Что такое прагматика: Прагматика — Гуманитарный портал

Тема 3. Прагматические аспекты коммуникации

1. Прагматический фактор в коммуникации

2. Социальные нормы

3. Вопросы и задания

4. Рекомендуемая литература

    Приложение I.  Прагматический контекст в литературном тексте

 

Смежные понятия

фоновые знания

пресуппозиции

социальные нормы

ситуативный контекст

интерпретант

 

□ Прагматика ‒ раздел семиотики. Изучает особенности использования знаков в коммуникации, отношения знаков к интерпретатору. 

К прагматическим факторам относят самую разнообразную информацию. Эта информация позволяет установить смысл языковых выражений и высказываний в непосредственно данном ситуативном (прагматическом) контексте.

■ Н. В. Волошинов приводит такой пример. Двое сидят в комнате. Молчат. Один говорит: Так! Изолированно взятое так имеет значение, но не имеет смысла, поскольку может соотноситься с какой угодно ситуацией и принимать в этой ситуации какое угодно значение. Смысл высказывания проясняется только при условии уточнения ситуации общения, в которой произносится это выражение. Допустим, продолжает Н. В. Волошинов, в момент беседы собеседники, взглянув в окно, видят снег; причем они знают, что уже май и что давно пора быть весне; затянувшаяся зима надоела, и они огорчены поздним снегопадом. Как осмысленное целое, высказывание состоит, таким образом, из двух частей: словесно осуществленной (актуализированной) и подразумеваемой части.

Такого рода «знания в скобках» входят в толкование в качестве имплицитного компонента высказывания. Но его вряд ли можно обосновать семантически, поскольку нет таких семантических правил, по которым его можно было бы связать с эксплицитным содержанием высказывания.

■ Возьмем высказывание Холодно! Вне контекста данное языковое выражение может означать что угодно: в обращении кокетки к ухажеру – «обними меня», в обращении жены к мужу – «надо заклеить окна», в обращении начальника к подчиненному – «закрой окно», «принеси горячего чаю» и т.п. В качестве переменной величины смысл высказывания зависит, таким образом, от условий употребления, а точнее: от прагматического контекста и сопряженного с ним типового сценария, моделирующего в соответствии со сложившимся в социуме распределением ролей поведение фигурантов – в нашем случае ухажеров, мужей и подчиненных.

■ В качестве другого примера приведем такой разговор в общественном транспорте:

― Который час? (он)

― Я счастливая (она)

Правильное понимание входящих в высказывание слов не исключает неверной интерпретации. Понять, почему на запрос информации о времени суток случайная попутчица отвечает признанием в наилучшем расположении духа, можно только на фоне общеизвестной «крылатой» фразы Счастливые часов не наблюдают. За отсутствием такого фона высказывание Я счастливая воспринимается как аномальное, как не отвечающее требованиям «кооперативного» общения, соблюдение которых требуется, если верить Г. П. Грайсу, от участников коммуникации.

■ Другой пример. Высказывание Будет дождь можно понять по-разному в зависимости от того, какой  смысл вкладывает в него говорящий: (i) ждет ли он с нетерпением дождя в период засухи, (ii) собирается лететь самолетом, (iii) размышляет, взять ли зонтик, (iv) нечего сказать или (v) попросту страдает от скуки.

 

В качестве внешней переменной прагматический компонент относится, таким образом, не к предложению, а к высказыванию, посредством которого говорящий выражает свое отношение к факту высказывания. Без этого смысл фразы кажется неполным, а вопросы где, когда будет дождь и какое мне до этого дело не находят ответа.

□ В качестве прагматических факторов значения в толковании функционирует любые фоновые знания.

□ К прагматическим факторам относят самую разнообразную информацию, а эту информацию задают в зависимости от исследовательских приоритетов как энциклопедические знания, социальные нормы, фреймы, пропозициональные установки, намерения, мнения и убеждения. Эта информация позволяет установить смысл анализируемых высказываний в непосредственно данном ситуативном контексте.

 

Социальные нормы. К прагматическим факторам можно отнести и так называемые социальные (культурные) нормы, разного рода общественные установления, так или иначе влияющие на характер осмысления высказывания ‒ «мнение большинства» в определении Платона, «что кажется правильным всем или большинству людей» в определении Аристотеля, «предрассудки» (préjugés) в определении Х.-Г. Гадамера, «подразумеваемое» семьи, рода, нации, класса, социальной группы в определении В. Н. Волошинова.

 

Действительно, наряду с функциональной системой языка в толковании языковых произведений учитывать приходится и прочие «системные инстанции» (Ф. Растье). И не только потому, что всякая коммуникативная ситуация моделируется в соответствии с каким-то типовым сценарием, но еще и потому, что специфическое лексико-грамматическое обеспечение, которым располагает язык для обозначения отношений внутри ситуации, приводится в соответствие с общезначимой конвенцией, как вести себя, как понимать и что говорить в подобной ситуации. Например, когда возмущенный покупатель говорит продавцу: Вы меня обвесили!, предполагается, что продавцы не должны обвешивать покупателей. В таком понимании подразумеваемая часть высказывания согласуется со сложившейся в социуме системой мнений и представлений. Социальные нормы выступают, таким образом, функции прагматической пресуппозиции.

 

□ Социальные нормы суть дополнительные системы кодирования.

□ Знанию системы языка соответствует семантическая компетенция, знанию инкорпорированных в произведении социальных норм – прагматическая компетенция.

□ Социальные нормы «подправляют» закрепленное в языке системное значение в пределах заданной предметной (концептуальной) области.

□ Нормативным суждениям нельзя придать истинностное значение, а можно только проверить на соответствие какой-то норме в пределах «допустимо» ‒ «недопустимо», «уместно» ‒ «неуместно», «можно» ‒ «нельзя».

 

► Вопросы и задания

• Когда вам предлагают кофе, а вы говорите: мне завтра рано вставать, какой является прагматическая пресуппозиция?

• Приведите примеры, когда прагматическая компетенция позволяет «скорректировать» в контексте системное значение входящих в высказывание слов и выражений.

• Приведите примеры, когда за отсутствием прагматического контекста самая банальная фраза становится неоднозначной или двусмысленной.

 

► Прокомментировать

• К прагматическим факторам относят самую разнообразную информацию.

• В истолковании высказываний нельзя ограничиться функциональной системой языка.

• Семантике отводят конвенциональные значения, установленные в системе языка, прагматике – непосредственное их употребление в речи.

• Понимание обеспечивается знанием значения слов и предложений (семантической компетенцией), интерпретация – знанием механизмов употребления языка (прагматической компетенцией). Объект понимания – величина постоянная; интерпретация же направлена на переменный коммуникативный смысл слов в высказывании и самих высказываний (Н. Д. Арутюнова).

• В условиях переменной прагматической ситуации значение всех входящих в высказывание слов и словосочетаний может быть только переменным.

• Наряду с лингвистическим контекстом в качестве интерпретанта может функционировать и широкий прагматический контекст.

• Чтобы понять смысл анализируемой языковой последовательности, одним языковым кодированием/декодированием не обойтись.

• Прагматические пресуппозиции функционируют по типу энтимемы, или сокращенного силлогизма, когда можно опустить (не говорить) то, что заведомо известно.

 

Рекомендуемая литература

Арутюнова Н. Д. Прагматика // Лингвистический энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1990. С. 389‒390.

Бочкарев А. Е. Семантика. Основной лексикон. Нижний Новгород: ДЕКОМ, 2014.

Ван Дейк Т. А. Вопросы прагматики текста //Новое в зарубежной лингвистике. Вып. VIII. Лингвистика текста. М.: Прогресс, 1978. С. 259‒336. 

 

Приложение I.  Прагматический контекст в литературном тексте

 

■ Фоновые знания раздвигают границы текста вплоть до включения сюда разносторонней информации ‒ сведений об авторе, жанре, исторической эпохе, условиях создания произведения, современной его рецепции… Востребованным становится, разумеется, не весь фонд знаний, накопленных филологией, историографией или литературной критикой, а разве только такие знания, без которых нельзя обойтись в понимании. Например, современному читателю невдомек, почему в романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин» сосед Ленского по деревне сравнивается с римским поэтом и как надо понимать словосочетание сажать капусту в выражении Капусту садит, как Гораций (гл. 6, VII). В. В. Набоков поясняет: «На самом деле это распространенный галлицизм planter des(ses)choux, означающий “жить в деревне”».

 

■ Аналогичным образом, чтобы понять, почему Зарецкий характеризуется как отец семейства холостой (гл. 6, VII) и как вообще нейтрализовать противоречие, нелишне знать, как воспринималась такая характеристика современниками Пушкина. С точки зрения формальной логики это противоречивая дефиниция: по определению отец семейства не может быть холостым, холостой – отцом семейства. Чтобы снять противоречие, необходимо нейтрализовать один из контрарных признаков: /холостой/ или /женатый/. В этом случае одно из определений будет восприниматься в прямом, другое – в переносном смысле: напр. ‘холостой’ (формально) ‒ ‘отец семейства’ (фактически). Но чтобы быть уверенным в правильности перифразировки, без реконструкции культурно-исторической ситуации – того, что иногда называют «правильным историческим горизонтом» (Гадамер) – не обойтись. Ю. М. Лотман поясняет: «Несмотря на иронический характер, это выражение являлось почти термином для обозначения владельца крепостного гарема и могло употребляться в нейтральном контексте». И современники Пушкина не видели, значит, противоречия; и не было никаких сложностей для понимания: коль скоро помещик владеет крепостными, то вправе ими распоряжаться, оставаясь при этом «честным и хорошим человеком», по своему усмотрению – вплоть до создания гарема из крепостных девок. Такие представления суть интерпретанты в функции прагматической пресуппозиции.

 

■ В функции прагматического контекста выступает в пределе вся культурно-историческая ситуация, в которой происходит производство и истолкование текста. Например, современному читателю невдомек, что означает в романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин» облатка розовая, которая сохнет на воспаленном языке Татьяны Лариной. Обратившись к «Словарю русского языка», можно прочитать, что облатка – это «небольшой полый внутри шарик из крахмальной муки, желатина и т. п. для приема лекарств в порошках. Хинин в облатках» (С. И. Ожегов). Неужели, возникает вопрос, Татьяна страдала малярией? Заглянув в энциклопедический словарь, можно также узнать, что облатка имеет отношение к обряду причащения в католической церкви. Означает ли это, вопрошает известный отечественный исследователь, что Татьяна была тайной католичкой? Между тем В. Набоков поясняет: «Конверты еще не были изобретены; сложенное письмо запечатывалось специальной клейкой пастой с розовым оттенком в форме кружка, как в данном случае». Реконструкция культурно-исторической ситуации позволяет, таким образом, воссоздать «правильный исторический горизонт» (Х.-Г. Гадамер), без учета которого даже самое что ни на есть обычное выражение вроде розовой облатки может показаться аномальным.

1. Понятие прагматики — Что такое прагматика? — Теория прагматики средств массовой коммуникации — Теория прагматики

Историю термина «прагматика» (греч. «прагма» – дело, действие) принято вести от Ч.Морриса, выделившего в семиотике, теории знаковых систем, область прагматики наряду с областями семантики и синтактики [Morris 1938].   Как любая наука, прагматика имеет свой объект, предмет, субъект и метод исследования. Объектом исследования прагматики может быть речевой акт, слово, текст или совокупность текстов. Позже термин «прагматика» стал употребляться в языкознании, но не получил в среде лингвистов однозначного толкования. Прагматика понималась как наука об употреблении языка [Leech 1983], наука о языке в контексте, или наука о контекстуальности языка как явления [Parret 1980], исследование языка (или любой другой системы коммуникации) с точки зрения преследуемых целей, различных способов их достижения и условий, при которых эти цели достигаются [Parisi 1981], теория интерпретации речевых актов [Searl 1968; Grice 1975, 1981], изучение языковых средств, служащих для обозначения различных аспектов интеракционального контекста, в котором выражается пропозиция [Motsch 1980]. В отечественной лингвистике прагматика также понимается как теория, изучающая прагматические параметры литературной коммуникации [Арутюнова 1981], а также текста в его динамике, соотнесенного с «я» творящего текст человека [Степанов 1981, 1985]. Прагматика рассматривается как «значение минус условия истинности» [Gazdar 1981]; это область изучения тех аспектов значения, которые не охватываются семантической теорией [Levinson 1983]. Прагматика понимается как теория речевого воздействия [Киселева 1978]. Назначение прагматики видится в изучении языка как орудия общественной практики человека [Сусов 1974]. Т. ван Дейк считает, что в компетенцию прагматики входит выявление систем, характеризующих языковую форму, значение и деятельность [Dijk 1981]. По мнению Т. ван Дейка, в наиболее теоретизированном и абстрагированном понимании прагматика призвана осуществлять спецификацию (теоретически допустимых) условий (теоретически допустимой) пригодности (теоретически допустимых) структур высказывания. К эмпирическим задачам теории прагматики относится разработка когнитивной модели производства, понимания, запоминания речевых актов, а также модели коммуникативного взаимодействия и использования языка в конкретных социокультурных ситуациях [Dijk 1981: 260]. Серьезная трудность заключена во взаимоопределении понятий прагматики и семантики. По мнению Г.В.Колшанского: «…Любое речевое образование есть результат понятийной обработки какого-либо познавательного акта, что неизбежно и придает любому осмысленному высказыванию когнитивный характер, относимый обычно к семантике в широком смысле слова. В этом плане вполне понятно устремление лингвистов не отрывать фактор прагматического функционирования языка в целом от его содержательного характера и включать, таким образом, прагматику лишь как компонент в единую семантику языковых коммуникативных единиц» [Колшанский 1985: 175]. Как бы ни были разнообразны варианты определения прагматики, основным в них можно считать то, что они исходят из схемы Ч.Морриса. Одним из свойств знака является отношение между знаком и его пользователем – человеком. Человеческий фактор признается в качестве ведущего понятия прагмалингвистики [Арутюнова 1981; Булыгина 1981; Гак 1982; Степанов 1981, 1985 и другие]. Прагматика изучает все те условия, при которых человек использует языковые знаки. При этом под условиями пользования понимаются условия адекватного выбора и употребления языковых единиц с целью достижения конечной цели коммуникации – воздействия на партнера. В современных исследованиях прагматики все большее значение приобретает субъект деятельности, который в прагматике понимается как «абстрактный индивид (виртуальный коммуникант), являющийся носителем комплекса характеристик: психологических, социальных, географических, национально-культурных и т.д.» [Багатурия 2004: 4]. Эта возрастающая роль субъекта определяет выбор методов исследования предмета прагматики. Если рассматривать прагматику как науку, изучающую язык с точки зрения «использующего его человека в аспекте выбора языковых единиц, ограничений на их употребление в социальном общении и эффекта воздействия на участников коммуникации» [Crystal 1985: 240], следует отнести эту науку к категории практических, основанных на индуктивных методах познания действительности. Деятельность по передаче человеком знакового сообщения изучается прежде всего как процесс коммуникации – всем циклом научных дисциплин, изучающих коммуникацию, и первые трудности в выделении собственно предмета прагматики возникают именно в этом отношении. Как считает В.Г.Колшанский: «Прагматика как отрасль, изучающая отношение человека к языковому знаку, вообще теряет свой смысл по той причине, что отношение к знаку не может выявляться в языке помимо пользования самим языком, что и является по определению коммуникацией» (выделено нами – А.Ш.) [Колшанский 1985: 131]. Нередко прагматику определяют посредством акцентуации на отдельном аспекте процесса коммуникации, а именно – на воздействии или коммуникативном воздействии: «…Независимо от определения прагматического аспекта языка, лейтмотивом остается, как правило, идея о воздействии на поведение человека с помощью вербальных средств речевых актов» [там же: 139].  В настоящее время коммуникативное воздействие понимается достаточно широко. Например, Ю.К.Пирогова выделяет «…Воздействие на сознание путем выстраивания рациональной аргументации (убеждение), или воздействие на сознание через эмоциональную сферу, или воздействие на подсознание (суггестия), воздействие с помощью вербальных (речевое) или невербальных средств» [Пирогова 2001: 541]. Речевое воздействие в лингвистике изучается в связи с социальной стороной речевого общения [Федорова 1991: 46-50]. В теории речевой коммуникации речевое общение представляется в виде двухуровневого образования, включающего социологический и коммуникативный уровни. Под содержанием коммуникативного уровня понимается обмен информацией между собеседниками, а содержание социологического уровня предполагает социальное взаимодействие участников коммуникации, то есть их влияние на поведение, образ мыслей и чувства друг друга. Речевое воздействие определяется как речевая форма социального воздействия говорящего на слушающего в процессе общения [там же: 46]. Нам представляется, что выделение предмета прагматики текста СМК не может целиком строиться на понятии «воздействие». Ряд материалов СМК действительно имеет цель воздействовать на знания, отношения и намерения адресата, цель добиться нужной для адресанта оценки определенного объекта – например, в рекламе или в призыве проголосовать на выборах. Однако в текстах СМК можно найти и другие цели, например, ведущую цель «развлечь» или увлечь реципиента (привлечь его внимание). В этом случае издание удовлетворяет психическую потребность субъекта в развлечении, стимулируя потенциального покупателя приобретать все новые и новые выпуски развлекательных материалов издания. Так, в материалах «желтой» прессы в субъекте-реципиенте инициируются те состояния, за которые тот готов платить: страх, удивление, негодование, умиление и другие. Аналогичным образом художественно-публицистические тексты апеллируют к «чувству прекрасного», пониманием которого, с достаточной степенью вероятности, обладает аудитория этих текстов. В подобных случаях оснований говорить о «воздействии на знания, отношения и намерения адресата…» примерно столько же, сколько в случае трансляции по каналу СМК футбольного матча. Можно ли в развлекательных или в художественно-публицистических материалах найти признаки коммуникативного воздействия? В широком смысле, безусловно, можно. При этом мы рискуем опять вернуться к всеобъемлющим определениям (в данном случае – понятия воздействия) и потерять предмет исследования, необходимый нам для реализации в первую очередь методических задач. Например, по мнению Г.Г.Матвеевой: «…Воздействие, или управление поведением, является целью всякого (выделено нами – А.Ш.) общения. Общение – это социальная ориентация, в которой реализуется приспособительная функция человека. Она сводится к функциональным регулирующим целям. Цели эти имеют прямое и непрямое воздействие. При последнем тоже происходит управление, например при информировании, при выражении оценки, отношения, на основании которых тоже может быть принято решение о регуляции поведения» [Матвеева 1984: 44]. На наш взгляд, недопустимо смешивать понятия воздействия и пафоса СМК. Как отмечает Ю.В.Рождественский: «…Пафос массовой информации состоит в том, чтобы сделать сообщения о событиях (в принципе, не касающихся получателя) интересными для него, так чтобы он стал вовлеченным в эти события духовно. Поэтому массовая информация подбирает сообщения о событиях и комментирует их так, чтобы ее материалы вызывали интерес. Это достигается вызыванием эмоций, любознательности, страха и сострадания. Цель формирования такой эмоции состоит в том, чтобы включить получателя информации в массовые действия» [Рождественский 1997: 593]. В свою очередь, под воздействием «в нужном для адресанта направлении» правильнее понимать такое воздействие, которое строится вокруг конкретного объекта действительности. При этом адресант добивается вполне определенной мысли, эмоции или линии поведения адресата по отношению к этому объекту действительности. Таким образом, понятие коммуникативного воздействия на практике эффективнее связывать с теми текстами СМК, содержание которых призвано сформировать картину мира реципиента, понимание им действительности в отношении избранного объекта или группы объектов. Как мы покажем в дальнейшем, данные тексты можно сгруппировать по общим целям: они могут быть направлены на убеждение, побуждение или рекламирование. В этих случаях (текстах) прагматика текста СМК связана с воздействием, однако как понятие имеет под собой собственную предметную реальность. Доказательством этого может служить, например, прагматика текстов СМК с ведущими целями по информированию или развлечению аудитории, не имеющих явно выраженного потенциала воздействия. Рассмотрим другую возможность в определении предмета прагматики. Допустим, исследование прагматических характеристик языковых знаков возможно в самой системе языка. Естественным развитием подобной логики становится выделение в качестве предмета исследования определенного лингвистического материала, единиц языка, имеющих узко прагматическую направленность. Такие единицы выделяет Л.А.Киселева: «…Прагмемы – единицы разных уровней языка, обладающие прагматической заданностью: они предназначены для регуляции человеческого поведения. К ним относятся прежде всего те языковые единицы, которые отражают явления эмоционально-волевой сферы психики адресата и через нее – его интеллектуальной сферы (путем эмоционального внушения, заражения, убеждения) с целью регуляции его поведения. Это те единицы, которые принадлежат к ядру прагматического поля (например эмоциональные, эмоционально-оценочные и побудительные междометия, а также эмоционально-оценочные слова типа отвратительный, чудный, голубчик, прелесть и т. п.)» [Киселева 1978: 106]. Подобное направление исследования критикуется, в основном, за изолированность рассмотрения языковых единиц, за невыраженность связи знака с реципиентом. Как отмечает В.Н.Комиссаров:  «…Нельзя привести никаких доказательств того, что так называемые эмоциональные слова (типа приводимых в подобных работах – безобразный, восхитительный и т.д.) непосредственно обращены к чистой психике, минуя нормальное интеллектуальное восприятие подобных единиц, имеющих очевидное понятийное содержание, относящееся к разряду так называемых оценочных как продукта мыслительной деятельности человека» [Комиссаров 1990: 140–141]. Выделив отдельную область в сфере языка (ведь язык, в отличие от речи, имеет абстрактную и системную сущность), исследователь получает необходимую системность, логику и предсказуемость функций тех или иных знаков и отношений между ними, прямо вытекающие из системности и логики языка как явления. Однако в рамках данного подхода исследователь вынужден вскрывать отношения между знаками (в рамках системы языка), а никак не отношения между знаком и реципиентом, – из чего исходит определение прагматики. Таким образом, выделение предмета прагматики в самой системе языка, в выделении особых языковых знаков, на наш взгляд некорректно. Итак, определим нашу собственную позицию в исследовании предмета прагматики: исследованию подлежит скорее не прагматический аспект языка, а прагматический аспект конкретного текста, входящего в совокупность текстов, в нашем случае – СМК. В совокупности текстов СМК необходимо выделить авторские интенции, имеющие устойчивый характер, повторяющиеся уровни воздействия и, безусловно, языковые средства, успешно реализующие установленный комплекс целей и задач. Фактор успешности языкового знака в условиях реализации комплекса целей и задач конкретного текста позволяет оставаться в рамках отношения «знак – реципиент», а не ограничиваться  сугубо абстрактными отношениями  знаков в системе языка. Сама по себе логика выделения предмета прагматики в зависимости от сферы употребления текста (в социальной практике) не нова. Как пишет Г.В.Колшанский: «…Если понимать под прагматикой речевого общения достижение какой-либо цели – практической, теоретической, физической, интеллектуальной и т. д., то можно в какой-то степени говорить о характеристике использования человеком языкового знака, но только, видимо, в смысле «успешно» или «неуспешно» была осуществлена коммуникативная цель. Такой успех вербальной коммуникации может быть определен как для индивидуального речевого акта, так и в целом для некоторого социального коллектива. Вопрос о целесообразности разработки критериев «прагматической успешности» речевого акта может быть решен только в чисто прикладном плане и применительно к конкретным областям языкового общения человека» (выделено нами – А.Ш.) [Колшанский 1985: 149].

Слово ПРАГМАТИК — Что такое ПРАГМАТИК?

Слово состоит из 9 букв: первая п, вторая р, третья а, четвёртая г, пятая м, шестая а, седьмая т, восьмая и, последняя к,

Слово прагматик английскими буквами(транслитом) — pragmatik

Значения слова прагматик. Что такое прагматик?

Прагматизм

Прагматизм (от др.-греч. πράγμα, родительный падеж πράγματος — «дело, действие») — философское течение, базирующееся на практике как критерии истины и смысловой значимости.Первичность практики Прагматик исходит из основной предпосылки о способности человека теоретизировать, что является неотъемлемой частью его интеллектуальной практики.

ru.wikipedia.org

ПРАГМАТИЗМ (от греч. pragmatos – дело, действие) – субъективно-идеалистическое философское учение. В духе идеалистического эмпиризма отождествляет действительность с «опытом», трактуемым как «поток сознания».Выраженный П. обладает определенным конфликтогенным потенциалом. Он связан, во-первых, с тем, что прагматик видит и абсолютизирует главным образом свои субъективные интересы.

Словарь конфликтолога. — 2009

ПРАГМАТИЗМ философское течение, возникшее и получившее наибольшее распространение в США. Основателем П. является Чарлз Сандерс Пирс. С самого своего возникновения П….философии (что роднит его с логическим позитивизмом) и предложил совершенно новый тип философского мышления, поставившего во главу угла человеческое действие (см. ПРАГМАТИКА).

Энциклопедия культурологии

Прагматика

Прагматика (от др.-греч. πράγμα, родительный падеж πράγματος — «дело, действие») — термин языкознания, обозначающий: Воздействие прагматики определяется содержанием и оформлением высказывания.

ru.wikipedia.org

ПРАГМАТИКА (древнегр. pragmatos — действие) — раздел семиотики, изучающий соотношение знаков и их пользователей в конкретной речевой ситуации. Можно сказать, что П. — это семантика языка в действии.

Энциклопедия культурологии

ПРАГМАТИКА (pragmatics) — раздел лингвистики, занимающийся изучением языка в контексте. Прагматика стремится описывать систематическое изменение в выборе и составлении лингвистических вопросов, являющихся результатом социальной среды.

Большой толковый социологический словарь. — 2001

ПРАГМАТИКА (от греч. pragma — дело, действие) — область исследований, в которой изучаются отношения знаков к субъектам, которые их производят и интерпретируют.

Прохоров Б.Б. Экология человека. — 2005

Прагма́тика

ПРАГМА́ТИКА — раздел семиотики, изучающий отношение использующего знаковую систему к самой знаковой системе. Первое четкое определение П. как особой науч. дисциплины, а также сам термин «П.» в рассматриваемом смысле принадлежит Ч.

Философская энциклопедия

Речи прагматика

Речи прагматика — практика речи, способы выражения того, что индивид намерен сказать, сделать или сообщить. Для этого он использует различные речевые акты: 1. декларатив…

vocabulary.ru

Лингвистическая прагматика

ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ ПРАГМАТИКА (ЛИНГВОПРАГМАТИКА, ПРАГМАЛИНГВИСТИКА) (греч. pragma — дело, действие; род. п. pragmatos — дело, действие) — область языкознания…

Педагогическое речеведение. — 1998

Русский язык

Прагма́тик, -а.

Орфографический словарь. — 2004

---

Примеры употребления слова прагматик

В разгар мирового кризиса Саркози на 40% увеличил финансирование культуры: он же не сумасшедший, он прагматик.

Он и прагматик, год за годом дающий результат в чемпионате Украины и добивающийся все большего прогресса в еврокубках.

В случае досрочного чемпионства утруждать своих «передовиков» двумя лишними перелётами и одной бессмысленной с турнирной точки зрения игрой прагматик Леонид Слуцкий вряд ли станет.

Правда, сомнительно, что прагматик Капелло пойдет на такой риск.

---

1. прагматике
2. прагматики
3. прагматику
4. прагматик
5. прагматист
6. прагматический
7. прагматичность

Соотношение прагматического и семантического компонентов в структуре значения слова

О. Г. Бутяева За последние годы границы лингвистической прагматики чрезвычайно расширились. Термин «прагматика» трактуется в современном языкознании по-разному: как наука об употреблении языка [1, Р. 6] и как наука о контекстуальности языка как особого явления [2, Р. 89-99]. Прагматика определяется также и как «один из планов или аспектов исследования языка, выделяющий и исследующий единицы языка в их отношении к тому лицу и лицам, которые пользуются языком [3, С. 344]. Разнообразие терминов подтверждает многогранность прагматики как направления лингвистических исследований. Соответственно сложность изучения прагматики, наряду с семантикой, фразеологией и другими лингвистическими дисциплинами, заключается в ее связи с речевой деятельностью. В настоящее время появилась и приобретает права гражданства во всем мире еще одна «лингвистика» — «прагмалингвистика». Термин «праг-малингвистика» мог бы оказаться весьма подходящим для того, чтобы обратить внимание на один из разделов нашей науки, до сих пор остававшийся незамеченным и не нашедший отражение ни в одной из многообразных и разнообразных старых и новых «-лингвистик» [4, С. 45]. Одной из нерешенных проблем прагмалингвистики является проблема соотнесения семантики и прагматики. По мнению Р. Познера [5, Р. 198-199], это разграничение в лингвистическом описании должно основываться на разграничении значения (sense) и употребления (use) слов в речевой коммуникации. На практике проблема различения языка (langue) и языкового употребления (parole) выражается в противопоставлении семантики и прагматики. Эти лингвистические дисциплины изучают лексическое значение, однако различие между ними сводится к различию между двумя определениями глагола «значить» — «to mean». [1] Что значит X? [2] Что вы имеете в виду, употребляя X? Таким образом, значение в прагматике связано с говорящим или использующим язык, в то время как в семантике оно определяется как свойство языкового выражения, не принимающего во внимание конкретную ситуацию, говорящих и слушающих. Такое общее различие было выделено философами Ч. Моррисом и Карнапом. Дж. Лич определяет прагматику с лингвистической точки зрения. Выдвигая понятия речевой ситуации (включающей участников коммуникации, контекст, функцию высказывания и его речевое воздействие), Лич определяет прагматику как отличную от семантики лингвистическую дисциплину, изучающую значение соотнесенности с речевой ситуацией [6, Р. 6-7]. Рассматривая противопоставление «семантика — прагматика» необходимо отметить, что семантические толкования формальны: они зафиксированы в словарях в виде обобщенных дефиниций того или иного значения слова. Прагматические толкования функциональны: они отражают реальное функционирование лексической единицы в тексте. Таким образом, можно сделать вывод о том, что значение слова складывается из чисто семантической доли и из прагматической, связанной с употреблением знака. Традиционно, когда говорят о прагматическом значении или компонентах значения слова, имеют ввиду его эмоционально-оценочные компоненты. Но, как отмечает Н. Д. Арутюнова, оценка является лишь одним, хотя, возможно, и самым ярким типом прагматических значений [7, С. 24]. О. А. Косвдко также считает, что прагматический спектр слов не может быть редуцирован и сведен к одному оценочному сегменту и выделяет следующие ведущие компоненты: во-первых, эмотивный компонент, выражающий эмоциональное отношение говорящего/пишущего к передаваемому сообщению, во-вторых, компоненты социального статуса, свидетельствующие о профессиональной принадлежности говорящего, а также включающие культурные и исторические аспекты, входящие в плоскость широкого контекста. Сюда же могут быть отнесены и компоненты тональности ситуации, стилистической отнесенности и текстуальной организации, а также особенности регистра [8, С. 37]. Таким образом, можно сделать вывод о том, что семантические и прагматические аспекты в структуре лексического значения слова находятся в значении дополнительности. Литература 1. Leech G. Principles of Pragmatics. — Penguin Books, 1985. 2. Parret H. Discussing Language. — The Hague, 1974. 3. Ахманова О. С. Словарь лингвистических терминов. — М., 1966. 4. Ахманова О. С., Магидова И.М. Прагматическая лингвистика, прагмалингвистика и лингвистическая прагматика. — Вопр. языкознания, 1978, №3. 5. Pozner R. Semantics and Pragmatics of Sentence Connectives in Natural Language // Speech Act Theory and Pragmatics. Dortrecht, 1980. 6. Leech G. Principles of Pragmatics. — Penguin Books, 1985. 7. Арутюнова Н. Д. Типы языковых значений. Оценка. Событие. Факт. -М.: Наука, 1988. 8. Косенко О.А. Прагматика словообразовательных процессов в современном английском языке. Дисс. … канд. филол. наук. — М, 1995. Выходные данные статьи Бутяева О. Г. Соотношение прагматического и семантического компонентов в структуре значения слова // Традиции и новаторство в гуманитарных исследованиях: Сб. науч. тр. посвящ. 50-летию ф-та иностр. яз. Мордов. гос. ун-та им. Н. П. Огарева / Редкол.: Ю. М. Трофимова (отв. ред.) и др. — Саранск: Изд-во Мордов. ун-та, 2002. — С. 152-154.

К конструкции прагматической поэтики

Pavel Arseniev. Toward Constructing a Pragmatic Poetics

 

Павел Арсеньев (независимый исследователь, редактор журнала «Транслит», Санкт-Петербург), [email protected].

УДК: 82.0+81-119

Аннотация

В методологическом введении дается предыстория употребления понятия прагматики в применении к литературным текстам и анализируются предпосылки переноса акцента в литературоведении на исследования коммуникативных актов персонажей и рассказчика, перформативных сюжетов и функционирования текста на уровне акта высказывания.

Ключевые слова: прагматика, теория речевых актов, металингвистика, прагматическая поэтика

 

Pavel Arseniev (independent researcher, editor of Translit magazine, Saint Petersburg), [email protected].

UDC: 82.0 +81-119

Abstract

The methodological introduction gives the historical background of the use of the concept of pragmatics as applied to literary texts and analyses prerequisi­tes of emphasis on the study of communicative acts of the characters and the narrator, performative plots and, finally, the functioning of the text at the level of act of utterance.

Key words: pragmatics, speech acts theory, meta­linguistics, pragmatical poetics

 

 

Задача ре/конструирования истории парадигмы сходна с задачей любого историка, предсказывающего назад, по выражению Гегеля, но в нашем случае этот произвол связан еще с регулированием глубины резкости в использовании понятия прагматики. Если оставить за скобками озарения самих литераторов о действиях и действенности их слов и отталкиваться от лингвистичес­кого понятия прагматики, то сама методологическая возможность подобного рассмотрения может быть ограничена историей прагматического поворота в философии языка[1]. Впрочем, одновременно или даже чуть раньше англо-саксонской ветви зарождается отечественная традиция, позволяющая говорить о прагматическом понимании художественного слова, — это проект металингвистики Бахтина[2].

Упомянув эти два учреждающих события в истории идей, стоит сразу перейти к тем прецедентам, где понятие прагматики последовательно применяется к художественным текстам, — и таких прецедентов тоже будет два. Первый из них — исследования советского лингвиста Юрия Сергеевича Степанова, автора книги «В трехмерном пространстве языка: Семиотические проблемы лингвистики, философии, искусства»[3], в которой прагматика постулируется в качестве «третьей парадигмы» в истории философии языка. Здесь выделяется ее центральное понятие — «эгоцентрические слова» и формулируются принципы соответствующей «поэтики эгоцентрических слов», а также разбираются произведения Музиля, Пруста, Брехта и др. в качестве примеров работы такой поэтики.

Другой центр интереса к «литературной прагматике» в это же время (1980-е годы) начинает складываться в Академии Або в Турку на кафедре английской литературы вокруг Роджера Селла. Он объединен «взглядом на литературу как на один из (многих) видов коммуникации» и материалом англоязычной литературы. Исследования литературы «в перспективе авторского поведения и читательского восприятия» включают интерес как к прагматике письма, так и к «чтению как деятельности».

Если первая пара развивалась в известной изолированности друг от друга, породившей свои апокрифические сюжеты (что всегда является проекцией ретроактивного желания связности автономных контекстов)[4], то вторая — уже в зоне потенциальной взаимной досягаемости и ситуации осведомленности о противоположной традиции: Степанов был переводчиком многих зарубежных лингвистов-современников и не мог не знать о произошедшем прагматическом повороте в западной науке о языке, а Селл, в свою очередь, ссылается на Бахтина и идеи его кружка, концептуализируя «подлинную коммуникацию» как подвижный ансамбль гуманизированных отношений между субъ­екта­ми, подверженный влияниям контекста, и соответственно «неподлинную» — как редуцированную диалогичность. Учитывается Селлом также и западная теоретическая повестка в литературоведении — к примеру, «новокритическое» обличение интенционального заблуждения, превентивно исключавшее (и следовательно, ощущавшее их в качестве претендующих на учет фак­торов) контек­стуальные обстоятельства как «относящиеся к другим рядам». Также поступали и многие другие хорошо знакомые читателю формалистские и семиологические проекты, если и представлявшие читателя, то только в качестве «текстовой инстанции» или «адресата сообщения» соответственно[5].

Так, на пересечении внутритекстовых конструкций (дейксиса, импликатур, речевых актов и пресуппозиций) и внешних социокультурных характерис­тик (контекста и участников литературного процесса) и размещаются исследования школы Або как одной из наиболее последовательно разрабатывавших реги­он литературной прагматики[6]. «Литература как коммуникация» представля­ется, однако, на сегодняшний взгляд, чересчур широкой формулировкой, допускающей диффузию с другими литературоведческими программами. Взаимное приспособление актантов, описываемое максимами взаимной кооперации (П. Грайс) и вежливости (Дж. Лич) говорящих (перенятыми из прагматичес­кой лингвистики), было чревато соскальзыванием прагматики в рецептивную эстетику. Такая же опасность методологического размывания долж­на учитываться и со стороны социологии чтения: ведь прагматическая адресованность текста делает его всегда не просто направленным на некую готовую «целевую аудиторию», но несущим в себе микропроект еще не существующего и только грядущего сообщества.

С нашей точки зрения, необходимо спроецировать понятие прагматики на устройство самого текста и строго разделять ярусы, на которых мы намерены исследовать действенность слова: техника анализа будет различаться в зависимости от того, идет ли речь о коммуникации на уровне фабулы (и специфике речевых взаимодействий между персонажами), на уровне сюжета (и перформативных отношений между рассказчиком и персонажами) или о собственной прагматике художественного произведения (прагматике акта высказывания).

Литературное произведение не только представляет и комментирует коммуникативные акты на разных уровнях своей конструкции, но и само является коммуникативным актом. Так, описывая на уровне содержания (фабулы или сюжета) поломку коммуникации, произведение может на уровне акта высказывания обладать вполне успешной прагматикой. Во всяком случае, такой разрыв между уровнями высказывания, когда акт повествования имеет место не вопреки, а благодаря «коммуникативному неблагополучию» повествуемого, стоит считать скорее характерным симптомом прагматической поэтики, чем нарушением ее логики.

 

Коммуникация на уровне фабулы

При приближении к нашему пониманию метода прагматического анализа художественного дискурса представляется необходимым коснуться исследования петербургского филолога А.Д. Степанова «Проблемы коммуникации у Чехова»[7]. За методологическую основу Степанов принимает теорию речевых жанров Бахтина и модель якобсоновского коммуникативного акта, для успешной реализации которого необходима не только добрая воля говорящего, но и структурная возможность знака служить этому.

Делая объектом анализа не рассказанные события, но само событие рассказывания, Степанов, однако, ограничивается анализом поэтики изображенной коммуникации (и, тем самым, семантическим и синтаксическим измерениями), тогда как сам материал демонстрирует в качестве наиболее частотной ее поломку или минус-прием — знаменитый чеховский «диалог глухих». Впрочем, намечены и отношения рассказчика с героями, демонстрирующие отказ от всезнания первого и не предоставляющие иного доступа к «объективному миру» повествуемого, кроме изображенной коммуникации вторых. В такой ситуации бахтинское определение произведения как «высказывания, состоящего из других высказываний», позволяет исследователю рассчитывать на рекон­струкцию коммуникативной стратегии автора из используемых героями и рассказчиком форм речи.

Дело, однако, в том, что исследуемые первичные речевые жанры всегда оказываются вплетены в ткань единого вторичного речевого жанра (чеховского рассказа/повести/пьесы). Это приводит к тому, что, если повествуемое опосредовано коммуникативной рациональностью персонажей, сами их речевые жанры можно исследовать — несмотря на всю реалистичность изображения — только в преломленной рассказчиком форме. Тем самым дважды совер­ша­ется та же операция подвешивания речевого материала художественного произведе­ния, что и в упоминавшейся статье Серля, говорящей о притворном совершении подлинных речевых актов. Изучение проблем художественной коммуникации в таком случае контаминирует специфически преломленные рассказчиком первичные речевые жанры (предикатом которых являются коммуникативные ходы героев) и его собственную коммуникативную стратегию как отправителя речевого акта.

Степанов подчеркивает структурный характер своего исследования: исследовать речевые жанры в теле литературного произведения (в отличие от мотивов, отсылающих к культурным содержаниям) — значит исследовать не саму культуру, а ее грамматику (преломленную в оптике автора). В этом смыс­ле самы­й трагичный сюжет, герои которого слышат и понимают друг друга, репрезентирует много более благополучное понимание культуры, нежели аб­сурдистский текст со сколь угодно комическим содержанием, но без единого успеш­ного коммуникативного акта[8]. Так, новация Чехова, приводящая к смещению сис­темы литературных жанров, происходит за счет наделения ком­муникативными компетенциями целой плеяды новых типов героев и акцен­та на небывалой путанице первичных речевых жанров: интрига смещена с конфликта идей к конфликту дискурсивных стратегий, разрыву между целью говорящего и результатом высказывания, но остается размещенной на уров­не фабулы.

 

Перформативные сюжеты

Если, однако, наделять возможностью действий при помощи слов не только героев, но и рассказчика, сюжет следует мыслить не просто как совокуп­ность первичных речевых жанров, но как некоторый автономный акт, учитывающий, частично демонстрирующий или опровергающий фабульную речевую активность. Нечто подобное имеет место в работе Д. Хиллиса Миллера. Вынесе­ние многозначного conduct в заголовок своей книги о Г. Джеймсе и акцент на его формуле делания при помощи слов («putting into words is as much a form of doing (conduct) as any other act») позволяют предположить, что его изыскания имеют отношение к перформативности рассказчика[9]. Миллер утверж­дает, что вообще такое putting into words является речевыми актами, обнаружи­вающими в случае литературы (и повестей и романов Джеймса, в частности) типологическое деление на:

1) сам акт письма автора (conduct of life), а также то, что можно назвать метаактом, устройство которого, как правило, манифестируется в авторских предисловиях и предуведомлениях[10];

2) речевые акты рассказчика и персонажей, влияющие на их жизнь в вымышленном пространстве;

3) наконец, действия при помощи слов, производимые читателем (критиком, комментатором) и влияющие на судьбу текста (способные привести к акту его прочтения новыми читателями).

Таким образом, Хиллис Миллер делает упор на полисемию глагола conduct (управлять, вести, приводить) — вплоть до его бесконечно расширительного толкования, что позволяет литературе выступать либо формой поведения / образом действия автора (1), либо репрезентацией коммуникации в повествовании (2), либо формой управления читательским поведением (3). Тем самым, ключевым для Миллера становится понимание речевого акта как высказывания, не описывающего что-либо, а заставляющего нечто случиться («makes something happen»)[11] — на каком-либо из уровней событийности или этапов реализации текста.

Из теории речевых актов, в том виде, в каком ее сформулировал Остин, следуют две различные традиции. Одна остается за лингвопрагматикой и аналитической философией, сглаживая, по мнению Миллера, те противоречия, которые отмечал уже сам Остин, и занимаясь только классификацией иллокутивных актов, выработкой правил как их различения между собой, так и их отличия от других способов использования языка. Другая ветвь наследников теории акта высказывания представлена именами и работами Деррида, де Мана, Батлер (себя самого Миллер относит к этой же ветви). Эта французско-американская деконструктивистская линия сосредоточена, в свою очередь, на критике зависимости англосаксонско-аналитической традиции от пресуппозиции наличия самодостаточного, владеющего собой и своими речевыми действиями субъекта, контролирующего и понимающего, что именно он совершает при помощи слов (высказывающегося с сознательной нацеленностью на результат, предсказуемая реализуемость которого определяется прозрачным контекстом правил, конвенций и институтов). Для де Мана и Деррида все эти допущения более чем проблематичны, кроме того, вместо умножения классификационных типов они стремятся к использованию перформатива как all-inclusive term («naming the general power of words to do something»). Французская ветвь в целом более чувствительна не только к проблематичности четких разграничений между типами актов и «контрабандной» перформативностью констативов, но и к существованию знаковых или жестовых актов (sign acts), а также значащих действий.

Перенос логики речевых актов на невербальные действия и бесконечно быстрое колебание между перформативом и констативом, которое присуще почти всякому нашему высказыванию, приводят к тому, что мы всегда говорим и совершаем действия с помощью одного и того же акта. Кроме того, требование аналитической ветви в целом исключить художественные способы использования языка из области юрисдикции теории речевых актов не позволяет ее представителям увидеть множество форм, в которых литература зас­тавляет что-то произойти, меняет контекст правил и институтов, а не ориентируется на них, конструирует субъекта, а не зависит от его сознательных намерений. Автор может даже уже не существовать для того, чтобы перформатив состоялся. Для де Мана слова сами по себе имеют перформативное измерение, а письмо и вовсе всегда включает момент лишения «единственного» его «собственности» (в пользу своеволия означающего). У деконструктивистов тропы всегда размывают акты, а перформативная риторика воздействия расходится с когнитивной риторикой тропов (де Ман. — П.А.). Мы всег­да совершаем некие действия при помощи слов, но полное понимание того, что именно это за действия, — неизбежно ускользает от нас до, во время или пос­ле совершения актов. 

Именно с этих методологических позиций Хиллис Миллер и прочитывает новеллы Г. Джеймса, анализируя то, как речевые акты определяют существование персонажей, как и кому они адресуются рассказчиком и как это влияет на взаимоотношения автора и читателей.

Так, уже в наиболее простом примере новеллы «Портрет леди» речевые акты героини не просто служат развитию действия, но как бы постепенно составляют существо персонажа, предъявляя повествовательное пространство как сложное переплетение перформативных высказываний (обещаний, обвинений, извинений, обманов и т.д.), а героев — как точки пересечений этих дискурсивных отношений. Наконец, совершая такой образцовый перформатив, как обещание верности, приводящее ко вступлению в брак, героиня не нарушает его потому, что она как бы только и состоит из совершенных речевых актов и не может отказаться от какого-либо из них без того, чтобы обрушить всю конструкцию и утратить полномочия для совершения успешных речевых актов в дальнейшем. Это как раз отражает деконструктивистское понимание акта высказывания как конституирующего субъект, а не конституированного им. Давая автономную силу высказыванию, Джеймс как бы предостерегает: не совершайте обманчивых речевых актов, они рискуют состояться[12]. Таким образом, перформативный сюжет показывает не только как речь функционирует в качестве действия, но и как действия оказываются определены речью[13].

Предметом энонсиативного анализа Миллера становится, в том числе, поцелуй как раз в качестве такого жестового перформатива, который успешно работает на месте и вместо речевого аналога (cр.: «…вместо ответа она поцеловала его…»). Этим местом, впрочем, оставалась бы коммуникация на уровне персонажей, если бы Миллер вместе с тем не говорил о такой прагматической ставке текста, как влюбленность читателя в героиню (что, во всяком случае, является характерным прагматическим маркером гендера читателя, стало быть, отмеченного Джеймсом), а сам Джеймс не признавался бы, что «ему самому интересно, как поступит его героиня» (ср. с аналогичным своеволием Татьяны Лариной, отмечаемым Пушкиным). Эта фигура автономии персонажа, как бы избавленного от фабульного принуждения и проникшего на уровень сюжетных решений (а то и подчинившего своим чарам автора и читателя), манифестирует прагматическую природу текста на следующем ярусе: теперь вопрос состоит в том, как будет действовать сам текст (если рассказчика нет и «все дозволено»).

Кому вообще адресует свои речевые акты рассказчик? Если в случае повествования от третьего лица этот тип действия скрывается конвенцией и затрагивает только персонажей[14], то перволичное повествование обнаруживает субъекта высказывания (и его акты), нарушает дистанцию исторического плана рассказывания[15], приближаясь к свидетельству. Таким образом оно призывает читателя к столь же личному отношению к персонажам и решению о степени доверия к рассказчику, сквозь разрывы языка и оговорки которого может нечто сообщать и сам автор (всегда не договаривающий, не дающий достаточно твердой почвы)[16].

Всякое рассказывание истории в конечном счете зависит от успешности акта рассказывания, оживляющего то, о чем рассказывается в фабуле. Точно так же и акт чтения не столько служит получению информации, сколько накладывает ответственность: история может требовать не только того, чтобы мы нечто узнали, но и того, чтобы действовали, выносили суждение. Так, другая из анализируемых Миллером новелл Джеймса, «Письма Асперна», рассказывает о провале рассказчика в его попытке овладеть историей (которая понимается им лишь как совокупность фактов, способных пролить свет на имеющиеся тексты[17]). Попытка декодирования знаков содержания не способ­на обеспечить доступ к истине не потому, что рассказчик до чего-то не спо­собен докопаться, но именно потому, что он докапывается, придерживаясь герме­невтической традиции истины с характерным для нее методическим репертуаром и дискурсивными практиками. Но если рассказчику не приходит в голову, что материал противостоит такому типу знания и соответствующему способу рассказывания, то только потому, что это должно прийти в другую голову — читателя. Таким образом, перформативный провал сюжета должен послужить опыту чтения. Не повторить ошибку рассказчика — вот в чем может состоять прагматическое задание читателя (ранее иллюстрируемое ошибками персонажей и высказываемое эксплицитно как мораль истории).

Иными словами, женившись на дочери своего героя, перформативно «познав» ее и посредством этого получив заветный доступ к содержанию писем Асперна, рассказчик, однако, уже не может поделиться им с нами, будучи связан семейным долгом — фабульно, а также этим индексальным опытом, самим характером знания-как (Остин. — П.А.) — прагматически. Характерно также и то, что, будучи отвергнута рассказчиком, дочь героя сжигает и «письменные источники», навсегда уничтожая доступ к знанию «фактов» тому, кто не отличает (пере)сказываемое знание от воплощенного или перформативного. Впрочем, о таком знании, которое будет принадлежать не порядку знания, но порядку действий, сам читатель узнает все еще благодаря чтению — соответствующей повести Джеймса, позволяющей Миллеру как констатировать сущест­вование перформативного измерения в литературном высказывания, так и предъявить сценарий своего рода вовлекающего чтения, или прагма­тической рецепции.

Тот факт, что не только герои, но и читатели могут так и не узнать содержания письма, которое упоминается в качестве коммуникативного акта в диегетическом мире и предрешает исход еще одной анализируемой Миллером повести Джеймса («Крылья голубки»), и делает такое поведение рассказчика маркированным, а сюжет — перформативным. Несмотря на то что все могло бы быть изложено при соответствующей воле «вселяющегося в сознание героев» рассказчика, тот не всегда считает необходимым или просто приличным доводить нечто до сведения читателя (нарратор у Джеймса — всегда джентльмен). Такое сокрытие фабульного содержания при сюжетном акцентировании наличия акта высказывания призвано не просто распалить воображение, но — позволить коммуникативной интриге рассказа перекинуться на уровень рецепции и опять же — обнаружить более глубокую прагматическую вовлеченность читателя. В любом случае эти существующие вне высказанных слов, но не вне потенциального знания рассказчика факты не имеют другой возможности быть верифицированными и потому являются лишь вопросом веры читателя, как, собственно, и весь сюжет повести, перформативный статус которого тем самым еще раз подчеркивается.

В этом систематическом переходе границы между реальностью текста и реальностью читателя, переносе сюжетной коллизии на отношения, разворачивающиеся между текстом и читателем, заражающие последнего знанием включенного наблюдателя и/или вовлекающие его в действие на правах активного участника, проблематизируется протокол художественного участия как «незаинтересованного созерцания», что вплотную подводит нас к прагматике самого акта произведения. О ней может идти речь, когда коммуникация разворачивается не только на уровне содержания повествования, но как бы вырывается и на уровень акта повествования: как, к примеру, секрет, убивающий всякого узнавшего его в фабуле, но заставляющий и реципиента акта литературного высказывания соразмерять (и сознавать) свое любопытство. Если прежние художественные эффекты локализовались на уровне повествуемого фабулой и устройства сюжета повествования, то в случае прагматических эффектов типичной чертой является такая «просачиваемость» коммуникации на уровень самого акта (рассказывания/высказывания), становление-смежным с нашим собственным бытием, ставящее нас на грань чтения и участия.

Все предшествующие тексту указания — имя автора, заглавия и другие паратексты — носят характер прагматического, рамочного уведомления, ведь отличить художественный вымысел или слог от нериторического использования языка на уровне самого содержания высказывания невозможно (что в известной степени бросает постструктуралистскую тень и на надежды ухода от вымысла в повествовании). Однако именно это делает возможным понимание литературы как акта высказывания, возникающего не из отличительного способа использования языка (и тем более каких-то тематических предпочтений), а из самой нестабильной возможности рецепции всякого высказывания как содержащего вымысел и как предъявляющего свой собственный акт одновременно.

 

Функционирование текста на уровне акта

Если теперь процедуру не только письма, но и чтения мыслить перформативно, то далее стоит ввести и более детальное различение этих учитывающих друг друга актов: тогда как в случае автора речь обычно идет о стратегиях, читательские действия заманчиво представить как тактики, низовые партизанские практики переозначивания текста, какими они предстают в теории подрывного чтения М. де Серто[18]. Именно поэтому наиболее характерными на следующем уровне анализа прагматики литературного произведения будут тексты, сознающие и демонстрирующие свою двойственную актосодержательную природу, и даже основывающие свою действенность на этом разрыве, предоставляя его как задел для читательских интервенций и сопротивления. Прагматикой такого порядка будут обладать тексты, в которых систематически происходит обрушение условности и самообнаружение акта высказывания (и следовательно, требующие осознать чтение как деятельность, больше не обеспеченную фикциональным укрытием и нарративной дистанцией, а разворачивающуюся здесь-и-сейчас и зачастую приводящую к изменениям в самой системе отсчета).

В силу невозможности охватить в рамках краткого обзора все коммуникативные ситуации такого противо- и взаимодействия наиболее удоб­ным будет взять за основу одну типичную прагматическую модель, пред­став­лен­ную во многих произведениях и подразумевающую, во-первых, такое пере­клю­чение между регистрами высказывания, а во-вторых, демонополизацию авторской активности. Такой может быть выбрана коммуникативная модель исповеди.

В недавно вышедшей книге С. Зассе[19] исповедь предстает таким речевым и социальным актом, в котором слово является не только средством изложения со­держания (перечисляемых грехов), но может становиться и предметом акта исповедования, а иногда является и агентом/средой (греховного) дейст­вия[20]. Именно казуистика словесного греха (слово целебно, но слово и опасно) делает речевой жанр исповеди особенно чувствительным к разрыву между содержанием и актом высказывания. Устройство коммуникативной ситуации исповеди помо­жет рассмотреть и литературные произведения в прагматичес­кой перспективе.

Предлагаемый Зассе перенос коммуникативных отношений исповеди на отношения литературного письма и чтения делает конститутивной для них процедуру адресации, встраивает читателя в конструкцию письма, а его суждения превращает в продолжение последней. Такая литературная секуляризация исповеди (или фикционализация ее коммуникативного акта), безусловно, бросает на литературное суждение тень генеалогической связи с религиозным/судеб­ным приговором (тогда как с точки зрения религиозного ритуала гре­ховным, напротив, оказывается сама литературная апроприация процедуры исповеди).

Риторическая дилемма исповеди, из которой следовало сознание силы и потенциальной греховности языка, усваивается литературой наряду с императивом непосредственности, фабрикуемой риторическими средствами[21]. Как во всех конкретных прегрешениях обнаруживается словесная составляющая греха, а с XVIII в. все больше тематизируются сами говорение и язык, так же и историю литературы можно видеть как постепенное продвижение к само­тематизации литературных средств. Как в исповеди речь идет не столько о сооб­щении некоего (пропозиционального) содержания греха, сколько о (иллокутивном) высказывании самого факта виновности и принятии самой ад­ресации, точно так же событие литературной коммуникации нужно понимать не как сообщение фактов, но как событие высказывания. Как главной задачей исповеди является тематизация греха без впадения в него вновь посредством самой процедуры исповедования, так же и повесткой литературы всегда являлась тематизация языка без того, чтобы увязать в нем. Но если техники безопасности и подозрение к говорению — в исповеди, как и в литературе, — черес­чур завышены, это приводит к столь же нежелательному истощению речевой свободы. Наконец, модель исповеди позволяет представить рецепцию как активную деятельность, как акт, наделенный ответственностью и столь же подстерегаемый опасностью (греха), что и производство высказывания. Соб­лазн, в частности, заключается в чрезмерном наслаждении услышанным; автономия языка всегда остается под подозрением, ведь яд, потенциально грозящий уху, — это не само сообщение, но сила высказывания.

Таким образом, главное, в чем литературный дискурс наследует исповедному говорению, — это модус признания, неизбежность адресации (пусть не всегда прямой и эксплицитной) и увязка языка с грехом (а авторства/рецепции — с (не)виновностью соответственно). В рамках такой прагматической модели ключевой обязанностью и модусом участия адресата становится вынесение суждения — не только сообщенному (содержанию высказывания), но и самому факту высказывания на границе конфликтующих доменов литературы и подлинной, «нериторической» речи. Конструируемая литературными признаниями ситуация, заставляющая рецепцию колебаться между оценкой фикционального содержания и непосредственно затрагивающего бытие читателя (но почти никогда не высказываемого эксплицитно) акта[22], и делает их эмблематичными прагматически ориентированными объектами.

Конститутивная художественная процедура обращенности — в диапазоне от интимной до отвергающей — не оставляет адресату иного выбора, кроме как отреагировать на акт актом. Это выявляет столь же двойственную логику литературного письма: мы имеем дело с фигурой самоотнесенности языка, указывающей кроме себя на неотделимые друг от друга отношения «прямой» референции и адресации, оказывающиеся все же материалом именно литературных произведений.

В этом смысле уже первая в ряду примеров Зассе исповедь Аввакума демонстрирует раскол акта и содержания высказывания: она еретична не столь­ко в сво­ем содержании, сколько в самом акте распространения и обнародования, что и делает ее именно литературным артефактом еретического способа говорения/
письма. Гоголь создает метаисповедь, признаваясь, что направлял «разноречивые письма» с целью спровоцировать дискуссию, тем самым уже обнажая логику адресации и высказываясь о языке писателя скорее как об акте, нежели сооб­щении. Достоевский и вовсе порицает адресата своих откровений, манифестируя такой литературный способ говорения (énonciation), который препятствует согласию с высказываемым (énoncé). Отмеченная Бахтиным «ориентация слова на другого» для самого Достоевского была следствием утраты коммуника­цией адресата в религиозно-философском смысле. Точно так же, не получая (вертикального) ответа от всеоценивающего рассказчика, персонажи Достоевско­го требуют ответа друг от друга (в горизонтальном порядке фабульной коммуникации и зачастую в качестве истцов), но, что для нас важнее, завещают эту безответность читателю («если Бога нет, то вам судить»), тем самым прагматически вовлекаемому, несмотря на брань и проклятия, порой отправляемые в его адрес[23].

Наконец, наиболее интересный для нас объект анализа С. Зассе и пример осцилляции между «искренним» содержанием и более чем замысловатой ставкой на уровне акта — «Исповедь» Толстого. Продолжая традицию, настаивающую на прозрачности сообщаемого (содержания высказывания), Толстой прибегает к маркировано субверсивному акту высказывания (его исповедь тоже имеет прагматику отвергающей адресации). Поскольку требованию прозрачности противостоят посредничающий церковный институт и сам исповедный ритуал, как раз и оказывается необходима их субверсия (впрочем, пере-адресация исповеди читателю, вслед за Достоевским, не избегает подозрения в фальши, возникающей на письме при появлении «читающего из-за плеча»). Стремясь избегать самолюбования и описывая свои грехи без риторических изысков и упоения ими, Толстой тем не менее привлекает внимание к самому акту самопроверки и самоосуждения (тем самым допуская самообращенность акта и исповедуясь в своей страсти к исповедованию).

Эти надежды прозрачного говорения проецируются Толстым и на искусство, где непосредственная передача читателю этического чувства, переживаемого автором на письме, обнаруживает прагматическую ставку заражения: автор­ский акт покаяния, в обход всегда только затемняющего толкования содержания, должен перекинуться на читателя, заразить его деятельностью покаяния. Такой перформативный подход претендует на большую действенность, чем эксплицитно высказываемое моралите. Но эта же эстетика воздействия сохраняет у Толстого инфицированность семиотической наивностью, зас­тав­ляющей разделять пережитые чувства, лишь передаваемые «внешними знаками», и чувства деланые, аффект и эффект, творчество (poesis) и мас­тер­ство (techné). Поэтому Толстой оказывается критиком не только автоматизации акта высказывания, но и его избыточной искусности (всегда идущей вмес­те с орнаментализмом). Это приводит к тому парадоксу, что успехом такой коммутации на уровне акта измеряется искренность сообщаемого (чувства), но одновременно риторический успех служит и причиной подозрения в ложном применении художественных средств без моральной цели[24].

Из этого перепрочтения Зассе (не только текстов русской классики, но и самого Бахтина) следует теория реагирующего и действующего слова как базовой семантической и антропологической операции. C точки зрения прагматичес­кого анализа, однако, скорее сам разрыв между актом и содержанием высказы­вания является эмблематическим в литературе. Но если того же Бахтина интересовала этическая возможность выступать субъектом и объектом собственного суждения, то для прагматического метода эта процедура требует эпистемологической разработки прозрачности и самообращенности высказывания.

 

Заключение

В заключение необходимо подчеркнуть, что требование взаимной координации с литературными манифестациями имеет силу не только для читателей, но и для самого метода анализа. Очевидно, что существуют художественные техни­ки, которые лучше описываются как действия (при помощи слов), а не репрезентации. Впрочем, широко известными «пощечинами общественному вку­су» и разного рода эксплицитной перформативностью дело здесь не ограничивается. Наша задача — наметить векторы возможных исследо­вательских практик, объединенных под зонтичным определением прагма­тической поэтики, исследования которой, разумеется, могут существовать во множестве версий — от прослеживания перформативной активности на различных ярусах художест­вен­ного дискурса до теоретизирования общей перформативности литературно­го языка; от ритуального «приглашения к чтению», имплицируемого большинст­вом произведений (но и нарушаемого немалым количеством авангардных мани­фестаций), до эпистемологических ставок утилитарной литературы, рассчи­ты­вающей перейти от слов к делу; от рассогласования между актом и содержани­ем высказывания, обнаруживающимся только в акте чтения, до успешных перформативных актов, наделяющих читателей ответ­ственностью за судьбу текста.

Пожалуй, базовой интуицией, скрепляющей все эти способы литературоведческого действия, является та, что описывает существование литературного пись­ма на уровне акта во взаимодействии со смещающимся фреймом литературнос­ти, установка на считывание которой сегодня важнее субстанциональных свойств текста. Литературность сегодня скорее усматривается в событиях высказывания, нежели производится титанами стиля на глазах благодарных читателей.

 

Библиография / References

[Бенвенист 1974] — Бенвенист Э. Общая линг­вистика. М.: Прогресс, 1974.

(Benveniste E. Problèmes de linguistique générale. Moscow, 1974. — In Russ.)

 

[Венедиктова 2015] — Венедиктова Т.Д. Литературная прагматика: конструкция одного проекта // НЛО. 2015. № 135. С. 126—145.

(Venediktova T.D. Literaturnaya pragmatika: konstruktsiya odnogo proekta // NLO. 2015. № 135. P. 126—145.)

 

[Витгенштейн 1994] — Витгенштейн Л. Философские исследования / Пер. с нем. М.С. Козловой, А.Ю. Асеева // Витгенштейн Л. Философские работы. Часть I. М.: Гнозис, 1994. С. 75—319.

(Wittgenstein L. Die Philosophischen Untersuchungen // Wittgenstein L. Filosofskiye raboty. Vol. I. Moscow, 1994. P. 75—319. — In Russ.)

 

[Зассе 2012] — Зассе С. Яд в ухо: исповедь и признание в русской литературе / Пер. с нем. Б. Скуратова и И. Чубарова. М.: РГГУ, 2012.

(Sasse S. Wortsünden: Beichten und Gestehen in der russischen Literatur. Moscow, 2012. — In Russ.)

 

[Остин 1986] — Остин Дж. Л. Слово как действие // Новое в зарубежной лингвисти­ке. Вып. XVII. М., 1986.

(Austin J.L. How to do Things with Words. Moscow, 1986. — In Russ.)

 

[Рансьер 2012] — Рансьер Ж. Политика поэта: плененные ласточки Осипа Мандельштама / Пер. с франц. С. Фокина // Транслит. Литературно-критический альманах. № 12. Очарование клише / Ред. П. Арсеньев. СПб., 2012. С. 20—31.

(Rancère J. La politique des poètes. Pourquoi des poètes en temps de la detresse // Translit. Literaturno-kriticheskiy almanakh. № 12. Saint Petersburg, 2012. P. 20—31. —  In Russ.)

 

[Серль 1999] — Серль Д.Р. Логический статус художественного дискурса // Логос. 1999. № 3 (13). С. 34—47.

(Searle J.R. The Logical Status of Fictional Discourse // Logos. 1999. № 3 (13). P. 34—47. — In Russ.)

 

[Серто 2013] — Серто М. де. Изобретение повседневности. Ч. 1.: Искусство делать / Пер. с франц. Д. Калугина, Н. Мовниной. СПб.: Изд-во Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2013.

(Certeau M. de. L’Invention du Quotidien. Vol. 1: Arts de Faire. Saint Petersburg, 2013. — In Russ.)

 

[Степанов 1985] — Степанов Ю.С. В трехмерном пространстве языка: Семиотические проблемы лингвистики, философии, искусства. М.: Наука, 1985.

(Stepanov Y.S. V trekhmernom prostranstve yazyka: Semioticheskie problemy lingvistiki, filosofii, iskus­stva. Moscow, 1985.)

 

[Степанов 2005] — Степанов А.Д. Пробле­мы коммуникации у Чехова. М.: Языки славянских культур, 2005.

(Stepanov A.D. Problemy kommunikatsii u Che­khova. Moscow, 2005.)

 

[Транслит 2014] — Транслит. Литературно-критический альманах. № 14. Прагматика художественного дискурса / Ред. П. Арсеньев. СПб., 2014.

(Translit. Literaturno-kriticheskij al’manah. № 14 / Ed. by P. Arsen’ev. Saint Peresburg, 2014.)

 

[Miller 2005] — Miller J.H. Literature as Conduct: Speech Acts in Henry James. New York: Fordham University Press, 2005.

 

---

[1] Манифестированного в работах Л. Витгенштейна и Дж. Остина, см.: [Витгенштейн 1994, Остин 1986].

[2] См. подробнее об их связи и различиях: [Транслит 2014: 3].

[3] [Степанов 1985].

[4] Своеобразными эффектами этой герменевтической дистанции могут служить позднее открытие Западом Бахтина (благодаря смещающему акценты прочтению Юлии Кристевой) и путешествие Л. Витгентштейна на стройку социализма в 1934 году.

[5] Впрочем, и сама лингвистическая прагматика была сперва чисто формальной дисциплиной, если и грешившей против бритвы Соссюра и обращавшейся к материалу повседневной речи, то в абсолютно деисторизованной, абстрактной форме (а в случае оксфордской школы еще и с методологической «фокализацией» на суверенном адресанте, отправляющем речевые акты как бы в одностороннем порядке). Наиболее известной точкой соприкосновения аналитической философии с литературой, которой является знаменитая статья Серля, тоже скорее четко очерчиваются границы автономий, чем декларируются междисциплинарные надежды [Серль 1999].

[6] Подробнее о статьях сборника «Литературная прагматика» можно узнать из детального обзора Т. Венедиктовой [Венедиктова 2015].

[7] [Степанов 2005].

[8] В этом угадывается влияние гуманистической мысли Селла.

[10] В известной степени это можно сопоставлять с понятием политики поэта Ж. Рансьера. См.: [Рансьер 2012].

[11] Что в точности дублирует определение, отличающее перформативы от констативов [Остин 1986].

[12] Миллер отмечает, что даже такой речевой акт, как «данное себе обещание», будучи не связан публичными обязательствами, призван воздействовать на совершающего его [Miller 2005].

[13] Теория Остина как нуждается в интенции в качестве эпистемологического условия субъективности в теории речевых актов, так и вынуждена отделять эффективность речевого акта от сознательной интенции (иначе это оставляло бы иезуитскую лазейку о «словах, которые не выражали такого намерения»): сказанное всегда уже связывает высказывающегося вне зависимости от его интенции.

[14] Хотя, в логике Миллера, первое констативное предложение любого литературного повествования носит характер имплицитного обещания читателю раскрыть диегетический мир во всех подробностях.

[15] [Бенвенист 1974].

[16] То есть фактически уже в модели перформативного сюжета роль читателя сближается с ролью присяжных заседателей в суде. Эта сцена чтения, в которую помещается читатель, относится к следующему ярусу прагматики текста, к самому акту высказывания, совершаемому произведением как «высказыванием, содержащим другие высказывания» (т.е. интрадиегетические и речевые акты рассказчика).

[17] Рассказчик — биограф автора поэтических текстов, самостоятельная ценность которых тем самым систематически отрицается в актах восхищенного любопытства к его жизни.

[20] Посредством языка исцеляются языковые же прегрешения, а также высказываются правила, ограждающие кающегося от нового прегрешения через само (неправильное) исповедование.

[21] Именно отказ от риторических приемов, называемый в риторике тактической откровенностью (sinceritas), является одним из сильнейших приемов создания аффективного согласия.

[22] В приводимом Зассе примере читатель «Лолиты» должен определиться, оценивает ли он («осуждает ли») описываемое в ней содержание признаний или саму (избыточную/извиняющую) искусность, литературность исповеди.

[23] Приводимая Зассе в качестве примера, реактивная исповедь «Человека из подполья» — месть адресату на уровне акта высказывания, а «слово с оглядкой» оказывается рудиментом исповедальной адресации.

[24] См. «Крейцерову сонату», где подлинная трансмиссия осуществляется не посредством музыки на уровне фабулы, но посредством покаяния героя, которое должно заразить своим актом читателя, т.е. на уровне прагматики повести.

Прагматик: кто это? Особенности прагматизма в жизни и философии

Прагматик — это:

1. Человек, которому близки идеи философского направления прагматизма.
2. Человек, который подходит к жизни с практической точки зрения. То есть он оценивает всё по критерию, полезно ли это для него, получит ли он преимущество от этого.

Прагматизм — течение в философии, которое интерпретировало истину как то, что в своих следствиях имеет пользу.

Прагматичность — это свойство прагматика. Например, говорят: его прагматичность выражается в нежелании покупать бесполезные предметы.

Основные черты прагматичного человека

Прагматик (или прагматичный человек) имеет несколько особенностей в поведении и мышлении:

• Ставит чёткие цели в жизни и следует им. А все его действия и окружающие предметы должны быть полезными для достижения этих целей.
• Анализирует свои действия на предмет пользы для себя. Если какое-то действие не приведёт к желаемому результату, который можно будет применить на практике, то не стоит и совершать это действие.
• Прагматиков часто противопоставляют мечтателям и романтикам. Прагматик — это человек действия. Он верит в себя и свои способности.
• Прагматичный подход к жизни может проявляться и в мелочах. Например, прагматики обычно не покупают красивые вещи, если они непрактичны или ими трудно пользоваться. Если вещь не работает по предназначению и не приносит пользы для прагматика, то такая вещь не нужна.
• Не тратит время на иллюзии. Перед прагматиком всегда стоит цель. Он много размышляет, знает стандартные способы решения задач, но не теряется и при нешаблонных задачах. Всегда открыт для нововведений. Трезво оценивает свои силы.

Прагматизм как философское учение

Слово «прагматизм» происходит от греческого слова prágma (prágmatos), что означает «дело, действие».

Идея философского прагматизма: истинно лишь то, что может быть применено на практике и в результате приносит пользу.

Прагматизм как направление появился в американской философии в конце 19 века. Его развитие связывают с именем американского философа Чарльза Сандерса Пирса (1839–1914).

А дальнейшее распространение прагматизм получил благодаря трудам философов Уильяма Джеймса (1842–1910) и Джона Дьюи (1859–1952).

Прагматизм Пирса

Американский философ Чарльз Сандерс Пирс (1839–1914)

По мнению Чарльза Пирса, человек приобретает жизненный опыт. Потом анализирует его с помощью разума и приходит к определённым убеждениям (beliefs). Но на его пути встают сомнения, и они могут мешать действиям человека.

Любой предмет, по мнению Пирса, имеет практические эффекты, следствия. А чтобы познать истину о каком-то предмете, мы должны изучить эти практические эффекты и знать их.

Прагматизм Джеймса

Американский философ Уильям Джеймс (1842–1910)

Уильям Джеймс пытался понять, что же всё же движет человеком при попытке определить истину: чувства или разум.

Мы не получаем объективную истину, потому что какую-то её часть мы надумываем и добавляем сами.

А познание как процесс должен состоять не только из получения истинных знаний, но и использования этих знаний в действительности, на практике. В этом, по мнению Джеймса, и выражается прагматизм.

Он использовал прагматичный подход для понимания любых истин: от научных до религиозных.

Прагматизм Дьюи

Американский философ Джон Дьюи (1859–1952)

Прагматичный подход должен разрешать ситуацию и иметь пользу. Он должен использоваться при решении задач.

Для решения задачи мы должны размышлять и выбирать для анализа уже известные нам теории.

А чтобы в этом процессе был задействован прагматизм, нужно брать теории и сверять их с их же следствиями.

А что такое прагматика?

Прагматизм не следует путать с языковой прагматикой.

Прагматикой называют раздел семиотики — научной дисциплины, в рамках которой изучают знаки и людей, которые эти знаки по-разному создают и получают.

Наш процесс мышления всегда связан со знаками. Прагматичность (полезность) знака изучалась Чарльзом Пирсом.

Читайте подробнее про Семиотику.

Что такое прагматичность? — Блог Викиум

Прагматичные люди в жизни опираются лишь на те поступки, которые принесут неоценимую пользу и отличные результаты. Все суждения прагматичные личности строят, основываясь на собственном опыте. В этой статье вы узнаете, что такое прагматичность, и какими чертами обладает прагматичный человек.

Определение прагматичного человека

Само по себе слово «прагматичность» означает какое-то действие. Прагматичный человек относится к материалистам. Такие люди всегда ищут для себя выгоду. Чтобы понять, что такое прагматичный человек, необходимо четко знать, какими чертами он обладает:

• постановка цели происходит лишь после выявления выгоды;
• все потраченные усилия должны принести хорошую выгоду;
• прагматики идут к своей цели, не обращая внимания на эмоции и мнения других людей.

Проявляя заботу по отношению к близкому человеку, прагматик всегда будет помнить о предполагаемом наследстве. Еще одним примером проявления прагматичности можно считать заключение брачного контракта при регистрации брака. Это вовсе не значит, что молодожены не любят друг друга, просто практическим соображениям такие люди придают больше внимания, чем чувствам.

Минусы прагматического подхода

Многие уверены, что у прагматичных людей существует ряд негативных качеств:

• цинизм;
• эгоизм;
• недоверчивость.

Такие качества появляются из-за того, что при достижении собственных целей прагматичные люди не считаются с мнением других людей, а также перед тем как начать действовать, они оценивают выгоду. Прагматики не обращают внимания на эмоциональные порывы, а следуют логике и собственному опыту. У прагматиков есть и хорошие качества — целеустремленность, практичность, разумность. Они ставят перед собой цели и идут к ним.

Как стать прагматичным человеком?

Если вы постоянно повторяете себе «я прагматик», но при этом ваши действия этому не соответствуют, рекомендуем узнать, как стать таким человеком. Для этого:

1. Научитесь планировать свое время, ставить перед собой ближайшие и долгосрочные цели.
2. Уделяйте время продумываю действий, которые помогут вам достичь желаемого.
3. Определяйте сроки выполнения и не уклоняйтесь от заданного графика.

Учтите, что перед тем как ставить себе долгосрочные цели, необходимо написать на листе бумаги все ваши желания. Далее вам потребуется выделить те, которые можно выполнить быстро, а отдельно написать те, для реализации которых вам потребуется больше времени.

Теперь вы знаете, что такое прагматик, и чем он отличается от других людей. Воспитать в себе прагматика может каждый. Главное — помнить, что для движения по жизни необходимо предпринимать действия. Если же вы будете стоять на месте, у вас ничего не получится. Если дело удалось сдвинуть хоть на 1 миллиметр, значит достичь результата со временем вполне возможно.

Умение разбираться в психологии людей каждому пригодится в жизни. Чтобы его получить,  вы можете пройти курс Викиум «Менталист».

Что такое прагматика? — Введение в лингвистику

Прагматика — это исследование того, как контекст влияет на значение, например, как предложения интерпретируются в определенных ситуациях (или интерпретация лингвистического значения в контексте). Лингвистический контекст — это дискурс, предшествующий интерпретируемому предложению, а ситуативный контекст — это знание о мире. В следующих предложениях дети уже поели и, что удивительно, они голодны, языковой контекст помогает интерпретировать второе предложение в зависимости от того, что говорится в первом предложении.Ситуационный контекст помогает интерпретировать второе предложение, потому что общеизвестно, что люди обычно не голодны после еды.

Максимум разговора
Максимум Грайса для разговора — это условность речи, такая как максимальное количество, которое гласит, что говорящий должен быть настолько информативным, насколько требуется, и ни больше ни меньше. Максимум релевантности по существу гласит, что говорящий должен оставаться на теме, а максима манеры гласит, что говорящий должен быть кратким и упорядоченным и избегать двусмысленности.Четвертый принцип, принцип качества, гласит, что говорящий не должен лгать или делать какие-либо неподтвержденные заявления.

Перформативные предложения
В предложениях этого типа говорящий — это субъект, который, произнося предложение, выполняет некоторые дополнительные действия, такие как дерзость, отставка или выдвижение. Все эти предложения утвердительные, повествовательные и в настоящем времени. Неформальный тест на перформативность предложения состоит в том, чтобы вставить слова I перед глаголом.Я вызываю вас на матч или оштрафую вас на 500 долларов за перформативность, но я знаю, что эта девушка — нет. Другие перформативные глаголы — это ставить, обещать, произносить, завещать, клясться, свидетельствовать и увольнять.

Предположения
Это неявные предположения, необходимые для того, чтобы предложение было осмысленным. Приговоры, содержащие предположения, не допускаются в суд, потому что признание действительности утверждения означает также принятие предположений. Вы перестали воровать машины? не допускается в суде, потому что, как бы ответчик ни отвечал, предположение о том, что он уже угоняет автомобили, будет подтверждено.Вы бросили курить? подразумевает, что вы уже курите, и хотите еще кусок? подразумевает, что у вас уже был один кусок.

Deixis
Deixis — это ссылка на человека, объект или событие, которое зависит от ситуационного контекста. Местоимения первого и второго лица, такие как «мой», «мой», «ты», «твой», «твой», «мы», «наш» и «нас», всегда дейктичны, потому что их упоминание полностью зависит от контекста. Такие демонстративные статьи, как это, то, те и те, а также выражения времени и места также всегда дейктичны.Чтобы понять, к какому конкретному времени или месту относятся такие выражения, нам также необходимо знать, когда и где было произнесено высказывание. Если кто-то говорит: «Я здесь!» вам нужно знать, к кому относится «я», а также где находится «здесь». Дейксис отмечает одну из границ семантики и прагматики.

Прагматика дает контекст для языка

Прагматика — это раздел лингвистики, связанный с использованием языка в социальных контекстах и ​​способами, которыми люди создают и понимают значения с помощью языка.Термин прагматик был введен в употребление в 1930-х годах психологом и философом Чарльзом Моррисом. Прагматика была разработана как раздел лингвистики в 1970-х годах.

Фон

Прагматика уходит своими корнями в философию, социологию и антропологию. Моррис опирался на свое прошлое, когда изложил свою теорию прагматики в своей книге «Знаки, язык и поведение», объяснив, что лингвистический термин «имеет дело с происхождением, использованием и влиянием знаков в общем поведении интерпретаторов знаков. .«С точки зрения прагматики, знаков относятся не к физическим знакам, а к тонким движениям, жестам, тону голоса и языку тела, которые часто сопровождают речь.

Социология — изучение развития, структуры и функционирования человеческого общества — и антропология сыграли большую роль в развитии прагматики. Моррис основал свою теорию на своей более ранней работе по редактированию сочинений и лекций Джорджа Герберта Мида, американского философа, социолога и психолога, в книге «Разум, Я и общество: с точки зрения социального бихевиориста», — пишет Джон Шук. в Pragmatism Cybrary, онлайн-энциклопедии прагматизма.Мид, чья работа также в значительной степени опиралась на антропологию — изучение человеческих обществ и культур и их развития, — объяснила, что общение включает в себя гораздо больше, чем просто слова, которые люди используют: оно включает в себя важнейшие социальные признаки, которые люди создают при общении.

Прагматика против семантики

Моррис объяснил, что прагматика отличается от семантики, которая касается отношений между знаками и объектами, которые они обозначают. Семантика относится к определенному значению языка; прагматика включает в себя все социальные сигналы, сопровождающие язык.

«Прагматика» фокусируется не на том, что люди говорят, а на том, как они это говорят и как другие интерпретируют их высказывания в социальном контексте, говорит Джеффри Финч в «Лингвистических терминах и концепциях». Высказывания — это буквально единицы звука, которые вы издаете, когда говорите, но знаки, сопровождающие эти высказывания, придают звукам их истинное значение.

Прагматика в действии

Американская ассоциация речи, языка и слуха (ASHA) приводит два примера того, как прагматика влияет на язык и его интерпретацию.В первом ASHA отмечает:

«Вы пригласили друга на ужин. Ваш ребенок видит, как ваш друг тянется за печеньем, и говорит:« Лучше не берите их, иначе вы получите еще больше ». Вы не можете поверить, что ваш ребенок может быть таким грубым ».

В буквальном смысле дочь просто говорит, что поедание печенья может заставить вас набрать вес. Но из-за социального контекста мать интерпретирует это предложение как означающее, что ее дочь называет своего друга толстым. Первое предложение в этом объяснении относится к семантике — буквальному значению предложения.Второй и третий относятся к прагматике, фактическому значению слов, интерпретируемому слушателем на основе социального контекста.

В другом примере ASHA отмечает:

«Вы говорите с соседом о его новой машине. Ему трудно придерживаться темы, и он начинает говорить о своем любимом телешоу. Он не смотрит на вас, когда вы говорите, и не смеется над вашими шутками. Он продолжает говорить, даже когда вы смотрите на часы и говорите: «Вау. Уже поздно». Вы наконец уходите, думая о том, как тяжело с ним разговаривать.»

В этом сценарии спикер просто говорит о новой машине и своем любимом телешоу. Но слушатель интерпретирует знаки, которые использует говорящий — не глядя на слушателя и не смеясь над его шутками, — как говорящий, не осознающий взгляды слушателя (не говоря уже о его присутствии) и монополизирующий свое время. Вы, вероятно, уже бывали в подобной ситуации раньше, когда говорящий говорит на совершенно разумные, простые темы, но не осознает вашего присутствия и вашей потребности убежать.В то время как докладчик рассматривает выступление как простой обмен информацией (семантика), вы видите в нем грубую монополизацию вашего времени (прагматика).

Прагматика оказалась полезной в работе с детьми с аутизмом. Беверли Викер, патолог речи и языка, пишущая на веб-сайте Autism Support Network, отмечает, что многим детям с аутизмом трудно уловить то, что она и другие теоретики аутизма называют «социальной прагматикой», что означает:

«…возможность эффективно использовать и корректировать коммуникационные сообщения для различных целей с множеством партнеров по коммуникации в различных обстоятельствах ».

Когда педагоги, логопеды и другие специалисты по вмешательству преподают эти явные коммуникативные навыки или социальную прагматику детям с расстройством аутистического спектра, результаты часто бывают значительными и могут иметь большое влияние на улучшение их навыков разговорного взаимодействия.

Важность прагматики

Прагматика — это «значение минус семантика», — говорит Фрэнк Брисар в своем эссе «Введение: значение и использование в грамматике», опубликованном в «Грамматике, значении и прагматике».«Семантика, как уже отмечалось, относится к буквальному значению устного высказывания. Грамматика, как говорит Брисар, включает правила, определяющие, как составляется язык. Прагматика учитывает контекст, чтобы дополнить вклад, который семантика и грамматика вносят в смысл, он говорит.

Дэвид Лодж, пишущий в « Paradise News », говорит, что прагматика дает людям «более полное, глубокое и в целом более разумное описание поведения человеческого языка». Без прагматики часто невозможно понять, что на самом деле означает язык или что на самом деле имеет в виду человек, когда он говорит.Контекст — социальные знаки, язык тела и тон голоса (прагматика) — это то, что делает высказывания ясными или неясными для говорящего и ее слушателей.

Определение прагматики Merriam-Webster

праг · мат · ics | \ prag-ˈma-tiks \

1 : — ветвь семиотики, которая занимается отношениями между знаками или лингвистическими выражениями и их пользователями.

2 : раздел лингвистики, изучающий отношение предложений к среде, в которой они встречаются.

Что такое прагматика? — Определение и примеры — Видео и стенограмма урока

Прагматика

Прагматика — это отрасль лингвистики , изучающая язык.Pragmatics фокусируется на разговорной импликатуре , которая представляет собой процесс, в котором говорящий подразумевает, а слушатель делает вывод. Проще говоря, прагматика изучает язык, на котором напрямую не говорят. Вместо этого говорящий намекает или предлагает смысл, а слушатель предполагает правильное намерение.

В некотором смысле прагматика рассматривается как взаимопонимание между людьми в отношении соблюдения определенных правил взаимодействия. В повседневном языке значения слов и фраз постоянно подразумеваются и прямо не указываются.В определенных ситуациях слова могут иметь определенное значение. Вы можете подумать, что слова всегда имеют определенное значение, но это не всегда так. Прагматика изучает, как слова могут интерпретироваться по-разному в зависимости от ситуации.

Примеры

Определение может немного сбивать с толку, поэтому давайте рассмотрим несколько примеров, чтобы прояснить роль прагматики в нашем языке. Этот первый пример вы, вероятно, используете в своей жизни каждый день. Допустим, вы стоите в очереди в магазине, чтобы оплатить покупки.Кассир спрашивает: «Как дела?» Вы сразу же вникаете в подробный отчет о своих проблемах со здоровьем, различном настроении, статусе отношений и обо всем остальном, что происходит в вашей жизни? Конечно нет! Обычно вы отвечаете чем-то вроде: «Хорошо, как дела?» с тем же ожиданием, что кассир не будет вдаваться в подробности того, какая она есть на самом деле. Это взаимодействие прекрасно демонстрирует прагматику в действии. Понятно, что этот вопрос на самом деле не требует от вас объяснения всего, что происходит в вашей жизни.Значение зависит от контекста и ситуации. Спрашивать незнакомцев, как они себя чувствуют, — это хороший манер, но это не предназначено для подробного ответа.

Много раз вы можете видеть, что прагматика работает, когда есть двусмысленное значение — расплывчатое или неясное, идея или предложение. Как всегда, ситуация проясняет двусмысленную формулировку. Например, представьте, что вы находитесь в аэропорту и уже зарегистрировали свой багаж. Затем вы подходите к эскалатору и видите знак, который гласит: «Багаж необходимо нести на эскалаторе.«Означает ли это, что вы должны вернуться к стойке и получить свой багаж, чтобы вы могли перенести его на эскалаторе? Конечно нет! Подразумевается, что если у вас есть багаж, его следует переносить, а не катать по эскалатору. Вы можете использовать ситуацию, чтобы определить истинное значение.

Последний пример можно увидеть и на повседневном языке. Представьте, что ваш учитель говорит вам: «У меня две дочери». Это может показаться не двусмысленным, но здесь есть подтекст. Она намекает, что у нее не более двух дочерей.Реально у нее могло быть три, четыре или даже пять дочерей. Если это так, то она все равно будет честна в своем заявлении, в котором говорится, что у нее две дочери. Контекст разговора предохраняет этот ответ от путаницы. Более того, если ваш вопрос был: «У вас есть дети?», Вы даже можете сделать вывод, что у нее две дочери и нет сыновей. Таким образом, мы используем прагматику, чтобы не потребовалось меньше объяснений. Нам не нужно полностью объяснять наши слушатели; мы можем подразумевать некоторые идеи, и наш слушатель способен уловить смысл.

Краткое содержание урока

Чтобы повторить, лингвистика — это изучение языка. Прагматика — это раздел лингвистики, изучающий подразумеваемые и предполагаемые значения. Это также известно как разговорная импликатура . Прагматика следует определенным правилам, которым естественные ораторы могут следовать, даже не задумываясь. Самый важный аспект прагматики — это контекст. Ситуация необходима, чтобы вывести истинный смысл говорящего.

Вы постоянно видите, как в нашем языке работает прагматика.Ораторы неизменно подразумевают определенные значения, и слушатель может легко сделать вывод о скрытом намерении. Прагматика необходима для эффективного общения в нашем обществе.

Результаты обучения

По завершении этого урока вы должны уметь:

• Определить лингвистику и прагматику
• Опишите, как прагматика работает в повседневном разговоре и ее цель
• Определите примеры использования прагматики

Что такое прагматика? | Методика преподавания иностранного языка: прагматика

Что такое прагматика?

пр / пр-01-01-термины-1.xml

Обсуждаются определение прагматики и область ее применения в этом модуле.

Продолжительность: 01:28

Pragmatics обращается к выражению на уровне высказываний, которые могут варьироваться от одного слова (например, «О!» Как реакция тревоги или приятного удивления) до продолжительного дискурса (например, горячих политических дебатов). Важна коммуникативная функция, которую высказывание играет во взаимодействии с другими, поэтому прагматика действует на уровне значения (и того, как другие понимают эти значения).

Вполне возможно, что учащийся знает лексику и грамматику изучаемого языка, но не может сообщить о своих намерениях в момент разговора. Также возможно, что как слушатель ученик понимает намерения говорящего, но не может найти наиболее подходящий способ ответить на то, что только что было сказано.

Пример прагматического выражения

Представьте себе следующую ситуацию:

У вас сегодня важный ужин.Тебе нужно одолжить машину своей подруги Аны, потому что ты разбил свою. Когда вы в последний раз брали его, вы оставляли на нем небольшую вмятину. Что вы скажете ей, чтобы получить машину?

Учащегося среднего уровня без предварительной подготовки спросили, что он сказал бы, если бы ему пришлось обратиться с этим запросом к Ане, как показано на видео. Просматривая видео ниже, обратите внимание на прагматичные функции, например

.

• основное намерение говорящего при выражении этих высказываний,
• уровень прямоты и
• стратегии, используемые спикером для передачи своего сообщения.

пр / пр-01-01-термины-2.хмл

Учащийся среднего уровня пытается выразить речевой акт запроса.

Продолжительность: 01:08

Что вы заметили в том, как этот ученик говорил с Аной о своей машине?

пр / пр-01-01-термины-3.хмл

Класс обсуждает пример.

Продолжительность: 01:05

Мы видим, что прагматические выражения могут быть представлены в различных формах, и для изучающих второй язык уместность часто отбрасывается просто для того, чтобы донести сообщение.

Примеры прагматики

Прагматика

Прагматический означает практичный или логический. Если кто-то называет вас прагматиком, это означает, что вы склонны думать в терминах практической или логической, а не идеальной ситуации.

Термин прагматика используется в отличие от семантики. Семантика связана с фактическим определением слова или текста. Прагматика относится к тому, как слова используются в практическом смысле. Слова могут означать разные вещи, и часто одно и то же слово может означать что-то разное в зависимости от контекста, в котором оно используется.Слова также могут иметь символическое значение, и на практике или в практических ситуациях мы будем применять свое понимание символов, когда читаем или слушаем других.

Прагматический взгляд означает, что человек не мыслит идеальными или абстрактными терминами. Например, слова, которые пытаются объяснить абстрактные понятия — свобода, красота — сами по себе не имеют смысла. Вместо этого тот, кто смотрит на прагматику, попытается понять, как они используются в данной конкретной практической ситуации. Другими словами, они смотрят на то, как мы применяем эти слова в практическом повседневном языке.

Примеры прагматики:

1. Вы откроете дверь? Мне становится жарко.

Семантически слово «треснуть» означало бы сломать, но прагматически мы знаем, что говорящий означает приоткрыть дверь, чтобы впустить немного воздуха.

2. Я тебя люблю!

Семантически «сердце» относится к органу в нашем теле, который перекачивает кровь и поддерживает нашу жизнь. Однако с прагматической точки зрения «сердце» в этом предложении означает «любовь» — сердца обычно используются как символ любви, а «сердце» означает, что вы кого-то любите.

3. Если вы съедите всю эту еду, вы станете больше!

Семантически «больше» в этом предложении означало бы больше, чем вы сейчас. Подумайте, как это предложение с прагматической точки зрения могло бы означать что-то другое в зависимости от контекста. Если это сказать маленькому ребенку с прагматической точки зрения, это будет означать, что он станет больше. Если это сказать взрослому человеку, который уже страдает ожирением, это будет означать совсем другое.

Примеры прагматики

Что такое прагматика ?: Прикладная лингвистика

Приборная панель

AL

Что такое прагматика?

Перейти к содержанию Приборная панель

• Авторизоваться

• Приборная панель

• Календарь

• Входящие

• История

• Помощь

Закрывать
• Мой Dashboard
• AL
• Страницы
• Что такое прагматика?
• Home
• Modules
• ConnectED
• IXL Learning
• TeachingBooks.

  No related posts.