мир, который все изо всех сил пытаются схватить любой ценой за несколько коротких моменты жизни перед неумолимым указом Смерти. И Человек сказал: `Там это скрытая цель, могли бы мы понять ее, и цель хорошая; ибо мы должны чтить что-то, и в в видимом мире нет ничего достойного почитания.’И человек стоял в стороне от борьбы, решив, что Бог задумал гармония, чтобы выйти из хаоса человеческими усилиями. И когда он следовал инстинктам, которые Бог передал ему от его потомство хищных зверей, он назвал это Грехом и попросил Бога прости его. Но он сомневался, можно ли его справедливо простить, пока он не изобрел божественный план, согласно которому гнев Бога должен был был умиротворен. И, видя, что подарок был плохим, он все же сделал это хуже того, что тем самым будущее может быть лучше.И он дал Богу спасибо за силу, которая позволила ему отказаться даже от радостей это было возможно. И Бог улыбнулся; и когда он увидел, что Человек стать совершенным в отречении и поклонении, он послал другое солнце через небо, врезавшееся в Человеческое солнце; и все вернулись снова в туманность.

«Да, — пробормотал он, — это была хорошая пьеса. снова выполнил ».

Такой, в общих чертах, но еще более бесцельный, более лишенный смысл — это мир, который наука представляет для нашей веры.Среди таких мир, если где-либо, наши идеалы отныне должны найти дом. Этот Человек — продукт причин, которые не имели предвидения о цели, которую они достигли; что его происхождение, его рост, его надежды и страхи, его любовь и его убеждения — это всего лишь результат случайных коллокаций атомов; что ни огня, ни героизма, ни интенсивность мысли и чувств, может сохранить индивидуальную жизнь за могилой; что все труды веков, все преданность, все вдохновение, вся полуденная яркость человеческий гений, обречены на вымирание в безмерной смерти солнечной системы, и что весь храм достижений Человека должен неизбежно быть похороненным под обломками вселенной в руины — все это если не бесспорно, но все же так почти наверняка, что ни одна философия, отвергающая их, не может надеяться на стоять.Только в рамках этих истин, только на твердое основание непоколебимого отчаяния, может ли обитель души отныне строиться безопасно.

Как в таком чужом и нечеловеческом мире может так бессильно существо как человек сохраняет свои стремления незапятнанными? Странность тайна в том, что Природа, всемогущая, но слепая, в революции ее светской спешки через бездны космос, родила наконец ребенка, все еще подчиненного ей сила, но одаренная зрением, познанием добра и зла, со способностью судить все работы его бездумного Мама.Несмотря на Смерть, клеймо и печать родительского контроля, Человек еще свободен в течение своих коротких лет исследовать, критиковать, знать и в воображении творить. Ему одному, в мире, с которым он знаком, эта свобода принадлежит; и в этом его превосходство над непоколебимыми силами, которые контролировать его внешнюю жизнь.

Дикарь, как и мы, чувствует притеснение своего бессилие перед силами Природы; но не имея в себе ничего, что он уважает больше, чем Силу, он готов пасть ниц перед своими богами, не спрашивая, достойны ли они его поклонение.Жалкая и очень ужасная длинная история жестокость и пытки, деградация и человеческие жертвы, перенесенные в надежде умилостивить ревнивых богов: конечно, трепет верующий думает, когда самое дорогое было даром учитывая, их жажда крови должна быть утолена, и больше не будет быть обязательным. Религия Молоха — какими могут быть такие вероучения в общем называется — это, по сути, съеживающееся подчинение раб, который даже в душе не смеет допускать мысли, что его хозяин не заслуживает лести.Поскольку независимость идеалы еще не признаны, Силе можно свободно поклоняться, и получить безграничное уважение, несмотря на его беспричинное причинение боли.

Но постепенно, по мере того, как мораль становится смелее, претензии идеальный мир начинает ощущаться; и поклонение, если оно не прекратится, должно быть отдан богам другого рода, чем те, которые были созданы дикий. Некоторые, хотя и чувствуют требования идеала, по-прежнему сознательно отвергать их, по-прежнему утверждая, что голая Сила достойный поклонения.Таково отношение, привитое Богом. ответ Иову из вихря: божественная сила и знания выставлены напоказ, но о божественной добродетели нет намекать. Таково же отношение тех, кто в наши дни основывают свою мораль на борьбе за выживание, поддерживая что оставшиеся в живых обязательно самые приспособленные. Но другие, а не довольствуясь ответом, столь противным моральному чувству, будет занять позицию, которую мы привыкли считать особенно религиозным, утверждая, что каким-то скрытым образом мир фактов действительно гармонирует с миром идеалов.Таким образом, человек творит Бога, всемогущего и всеблагого, мистическое единство о том, что есть и что должно быть.

Но мир фактов, в конце концов, не хорош; И в представление по нашему мнению, есть элемент рабства, от которого наши мысли должны быть очищены. Ибо во всем хорошо превозносить достоинство человека, освобождая его, насколько это возможно, от тирания нечеловеческой Силы. Когда мы поняли, что Сила в значительной степени плохо, что человек с его познанием добра и зла но беспомощный атом в мире, у которого нет такого знания, нам снова предлагается выбор: поклоняться ли Силе, или будем ли мы поклоняться добру? Будет ли Бог наш злой, или будет ли он признан творением нашей совести?

Ответ на этот вопрос очень важен и влияет на глубоко вся наша мораль.Поклонение Силе, которому Карлейль, Ницше и кредо милитаризма привыкли нас, является результатом неспособности поддерживать наши собственные идеалы против враждебная вселенная: она сама является поверженным покорностью злу, мы приносим в жертву Молоху все самое лучшее. Если сила действительно должна быть уважаемый, давайте лучше уважать силу тех, кто отказывается это ложное «признание фактов», которое не признает того, что факты часто бывают плохими. Допустим, что в мире, который мы знаем, есть много вещей, которые в противном случае были бы лучше, и что идеалы, которых мы придерживаемся и которых должны придерживаться, не реализуются в царство материи.Сохраним наше уважение к истине, ибо красота, для идеала совершенства, которого жизнь не позволяет нам достичь, хотя ничто из этого не встречает одобрения со стороны бессознательная вселенная. Если Power плохой, как кажется, давайте отвергнем это от всего сердца. В этом заключается правда человека свобода: в решимости поклоняться только Богу, созданному нашими собственная любовь к добру, уважать только небеса, которые вдохновляют понимание наших лучших моментов. В действии, в желании мы должны постоянно подчиняться тирании внешних сил; но в думал, в устремлении мы свободны, свободны от наших собратьев, свободен от мелкой планеты, по которой бессильно ползают наши тела, даже пока мы живы, свободны от тирании смерти.Позволь нам познай же ту энергию веры, которая позволяет нам жить постоянно в видении хорошего; и давайте спустимся в действие, в мир фактов, с этим видением всегда прежде нас.

Когда впервые полностью вырастет противоположность факта и идеала видимый, дух пламенного восстания, яростной ненависти к богам кажется необходимо для утверждения свободы. Чтобы бросить вызов Прометею постоянство враждебной вселенной, чтобы всегда держать ее зло в поле зрения, всегда активно ненавидел, не отказываться от боли, которую злоба Власти изобретать, кажется, обязанность всех, кто не преклонится перед неизбежное.Но возмущение по-прежнему остается рабством, потому что заставляет наши мысли быть занятыми злым миром; И в жестокость желания, из которой возникает восстание, есть своего рода самоутверждение, которое необходимо для мудрых превосходить. Возмущение — это подчинение наших мыслей, но не наших желаний; стоическая свобода, в которой состоит мудрость, обнаруживается в подчинении наших желаний, но не наших мыслей. Из подчинение наших желаний дает силу отставка; из свободы наших мыслей проистекает весь мир искусства и философии, а также видение красоты, благодаря которому, наконец, мы наполовину завоевываем сопротивляющийся мир.Но видение красоты возможна только беспрепятственному созерцанию, мысли, не отягощенные грузом нетерпеливых желаний; и поэтому Свобода приходит только к тем, кто больше не просит жизнь, чтобы она передать им любое из тех личных вещей, которые подлежат мутации Времени.

Хотя необходимость отказа является доказательством существование зла, но христианство, проповедуя его, показало мудрость, превосходящая мудрость прометеевской философии восстания.Это надо признать, что из того, чего мы желаем, некоторые, хотя они оказываются невозможными, но являются реальным товаром; другие, однако, как страстно желанные, не являются частью полностью очищенного идеала. В вера в то, что нужно отказаться, плохо, хотя иногда ложно, гораздо реже ложно, чем предполагает необузданная страсть; и кредо религии, предоставив причину для доказательства того, что оно никогда не бывает ложным, был средством очищения наших надежд открытие многих суровых истин.

Но в смирении есть еще один хороший элемент: даже настоящий товары, когда они недостижимы, не должны желанный. К каждому человеку рано или поздно приходит великий отречение. Для молодых нет ничего недостижимого; а добро желали со всей силой страстной воли, и все же невозможно, это не заслуживает доверия. Тем не менее, смертью, болезни, бедности или голоса долга, мы должны научиться, каждый один из нас, что мир был создан не для нас, и что, однако может быть прекрасным то, чего мы жаждем, тем не менее судьба может запретить им.Это часть мужества, когда приходит несчастье, терпеть крушение наших надежд, отвергать наши мысли от тщетных сожалений. Эта степень подчинения Власти не только справедливо и правильно: это самые врата мудрости.

Но пассивное отречение — это еще не вся мудрость; для не по только отречением мы можем построить храм для поклонения нашим собственные идеалы. Призрачные предзнаменования храма появляются в область воображения, в музыке, в архитектуре, в безмятежное царство разума, и в золотом закате магия лирика, где красота сияет и светится, удаленная от прикосновения печаль, удаленная от страха перемен, удаленная от неудач и разочарование в мире фактов.В созерцании из этих вещей видение неба сформируется в нашем сердца, сразу давая пробный камень судить окружающий мир, и вдохновение, с помощью которого можно адаптировать к нашим потребностям все, что не лишен возможности служить камнем в священном храме.

За исключением тех редких духов, которые рождены без греха, там является пещера тьмы, которую нужно пройти, прежде чем этот храм сможет быть поступил. Ворота пещеры — отчаяние, а пол — вымощены надгробиями заброшенных надежд.Я должен умереть; там должно быть рвение, жадность необузданного желания убит, потому что только так душа может быть освобождена от империи Судьбы. Но из пещеры Врата Отречения снова ведут к дневной свет мудрости, в чьем сиянии новое понимание, новая радость, новая нежность, сияй, чтобы порадовать сердце паломника.

Когда, без горечи бессильного бунта, мы научились подчиняться внешним правилам Судьбы и признать, что нечеловеческий мир недостоин нашего поклонения, наконец становится возможным преобразовать и переделать бессознательная вселенная, чтобы преобразовать ее в горниле воображение, что новый образ сияющего золота заменяет старый идол из глины.Во всех многообразных фактах мира — в визуальные формы деревьев, гор и облаков, в событиях жизнь человека, даже в самом всемогуществе Смерти — постижение творческого идеализма может найти отражение красоты которые впервые сделали его собственные мысли. Таким образом ум утверждает тонкое господство над бездумными силами Природы. Чем больше вредный материал, с которым он имеет дело, тем более препятствуя необученное желание, тем больше его достижение в побуждении скала неохотно уступит свои скрытые сокровища, тем гордее ее победа в принуждении противостоящих сил раздуть зрелище его триумф.Из всех искусств трагедия — самое гордое, самое дорогое торжествующий; потому что он строит свою сияющую цитадель в самом центре страны врага, на самой вершине его высочайшего гора; из его неприступных сторожевых башен, его лагерей и арсеналы, его колонны и форты раскрыты; в пределах своего стены свободная жизнь продолжается, в то время как легионы Смерти и Боль и отчаяние, и все рабские капитаны тирана Судьбы, позволить бюргерам этого бесстрашного города новые зрелища Красота.Счастливы эти священные валы, трижды счастливы жители на то всевидящее возвышение. Честь тем отважным воинам, которые, через бесчисленные века войн сохранили для нас бесценное наследие свободы и не осквернены кощунственные захватчики жилища непокоренных.

Но красота трагедии только делает видимым качество который, в более или менее очевидных формах присутствует всегда и везде в жизни. В спектакле Смерти, в стойкости невыносимая боль, и в безвозвратности исчезнувшего прошлого, есть святость, непреодолимый трепет, чувство необъятность, глубина, неиссякаемая тайна бытия, в что, как по некоему странному браку боли, страдающий скован в мир узами печали.В эти моменты озарения мы потерять всякое рвение временного желания, всю борьбу и стремление к мелочам, все заботы о мелочах которые, на поверхностный взгляд, составляют обычную повседневную жизнь день; мы видим, окружая узкий плот, освещенный мерцающий свет человеческого товарищества, темный океан, на котором катящиеся волны, которые мы бросаем в течение короткого часа; с великой ночи снаружи холодный ветер врывается в наше убежище; все одиночество человечества среди враждебных сил сосредоточено на индивидуальная душа, которая должна бороться в одиночку, с чем из мужество, которым он может управлять, против всей тяжести вселенной его не волнуют его надежды и страхи.Победа в этом борьба с силами тьмы, истинное крещение в славная компания героев, истинное посвящение в непреодолимая красота человеческого существования. От этого ужасного встреча души с внешним миром, высказывание, мудрость, и милосердие рождаются; и с их рождением начинается новая жизнь. К принять в сокровенное святилище души непреодолимые силы чьими марионетками мы кажемся — Смерть и изменение, безвозвратность прошлого и бессилие Человека перед слепая спешка вселенной от суеты к суете — почувствовать эти вещи и знать их — значит победить их.

Это причина того, что Прошлое обладает такой магической силой. В красота его неподвижных и безмолвных картин подобна заколдованная чистота поздней осени, когда листья хоть одна дыхание заставит их упасть, все еще светятся на фоне неба золотым слава. Прошлое не меняется и не стремится; как Дункан, после судорожная лихорадка жизни он хорошо спит; то, что было нетерпеливым и жадным, то, что было мелким и преходящим, исчезло, то, что были прекрасны и сияли вечно, как звезды в ночь.Его красота невыносима для души, не достойной этого; но для души, победившей судьбу, это ключ к религия.

Жизнь Человека, если смотреть снаружи, — это всего лишь мелочь в сравнение с силами Природы. Раб обречен на поклоняться Времени, Судьбе и Смерти, потому что они больше, чем все, что он находит в себе, и поскольку все его мысли вещи, которые они пожирают. Но, как бы они ни были хороши, думать о них им сильно, чтобы ощутить их бесстрастное великолепие, больше еще.И такая мысль делает нас свободными людьми; мы больше не кланяемся перед неизбежным в восточном подчинении, но мы впитываем его, и сделать его частью себя. Отказаться от борьбы за личное счастье, чтобы изгнать всякое рвение временного желания, чтобы гореть страстью к вечному — это раскрепощение, а это поклонение свободного человека. И это освобождение осуществлено созерцанием Судьбы; ибо сама судьба покорена ум, который не оставляет ничего, что можно очистить очищающим огнем Время.

Объединенный со своими собратьями самой прочной из всех связей, галстук общей гибели, свободный человек обнаруживает, что новое видение связано с он всегда, проливая свет любви на каждое повседневное дело. Жизнь Человека — это долгий марш через ночь в окружении невидимые враги, мучимые усталостью и болью, к цели этого немногие могут надеяться достичь, и где никто не может задерживаться надолго. Один по одному, пока они маршируют, наши товарищи исчезают из виду, схватив по безмолвным приказам всемогущей Смерти.Очень короткое время в котором мы можем им помочь, в котором их счастье или несчастье решил. Будь нашим, чтобы пролить солнечный свет на их пути, чтобы осветить их печали бальзамом сочувствия, чтобы дать им чистую радость неутомимой привязанности, чтобы укрепить падающую храбрость, чтобы вселяйте веру в часы отчаяния. Давайте не будем взвешивать недовольство оценивает их достоинства и недостатки, но давайте думать только об их нужды — горестей, трудностей, возможно, слепоты, которые делают их жизнь несчастьем; давайте помнить, что они товарищи по несчастью в одной темноте, актеры в одной трагедия, как мы сами.Итак, когда их день закончится, когда их добро и их зло стали вечными благодаря бессмертию прошлое, пусть наше почувствовать, что, где они страдали, где они потерпел неудачу, ни один наш поступок не был причиной; но где бы ни искра божественный огонь зажег в их сердцах, мы были готовы с ободрение, сочувствие, смелые слова, в которых храбрость светилась.

Кратка и бессильна жизнь человека; на него и на всю его расу медленная, уверенная гибель падает безжалостно и темно.Слепой к добру и злу, безрассудная гибель, всемогущая материя катится по ее неумолимый путь; для Человека, обреченного сегодня потерять самое дорогое, завтра сам пройти сквозь врата тьмы, он остается только лелеять, пока еще не упал удар, мысли, которые облагораживают его маленький день; презирая труса ужасов раба Судьбы, поклоняться святыне, которую его построили собственными руками; не смущаясь империей случая, чтобы сохранить разум, свободный от бессмысленной тирании, которая правит его внешняя жизнь; гордо сопротивляясь непреодолимым силам, которые терпеть на мгновение его знания и его осуждение, чтобы выдержать в одиночестве усталый, но непоколебимый Атлас, мир, который его собственные идеалы сформировались, несмотря на топчущий марш бессознательная сила.


Электронный колофон: Этот электронный текст был набран для домашней страницы BRS в июле 1996 г., автор John Р. Ленц из США 1929 г. издание (стр. 46-57) журнала Mysticism and Logic (Лондон, 1918 г.). Я использовал копию этой книги, подписанную самим Б. Р.. Рассела подпись в названии электронной версии та самая подпись, которую я воспроизвел с помощью сканера и ирония. Еще одно эссе из того же сборника — «Место Наука в гуманитарном образовании.»Сделайте двойную иронию.
Вернуться к Общество Бертрана Рассела Домашняя страница

«Свободный человек», Аман Сетхи

У одержимости Ашрафа азади есть обратная сторона, акелапан — одиночество. Дружба в Дели коварна, и он тоскует по своим друзьям детства в Патне, «группе, которая просыпается вместе, вместе пропускает занятия» и чувствует себя голодными, счастливыми, подавленными в «идеальной синхронности». Но в хороший день он может представить свою изоляцию как благословение.«Сегодня я могу быть в Дели», — говорит Ашраф. «Завтра я вполне мог бы оказаться в поезде на полпути через страну; на следующий день я могу вернуться. Это свобода, которая приходит только от одиночества ».

Ашраф не предназначен для представления всего народа. И его тоже не тянет вызывать у читателя сочувствие. Его противоречия и трехмерность — отличительные черты честного освещения маргиналов. Ашраф не бедняк; он человек, который , оказывается, бедняк. Это различие придает нюансы его характеру и сложность его мира.

Легкое принятие Ашрафом присутствия Сетхи побуждает других жителей Бара Тути, от продавца чая до местного сумасшедшего, открыться автору. Эти разговоры показывают, каковы на самом деле бедные, когда их не заставляют реагировать на общие суждения о жалости, смущении, увольнении и отвращении. Они также иллюстрируют стратегический образ жизни людей, для которых выживание, а не успех, является наиболее реалистичным стремлением.

Где, например, бездомный, склонный падать замертво пьяным на улице, прячет свою заработную плату? Ответ: в потайном кармане, вшитом в его настоящий карман.Как предприимчивая молодая женщина, не имеющая доступа к зерну, начинает бизнес по продаже зерна? Ответ: Она прячется по складам и сразу же после того, как грузовики уезжают, подлетает и подметает все просыпавшееся из мешков зерно. И что она делает после того, как заработала на своем рэкете? Конечно, она открывает нелегальный дайв-бар. Норма прибыли выше, и работа легче.

Сны играют ключевую роль в выживании Ашрафа и его друзей.Их мечты — это самое близкое к материальному имуществу, и мужчины жадно цепляются за них. «У каждого в Bara Tooti есть по крайней мере одна хорошая идея, которая, по их убеждению, сделает их невообразимо богатыми», — пишет Сетхи, — «что-то в чавке порождает самые смелые планы».

Элизабет Фриман — Центр Элизабет Фриман

Элизабет Фриман, также известная как «Мумбет» или «Бет», — малоизвестный национальный герой и символ мужества и духа для всех, кто стремится к свободе.Она была одной из первых рабов в Массачусетсе, которые подали в суд и завоевали ее свободу. Родившись в рабстве в 1742 году, она была передана семье Эшли из Шеффилда, штат Массачусетс, в раннем подростковом возрасте. В период их порабощения она вышла замуж и родила ребенка Бетси. В 1780 году миссис Эшли ударила Бетси раскаленной лопатой, но Бет прикрыла свою дочь, получив при этом глубокую рану в руке. Бет оставила эту рану открытой, пока она заживала, как свидетельство жестокого обращения с ней.

Вскоре после Войны за независимость Бет услышала, как Конституция Массачусетса зачитывалась в доме Эшли, и услышала эти слова из статьи 1:

«Все люди рождаются свободными и равными и имеют определенные естественные, существенные и неотъемлемые права; к числу которых можно отнести право пользоваться своей жизнью и свободами и защищать их; приобретение, владение и защита собственности; в общем, поиск и получение их безопасности и счастья.”

Бет осознала потенциальный юридический и моральный смысл этих слов и искала адвоката, чтобы подать в суд на ее свободу в соответствии с недавно ратифицированной конституцией штата. С помощью Теодора Седжвика, адвоката Стокбриджа и сторонника отмены смертной казни, она подала иск в суд по общим делам в Грейт-Баррингтоне в августе 1781 года. Когда жюри вынесло решение в пользу Бет, она стала первой афроамериканкой, получившей свободу.

Читайте также:

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *