Социально гуманитарная интеллигенция кто это: Профессиональный состав и статус гуманитарной интеллигенции в современном российском обществе Текст научной статьи по специальности «Социологические науки»
Гуманитарная интеллигенция. Свобода, власть и собственность
Гуманитарная интеллигенция
Это на мой взгляд (да и не только на мой) — самое слабое звено советского общества, особенно ввиду той роли, которую гуманитарная интеллигенция призвана играть в обществе. Г. Померанц назвал гуманитарных интеллигентов «людьми воздуха». На самом же деле большинство из них прочно привязано к советской «земле», к колеснице пропагандистской и воспитательной машины, и движет эту машину. И это разумеется не проходит для гуманитаристов бесследно.
«Иногда мне кажется, — писал Амальрик в открытом письме к А. Кузнецову, — что советская творческая интеллигенция, то есть люди, привыкшие думать одно, говорить другое, а делать третье, в целом явление еще более неприятное, чем режим, который ее породил».
Увы, с этими горькими словами Амальрика здесь трудно не согласиться. Совпадают они с мнением академика Сахарова:
«Интеллигенция начинает уходить либо в узкий профессионализм, либо в двойственную интеллектуальную жизнь на работе и дома, но это означает усиление лицемерия и дальнейшее падение 
Особенно тяжело все это сказывается не на технической, а на гуманитарной интеллигенции, у которой уже создалось полное ощущение тупика».
(Интервью шведскому радио и телевидению. 1973 год).
Чтобы понять причины такого состояния гуманитариев, а также их политические настроения, необходимо начать с исходного, так сказать, определения гуманитарной интеллигенции и ее положения.
«Шапка Мономаха» гуманитарного интеллигента тяжела при всех обстоятельствах и во все времена. Прежде всего, гуманитарий имеет дело не с точными науками, где успех можно доказать измерениями или экспериментом. Успех гуманитария зависит от многих критериев и не в последнюю очередь от признания других гуманитариев.
В то же время гуманитарий в своем творчестве должен отражать проблемы человека, обращаясь при этом к людям, к обществу. Следовательно, гуманитарий органически заинтересован в известности, в славе, чтобы его читали и слушали, и ради этого заинтересован в оригинальности, в выделении из ряда.
При этом гуманитарий в сущности «кустарь одиночка» по характеру своего труда, даже если он и состоит на службе. Его труд не является звеном какого-либо производственного цикла. В результате и его социальное положение мало зависит от социально-экономической структуры общества, от так называемых производственных отношений. Его единственный «классовый» интерес — чтобы цензура была послабее и не мешала ему выделяться из ряда. В этом смысле он действительно человек, висящий в воздухе. Это дает гуманитарию большую свободу мышления, но эта же свобода таит в себе великую опасность потери чувства реальности и ответственности.
Инженер или рабочий не может выдвигать или поддерживать какую-либо, например, социальную идею, не подумав, как она может при реализации отразиться на его положении, жестко зафиксированном в социальной структуре. Да и характер труда приучает людей производства к ответственному и конструктивному мышлению: в любой обстановке они должны производить вещи, способные хорошо ли, плохо ли, но функционировать, и любую деталь любым концом не повернешь — можно остаться без головы.
Наконец, человек производства в своей судьбе тесно связан со своими коллегами. «Мы» в его мышлении находится как минимум в равновесии с «Я», в то время как у гуманитария «Я» может доминировать.
Итак, «взвешенность» гуманитария и необходимость к выделению ставит его развитие и судьбу в особую зависимость от одного решающего обстоятельства: от уровня его нравственности, от способности к сопереживанию. Если этот уровень достаточно высок, он дает гуманитарию сверхличную цель, сверхзадачу и рамки ответственности перед людьми, перед обществом. Такой интеллигент-гуманитарий действительно становится самым полезным членом общества, интеллигентом с большой буквы. А если этого нет — доброй сверхзадачи и ответственности, — то интеллигент-гуманитарий, особенно при наличии у него способностей, превращается в самого опасного для общества члена, и для «дальних», и для «ближних» своих. Становится «бродильными дрожжами» изощренного зла. Любая самая хорошая идея будет поноситься им только потому, что не он ее автор.
В тоталитарных же условиях гуманитарию сохранить нравственные устои и гражданскую ответственность особенно трудно. И в этом — ключ к пониманию советских гуманитариев.
Производственник в тоталитарных условиях госкапитализма при отсутствии зависимости производства от потребления снижает качество своей работы. Гуманитарий же попросту деградирует, нравственно и умственно. Инженер и рабочий могут и даже заинтересованы производить некачественные, скажем, трубы (чтобы произвести их в большем количестве и выполнить план), но не могут выпускать трубы без желоба: жидкость по ним все-таки должна течь! У гуманитария и этой заботы нет. Он в значительно большей степени отрезан от обратной связи со своими потребителями. В этих условиях стремление к выделению и безответственность приобретают порой совершенно уродливый характер. Гуманитарий почти полностью теряет ощущение независимости и чувство собственного достоинства, свойственное квалифицированному работнику.
Тут важно понимать диалектику перехода от диктаторского, «средней» жестокости режима к тоталитарному. Я имею в виду, конечно, сравнение с режимом царской России. Тогда для гуманитарной интеллигенции существовали быть может оптимальные условия, среди имевшихся в мире, для обретения доброй сверхзадачи. Страна и народ были в тяжелом положении, существовало множество тяжелейших проблем, но существовала в то лее время относительная свобода для творчества и связь с общественностью, с «потребителями». Существовала объективно и некоторая заметная перспектива для тех, кто хотел бороться за изменение режима или просто действовать на пользу людям. То есть были средства и возможности для достижения гуманных целей.
При переходе же к тоталитарному режиму госкапитализма мы видим, что вместе с увеличением количества и «качества» проблем резко уменьшаются возможности для борьбы за их решение и неизмеримо увеличивается риск участия в этой борьбе. Результат: изощренность в приспособлении, в цинизме, защитная слепота и потеря способности к: сопереживанию, а также народофобия и мизантропия в качестве оправдания своего бездействия и приспособленчества.
Народофобия тут рождается и из-за страха перед крутыми переменами в демократическом направлении. Гуманитарий боится, что может оказаться неконкурентноспособным в силу творческой деградации, и кричит о том, что «дикому» народу (или «одичавшему») нельзя давать свободу: он учинит кровавую анархию — «русский бунт, бессмысленный и беспощадный».
Мне же думается, что самую большую опасность тут представляют сами эти гуманитарии, с преобладанием в их среде людей безнравственных, безответственных, с неудовлетворенным честолюбием.
Сознание многих интеллигентов представляет собой перевернутую картину по сравнению с сознанием большой части людей из народа, у которой, как мы говорили, ненависть к режиму часто вытесняется в подсознание. У очень многих же интеллигентов на поверхности какие-либо оппозиционные (по моде) идеи, а в подсознании — страх перед серьезными переменами.
Большая часть современной гуманитарной интеллигенции представляет перевернутую, «зеркальную», картину и по отношению к дореволюционной интеллигенции России, отличавшейся крайним радикализмом, революционностью и народничеством. И если крайности старой интеллигенции сыграли во многом весьма печальную роль в истории страны, то «зеркальные» крайности большой части советской интеллигенции в нынешней тоталитарной обстановке могут сыграть роль еще более трагическую.
Приведу ряд фактов, косвенно подтверждающих нарисованную выше картину.
Вспомним, ни один человек на съезде писателей в 1967 году не решился даже упомянуть о письме Солженицына к съезду, в котором содержалось требование отмены цензуры на художественные произведения и защиты Союзом Писателей прав его членов.
Сравним это с положением в Венгрии (в 1956 г.), в Польше, в Чехословакии, где гуманитарии, в частности писатели и журналисты, играли великую роль в движении за демократические реформы. Вспомним, что в той же Чехословакии в 1967 году письмо Солженицына было не только прочитано на съезде чехословацких писателей, но и подтолкнуло 300 человек подписать сходную петицию к правительству, с чего в сущности и началась Пражская весна.
Впечатляющую картину дает и статистика, приводимая Амальриком в его книге: «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?». К 1969 году среди людей, подписывавших различные протесты, ученые, инженеры, техники и рабочие составляли 64 %, а деятели искусства и литературы — 22 %! Характерная картина для тоталитарного режима. (В странах Восточной Европы жестокость режима была меньше и короче было время его существования, поэтому там мы уже наблюдаем обратную, нормальную картину).
Отметим также, что в числе заявивших о себе диссидентов мы находим только 5°/о студентов.
Положение столь же ненормальное.
Еще примечание. Если в число 22 % гуманитариев-диссидентов входит большинство активных оппозиционеров этой группы, то 64 % для научно-инженерно-рабочей группы не является репрезентативной цифрой: большое число «простых» и «заводских» людей, проявлявших активную оппозиционность, не подписывало каких-либо документов протеста. Вспомним хотя бы об участниках многочисленных забастовок и восстаний в начале 60-х годов.
И все же 64 %! Следует к тому же учесть, что люди эти не находятся около источников получения и передачи информации, не защищены от репрессий известностью или связью с известными людьми (и с иностранными корреспондентами), расположены в главной своей массе в провинции, где произвол милиции и КГБ достигает предела, и для которых, наконец, одно только увольнение с работы — катастрофа: внештатно, как гуманитарии, они работать не могут и не могут, как правило, найти себе новой работы — все предприятия государственные.
3.
ТЕТРАКТИДА КАК ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ3. ТЕТРАКТИДА КАК ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ 1. До сих пор мы поступали так, что вся эйдология строилась нами самими, т. е. каким–то определенным субъектом, существующим в данное время и в данном месте. Относится ли это все к смыслу тетрактиды? Относится ли к самому смыслу смысла, что мы
Глава 6. Интеллигенция
Глава 6. Интеллигенция Не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих. Матфей 4:4 Необходимость слышать слово Божье наталкивается на препятствие в виде отсутствия универсального языка, на котором оно может быть выражено. Преодолевается это
ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ В СОВРЕМЕННОМ ОБЩЕСТВЕ
ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ В СОВРЕМЕННОМ ОБЩЕСТВЕ Научную характеристику положения и природы интеллигенции в современном обществе можно сформулировать исходя из общих представлений о духовном производстве и учитывая в их свете ту сумму существенных изменений и новых социальных
Д.
С. Мережковский. Русская интеллигенцияД. С. Мережковский. Русская интеллигенция (Из статьи «Грядущий хам»)«Русская интеллигенция — лучшая в мире», — объявил Горький.Я этого не скажу, не потому, чтобы я этого не желал и не думал, а просто потому, что совестно хвалить себя. Ведь и я, Горький, оба мы — русские
ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ
ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ Термин «интеллигенция» многосмыслен, причем в каждом случае смысл довольно неопределенен. И дело тут не просто в игнорировании требований логики к терминологии, а в сложности социальной структуры населения, в ее изменениях и многоплановости. До революции в
Гуманитарная чистота
Гуманитарная чистота
Внутри этого контекста мы можем рассмотреть наиболее серьезные проблемы, связанные с правами человека: права тех, кто голодает или подвергается смертельному насилию.
Рони Брауман, координировавший оказание помощи Сараево, показал, как сама подача
Научная интеллигенция (математики, физики и т. д.)
Научная интеллигенция (математики, физики и т. д.) На мой взгляд, она хорошо охарактеризована Амальриком как слой в целом весьма пассивный. Большинству ученых кажется, что они все-таки могут приносить пользу, и научная работа отнимает у них слишком много сил и времени.
37. Почему философия не гуманитарная наука?
37. Почему философия не гуманитарная наука? Не только потому, что философия не наука вообще. Философия не наука именно потому, что она философия. Этим уже все сказано. И кто хочет видеть в философии науку, в действительности не хочет видеть философии. Здесь дело в другом.
РУССКАЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ И ЧЕЛОВЕКОБОЖИЕ
РУССКАЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ И ЧЕЛОВЕКОБОЖИЕ
Сергей Николаевич Булгаков (1871—1944 гг.
) родился в городе Ливны Орловской губернии. Предки его во многих поколениях были священниками. Булгаков окончил духовное училище, поступил в духовную семинарию, но в 1888 г. ушел из нее, окончил
Парадокс советского среднего класса: Интеллигенция и специалисты на положении госпролетариата
Парадокс советского среднего класса: Интеллигенция и специалисты на положении госпролетариата Мне уже не раз приходилось упоминать, что класс советского пролетариата включал в себя значительное число интеллектуалов и специалистов, обычно выделяемых по формальному
Исследователи заглянули в ценностный мир гуманитариев / / Независимая газета
Какими они будут интеллигентами, они не знают или не хотят знать. А вот диплом не помешает. Фото агентства «Москва»
В основу этой статьи положены результаты всероссийского исследования «Как живешь, интеллигенция?».
Вопросы на эту тему мы начали задавать еще в мае 2017 года. Нашими респондентами были 1450 человек. Из них: 450 учителей и преподавателей вузов, 700 работников здравоохранения (врачи и средний медицинский персонала) и также 300 деятелей культуры из 14 регионов страны, включая Москву и Санкт-Петербург.
Эти группы гуманитарной интеллигенции были избраны потому, что они представляют самые крупные сообщества среди гуманитариев. Ровно такие же лидеры есть в естественно-научных и технических группах, занятых интеллектуальным трудом. Наш выбор определялся тем, что именно гуманитарная интеллигенция в 1990-е годы стояла в перестроечном авангарде, и вообще именно гуманитарной интеллигенции всегда приписывалось активное участие в формировании общественного сознания в России. Поэтому было важно посмотреть, изменилась ли ее роль в 2010-е годы.
Нам было важно при этом такое базовое понятие, как жизненный мир, его смыслы и ценностные ориентации. Так как, по мнению ряда исследователей, эти замеры приобретают особую значимость в связи с решениями людьми своих насущных социально-экономических, социально-политических и социально-культурных проблем.
Мы исходили из того, что значение и роль жизненного мира можно понять, только осмысливая органическое единство осознания человеком прошлого, настоящего и будущего в жизнедеятельности того слоя общества, который мы называем интеллигенцией. И вообще, будущее таких жизненных устремлений и ориентаций людей мы можем понять только в контексте достижений прошлого и поисков путей решения проблем в настоящем и будущем. Именно в этом ракурсе рассматривался нами смысл с точки зрения жизни различных групп/общностей интеллигенции.
Когда мы говорим о прошлом, мы имеем в виду значение, при котором огромную роль играет память. При анализе настоящего смысл жизни отражает те ценности и ценностные ориентации, которыми люди оперируют, рассуждая о текущей жизни. При рассмотрении будущего важно увидеть цели (общественные и личные), которыми руководствуется интеллигенция, прибегая к такому инструменту прогнозного мышления, как воображение. Именно в сочетании различных смыслов, связанных с прошлым, настоящим и будущим, можно было понять видение жизненного мира современной российской гуманитарной интеллигенцией.
Оговоримся, что мы оставили в стороне суждения о различии между понятиями «интеллигенция» и «интеллектуалы», считая, что в реальной жизни люди по-прежнему оперируют понятием «интеллигенция», относя к нему лиц с высшим и/или средним профессиональным образованием, занятых преимущественно умственным трудом.
Какие же основные выводы получены при изучении жизненного мира российской гуманитарной интеллигенции?
Во-первых, жизненный мир российской интеллигенции оказался пестрым полотном общественных отношений, которые отражают кардинальные изменения как объективных условий (состояние экономики, социальной политики), так и субъективных факторов (сознания и поведения, традиций и новаторства, ожиданий и оценок достигнутого результата), а также противоречивого поиска смысла своей публичной и приватной жизни. Соответственно в настоящее время невозможно говорить об интеллигенции как о единой гомогенной группе, которой присущи только общие черты, как это в определенной мере было характерно для советской интеллигенции.
Во-вторых, интеллигенция по многим показателям утратила гражданскую и культурно-нравственную роль, которые были ведущими с момента ее возникновения как в ХIХ, так и ХХ веках. Ее реакция, оценки, отношение к происходящим в мире и в стране событиям и процессам мало или совсем не отличаются от аналогичных показателей, которые отражают позицию всего население. Некоторые различия, связанные с оценкой труда, отношением к культуре и некоторым другим сторонам жизни, не очень значительны между исследуемыми группами интеллигенции, хотя оставляют надежду, что еще не все потеряно для сохранения и роста значимости общественной и профессиональной деятельности интеллигенции в развитии российского общества (табл. 1).
В-третьих, очевидно, что знание (образование) практически перестало играть роль в вертикальной, а нередко и горизонтальной мобильности. На первый план вышли такие факторы продвижения в жизни, в служебной карьере, как владение капиталом, причастность (принадлежность) к властным структурам, связь с нужными людьми.
Образование осталось необходимым, но не самым важным маркером для определения успешного жизненного пути (табл. 2).
|
Сразу видно, кто здесь лирики, а кто — физик. Фото агентства «Москва» |
В-четвертых, утеряны устойчивые мировоззренческие ориентиры, а также попытки связать их с определенным поведением. В результате есть незначительные расхождения в позициях по традиционным политическим ориентациям (левых или правых взглядов).
Несколько отличаются педагоги, среди которых практически каждый пятый (18,3%) придерживается левых взглядов, что, на наш взгляд, связано с их более широкими контактами – с родителями, учениками, которые не ограничиваются информацией о процессе обучения: учителя постоянно сталкиваются с проблемами жилья, здоровья, благополучия, безработицы населения, влияющими на учебу их детей. То есть они чаще встречаются с социальными проблемами, чем их коллеги в сфере образования и культуры.
Анализируя данные по мировоззрению этих трех групп интеллигенции, нужно отметить, что на первый план выходят внешне привлекательные, но по сути аморфные ориентации на патриотические и национальные взгляды, под которыми могут подписаться сторонники как социалистических, так и либеральных взглядов, не исключая и тех, кто придерживается экстравагантного (например, монархических убеждений), деструктивного поведения и даже криминальной риторики (табл. 3).
В-пятых, четко выявлены неустойчивые отношения как в трудовой деятельности, так и в образе жизни гуманитарной интеллигенции, что выражается в ее нестабильном, негарантированном социальном положении, постоянном ущемлении ее прав и свобод, что особенно наглядно проявилось в так называемой оптимизации в сферах образования, здравоохранения и культуры (табл. 4).
В-шестых, у современной гуманитарной интеллигенции высок уровень аномии – пассивности, безразличия, инертности и как следствие уход в личную жизнь или в лучшем случае в процесс осуществления «малых дел» непосредственно в своей организации, учреждении (табл. 5).
В-седьмых, интеллигенция в значительной степени не верит в свое благополучное будущее, хотя и надеется на него, сомневается и скептически относится к будущему. Это скепсис ко всем проявлениям жизненного мира: труду, социальным отношениям, политике, культуре, олицетворяющих степень и уровень их взаимодействия не только с окружающим миром, но и на уровне мезо- и микросреды. Анализ данных проведенного исследования показывает, что интеллигенцию, как и все взрослое население страны, главным образом волнует такая проблема, как ощущение несправедливости, – об этом заявили 35%.
И хотя в эту трактовку вкладывается самое различное ее понимание – от несправедливости в обществе до ее проявления в трудовой организации или по месту жительства, все это заставляет людей в случае необходимости предъявлять серьезные претензии к общественному и политическому порядку. Что ярким образом и проявилось в процессе губернаторских выборов в 2018 году, когда многие ставленники «Единой России», олицетворяющие правящую власть, потерпели поражение. Не менее значимым присущим интеллигенции, стала такое устойчивое чувство, как невозможность повлиять на происходящее в обществе (24,9%) и стыд за нынешнее состояние страны (11,7%). С этими характеристиками коррелирует чувство аномии, выраженное в том, что 21,1% испытывают страх перед будущим и 10,8% – что дальше так жить нельзя. Несомненно, о неопределенности социального положения, его шаткости и неустойчивости говорит тот факт, что 33,5% затруднились с этой темой, так как факторы неопределенности в своем будущем имеют тенденцию к росту.
И наконец, следует отметить и такой факт, который связан с весьма возросшим скепсисом по поводу существования интеллигенции – от полного отрицания до ее характеристики как деформированной социальной общности. Причем это искажение сущности и природы интеллигенции связывается как с ошибочной политикой государства, особенно внутренней, так и с теми, кто ее вырабатывал и пытался реализовать за последнюю четверть века. Поэтому неудивительно, что 49,5% уклонились от признания многих позитивных черт у современной интеллигенции. А это, например, честность, порядочность, доброта, сочувствие, скромность, бескорыстие, благородство, уважение к чужому труду…
Именно поэтому возникла следующая особенность нашего исторического развития. Если в преобразованиях 1980-х годов ключевую роль играла интеллигенция, то в 1990-е годы ее сыграл другой слой общества, который можно, а главное – нужно назвать полуинтеллигенцией. Основными чертами последней являлись и являются имитация интеллигентности, интеллектуальная бездеятельность и пассивность, конформизм, полное неумение самостоятельно мыслить на общественные темы.
Трагедия русской интеллигенции
I
«РЕВОЛЮЦИЯ есть буря, сметающая все на своем пути» — так гласит современная надпись на бывшем здании Московского Сити. Совет. И большевистская революция, принесшая одним классам опьяняющее, опьяняющее сознание раскрепощения и вновь обретенной власти, для других означала горькие страдания и глубокое разочарование.
Быть вырванным с корнем и перемещенным социальным переворотом, к которому равнодушны или враждебны (судьба старой русской аристократии и буржуазии), конечно, мучительно и смущающе для пострадавших. Но быть сметенным революционной бурей, к которой в предвидении относились с сочувствием или даже помогали поднять (судьба русской радикальной и либеральной интеллигенции), — здесь, конечно, материал и для трагедии, и для иронии. Госпожа Ролан, гильотинированная своими вчерашними революционными соратниками и умирающая с последним горьким призывом к свободе на устах, представляет собой фигуру более исторического драматического пафоса, чем Мария-Антуанетта, которая, быть может, до последнего удивлялась, почему народ, лишенный хлеба, , к торту не прибегала. И сегодня русский интеллигент, считавший себя прежде революционером, переживший, быть может, тюрьму, ссылку или преследование при царе, но находящий теперь советский опыт строительства социализма чем-то совершенно чуждым, является более трагичным, хотя и менее эффектным, фигура, чем бывший князь, ставший шофером, или дореволюционная графиня, которая, возможно, продает сигареты.
Общие слова всегда опасны, особенно в общении с классом. Было бы большим преувеличением валить в одну кучу всю довоенную интеллигенцию из симпатий к советскому режиму. В рядах Коммунистической партии можно найти несколько старых студентов и выпускников университетов. Другая и большая часть прежних образованных и имущих классов, хотя и не коммунистическая ни по мировоззрению, ни по партийной принадлежности, открыто поддерживает Советское правительство на том основании, что оно представляет собой лучшую и даже единственную систему организованного управления, которую Россия могут надеяться на радость в настоящее время, и что долг ученых и специалистов в любом случае состоит в том, чтобы посвятить все свои усилия служению своей стране, независимо от того, какое правительство может быть у власти. И, конечно, не всякий образованный человек в довоенной России был за революционный переворот. Среди высокооплачиваемых инженеров и вообще более состоятельных специалистов консерватизм и умеренный либерализм были наиболее распространенными тенденциями, поскольку они вообще интересовались политикой.
Но, при полном учете этих фактов, число интеллигентов, которые пятнадцать-двадцать лет тому назад наверняка причислили бы себя к противникам царского строя, а сегодня скептически и отрицательно относятся к советскому строю , достаточно велик, чтобы потребовать объяснения. История революционного движения в России девятнадцатого века очень тесно совпала с успехами русского просвещения. Лидерами декабристов были поэты и философы, люди, которых коснулось двойное освобождающее влияние западной культуры и Французской революции. Очень большое число народников, революционеров второй половины века, было мужчинами и женщинами с высшим образованием; многие из них приобрели известность как ученые или лингвисты даже после того, как были сосланы в самые негостеприимные пустоши царской империи. Раннее руководство всех современных революционных партий, включая большевистскую, в основном набиралось из интеллигенции. Естественно возникает вопрос: что произвело раскол между революцией, в том виде, в каком она в конце концов приняла, и большинством русской интеллигенции, классом, несомненно, больше всех содействовавшим пробуждению сознательного революционного духа в массах?
Каждый ответит на этот вопрос в соответствии со своими классовыми симпатиями и пристрастиями. Ортодоксальный коммунистический ответ, ответ, который сейчас выкристаллизовался и стал шаблонным в десятках книг и пьес, состоит в том, что дореволюционная интеллигенция (конечно, за исключением ее немногочисленного коммунистического меньшинства) была колеблющимся, нерешительным классом людей, радикальным на словах скорее чем на деле, и обязан оказаться бессильным и ненадежным в условиях революционного кризиса. Рабочий класс, согласно этой точке зрения, захватил и удержал власть, несмотря на робость и саботаж интеллигенции. Одна из ее главных задач теперь состоит в том, чтобы выковать свою интеллигенцию, свой класс врачей, инженеров, учителей, полностью сочувствующих новому общественному порядку.
Непримиримый интеллигент возразит, что ни идеальные, ни материальные условия нового общества, как это предвидели первые русские революционеры, не реализуются в Советском Союзе. Он отказался бы от мысли, что, не участвуя активно в большевистской революции, он нарушил свои прежние принципы.
В каждом из этих ответов есть доля правды; ни то, ни другое, я думаю, не содержит всей правды.
Некоторые представители довоенной русской интеллигенции, как должен признать всякий, кто знаком с произведениями Тургенева и Хехова, обладали большей, чем у среднего человека, долей духовной дряблости. Некоторые из коммунистических методов получения и удержания власти легче оправданы соображениями практической целесообразности, чем соображениями нравственного идеализма.Но основное объяснение глубокого разрыва между революционным строем в России и классом, который поколение тому назад гордился своим революционизмом, лежит вне специфических качеств того или иного интеллигенции или коммунистов, ее следует искать скорее в самой природе, в неизбежности русского революционного процесса. 0005
II
Вероятно, лучшая картина острой трагедии интеллигенции периода гражданской войны в России, картина тем более правдивая и убедительная, что она отражает некоторые собственные переживания автора, содержится в роман В. В. Вересаева « V Tupilce, », переведенный на английский язык под названием « The Deadlock». Роман предваряют прекрасные строки из Divina Cornmedia , в которых Данте изображает бедственное положение ангелов, которые были нейтральны в борьбе между Гочи и Сатаной и которые, следовательно, были отвергнуты Небом и не приняты Адом. Судьба этих ангелов — судьба всех умеренных в исторических столкновениях крайностей; это, безусловно, судьба русской интеллигенции.
Героиня романа Вересаева Катя со своим отцом, Иваном Ильичем, старым врачом, чьи радикальные и гуманистические взгляды часто приводили его к конфликтам с царскими властями, переживает революцию в деревне на южном берегу Крыма. полуостров. Слабое антисоветское правительство свергнуто в начале книги, и большая часть действия происходит, когда деревня находится под советским контролем. В конце есть краткий эпизод восстановления белых.
Старый Иван Ильич последовательно антибольшевистский; он ни на йоту не пойдет на компромисс со своими двумя главными догмами, неприкосновенностью человеческой жизни и свободой слова, ни одна из которых не пользуется большим уважением в готовящейся революции. Но Катя, более молодая, более впечатлительная и восприимчивая к новым идеям, колеблется, как должны были колебаться многие честные русские интеллигенты в мучительном течении гражданской войны. Она чувствует массовую силу Революции, видит ее красивую и героическую сторону, а также ее эксцессы и жестокости. Она восхищается и сочувствует своей сестре Вере, коммунистке самого преданного и самоотверженного типа, которая никогда не бывает так счастлива, как когда кладет свою жизнь под ружья Белого расстрельного отряда.
Но всякий раз, когда Катя чувствует необходимость встать на сторону коммунистов (она никогда серьезно не лелеет мысли о присоединении к белым с их плохо завуалированной программой политической и социальной реакции), ею движет какая-то новая крайность беспощадной гражданской классовой борьбы. вернуться на позицию нейтралитета. И в конце концов она уходит и исчезает, «неизвестно куда».
Вересаев как-то рассказывал мне, что некоторые из его друзей-коммунистов уговаривали его изменить концовку и сделать Катю, в последнем счете, коммунисткой. Но он придерживался своей кульминации, которая не только психологически более верна и убедительна, но и более символична для действительной реакции русской интеллигенции на революцию.
Едва ли можно читать В Тупике , не чувствуя, что опыт Кати есть нечто большее, чем отражение трагедии класса, к которому она принадлежала, народа, который желал и работал на революцию, а потом не мог принять ее, когда она пришла . Это проекция темы мировой трагедии: неизменной пропасти между человеческим стремлением и человеческим осуществлением. Один из самых показательных отрывков в книге — спор между Катей и ее двоюродным братом Леонидом, который сам является активным коммунистом. Катя с горечью указывает на контраст между некоторыми злоупотреблениями нового советского режима и идеалами, которые она и Леонид, преследуемые революционеры при царском режиме, оба лелеяли. И ответ Леонида — убедительный. Я думаю, что по логике, если не по чувствам, — было во многом следующее: раннее русское революционное движение было делом рук небольшого числа людей исключительного нравственного и интеллектуального идеализма, многие из которых прямо порвали с эгоистичными личными и классовых интересов ради своих представлений о справедливости и свободе. Очевидно, нельзя ожидать, что стандарты такого движения, обреченного на практическую неудачу малочисленностью его участников, сохранятся, когда революция перейдет от теории и романтических безрезультатных личных подвигов отдельных лиц к стадии действия, извлекающей наиболее его взрывной силы от чувств ненависти и мести, которые пробуждаются в классах, восстающих против длительного гнета.
Это затрагивает одну из сложнейших психологических проблем русской революции, да и всякого большого движения, которое сначала сознательно направляется в группу энтузиастов-идеалистов, завоевывает массы пылом их убеждений, а затем оказывается находится под угрозой ухудшения, потому что его количественный рост превысил его качественный рост. Даже самый непрактичный интеллигент чеховского или тургеневского воображения, вероятно, отшатнулся бы от reductio ad absurdum участвует в утверждении, что революционное движение должно оставаться «чистым», оставаясь изолированным и тем самым обрекая себя на судьбу, постигшую декабристов и народников: лучшие вожди на эшафоте или в ссылке, а царь еще твердо на его троне.
Тем не менее, даже самый убежденный коммунист, при условии, что он искренен и умен, не может не испытать порой болезненных ощущений от злоупотреблений, совершаемых во имя коммунизма, главным образом в результате проникновения таких огромных организаций, как Коммунистическая партия, Союз коммунистической молодежи, профсоюзы и советское чиновничество продажными и карьеристскими элементами.
Разница между Леонидами и Катями, между искренними коммунистами и сомневающимися интеллигентами в реальной жизни во многом сводится к этому. Коммунисты, поглощенные напряженной личной деятельностью и уверенные в окончательной победе своего дела, рассматривают злоупотребления как вещи, которые рано или поздно будут преодолены или переживутся, в то время как инстинктивная позиция интеллектуала гораздо более скептична.
Это касается еще одного элемента трагедии русской интеллигенции. Основная доктрина коммунизма — оправдание делами или, скорее, делом. Если бы потребовалось назвать преобладающую черту активного коммуниста или беспартийного мужчины или женщины, всецело поглощенного какой-либо отраслью советской, профсоюзной или кооперативной работы, то, вероятно, сказали бы безграничную, неугомонную энергию и активность. Пассивный и задумчивый по воспитанию и темпераменту, типичный старомодный интеллектуал так же плохо приспособлен к такой жизни, как Гамлет, принц Датский, был бы неприспособлен к атмосфере шумного и сознательно растущего американского среднезападного городка. Вполне возможно, что он не по своей воле оказался на мели и оторван от главных течений бурлящей, кипящей, новой русской жизни. Он обращается к той неприметной канцелярской работе, какую только может получить, и находит выражение и известную меру утешения в обмене со знакомыми последним «анекдотом» или сатирической остротой.
Эти анекдоты являются постоянным источником веселья для тех слоев населения, которые нельзя причислить к восторженным поклонникам нового порядка вещей. Возникнув в самых малоизвестных анонимных источниках, они быстро переходят из уст в уста и почти так же быстро забываются и заменяются новыми. Любопытно, что многие коммунисты с явным удовольствием повторяют эти продукты контрабандного юмора; более одного из тех, которые я здесь привожу, пришли ко мне от членов партии с хорошей репутацией. Серьезному коммунисту рассказ случайного анекдота, возможно, приносит то же чувство облегчения и расслабления, которое испытывал верующий в средневековой церкви, когда ему позволяли в определенных случаях предаваться шутливому издевательству над самыми торжественными обрядами и доктринами. Следующая небольшая серия этих рассказов иллюстрирует их общий характер:0005
Видный советский чиновник разглагольствует перед группой рабочих, которые жалуются на недостаточное обеспечение одеждой. Чиновник пытается их утешить, заявляя, что другие расы, в частности американские индейцы, носили гораздо меньше. На что старый рабочий замечает: «Ну, у них, наверное, советская система была намного дольше».
Трое мужчин — русский, француз и еврей — приговорены каким-то революционным трибуналом к расстрелу. Их просят высказать свои последние пожелания. Француз просит бутылку шампанского; русский просит записать его в члены коммунистической партии. Эта необычная просьба вызывает некоторое изумление, и русский поясняет ее, добавляя: «Чтобы, когда я умру, на свете стало меньше одним негодяем». Еврей просит блюдо земляники. «Но сейчас зима, а клубники нет», — говорят ему. «Ну, я могу подождать», — отвечает он.
Непман, или частник, идет в магазин и просит фотографии, которые он может выставить на витрине своего магазина в доказательство того, что он лояльный советский гражданин. Его не привлекают портреты Рыкова, Калинина и всего Совнаркома, но он оживляется, когда видит портрет Ленина, лежащего мертвым в казенной могиле. «Не могли бы вы показать мне фотографию всего Совнаркома, лежащего мертвым?» — осмеливается он.
Объявляется концерт с необычным условием, что входные билеты стоят десять рублей, но сто рублей будет выплачено каждому из зрителей, который заявит о недовольстве последним номером. Зал битком набит людьми, стремящимися легко выиграть сто рублей. Концерт — жалкое дело; но когда последним номером оказывается «Интернационал» в исполнении оркестра ГейПай-Оо или охранки, никому не хочется требовать свои сто рублей.
III
Тяжелые материальные условия также способствуют отчуждению интеллигенции от нового общественного порядка. Если рабочий, как правило, живёт лучше, чем он был до революции, то среднестатистический средний профессионал — врач, адвокат, учитель или инженер — заметно хуже, особенно если он стоит во главе его профессия. Мало того, что его денежное вознаграждение меньше, так он обычно живет в гораздо более тесных и некомфортных условиях. Я посетил кабинет русского ученого-медика с мировым именем, чья кровать стояла в приемной.
Эти материальные трудности усугубляются различными психологическими раздражителями. Замученный и перегруженный работой врач во главе больницы, естественно, испытывает некоторую долю обиды, если какая-нибудь делегатка (термин для рабочей или крестьянки, которую посылают инспектировать и изучать общественные учреждения) читает ему лекцию о том, как работает его больница следует управлять. Инженеры часто жалуются, что их инициатива серьезно сдерживается, а их работа вообще затруднена из-за постоянного вмешательства заводского комитета или местного отделения коммунистической партии. Профессора старой школы чувствуют себя лично обиженными, если кого-то из их числа грубо привлекут к ответственности и пригрозят лишением должности за публикацию научной статьи в каком-нибудь иностранном издании, в котором, возможно, без его ведома, русский эмигрантов ученых также внесли свой вклад.
Справедливо будет сказать, что на каждое из типичных интеллигентских недовольств, о которых я упомянул, есть более или менее убедительный контрдовод коммунистов. Больницы в России иногда плохо управляются; и усилия делегаток или других граждан, настроенных на общественное мнение, по проведению реформ, при условии, что эти усилия направляются разумным отношением к фактам, могут быть полезными и полезными. Хотя в судебном процессе над пятьюдесятью инженерами и техниками, обвиняемыми в коррупции, саботаже и преднамеренном бесхозяйственности на шахтах Шахтинского района Донецкого угольного бассейна, в деле государства могли быть некоторые слабые места, было достаточно доказательств, чтобы показать, что целая группа этих шахтинских инженеров, злоупотребляя своим положением и беря взятки от прежних владельцев, взяла на себя частичную ответственность за ту атмосферу напряжения, трений и подозрительности, которая иногда ощущается между новыми коммунистическими хозяевами русских заводов и старыми технические специалисты. Каждое новое революционное правительство яростно враждебно к своим противникам-эмигрантам; и, несомненно, советским ученым и профессорам следует избегать даже возможности контакта со своими бывшими коллегами, которые сейчас находятся за пределами советских границ.
Но в то время как сторонний наблюдатель может признать две или более стороны каждого спорного дела, вполне естественно, что люди, живущие в России, должны смотреть на дело с точки зрения своего класса, своих условий труда. И если теория и практика пролетарской диктатуры являются как бы пьянящим стимулятором для наиболее деятельных рабочих и с этой точки зрения источником силы для советского режима, то в других классах населения, и не в последнюю очередь среди интеллигенции эта теория и практика создают ощущение дискриминационного обращения, если не угнетения.
Это чувство классовой неприязни иногда проникает даже в ряды Коммунистической партии. Я слышал о случае, когда коммунист не пролетарского происхождения, получивший должность, требовавшую значительной технической подготовки, не на шутку возмутился, когда какой-то товарищ-коммунист поднял шаблонный вопрос, не следовало ли дать эту должность рабочий. «Где вы найдете настоящего рабочего, который знает несколько языков и имеет другие технические квалификации для этой должности?» — был его ответ.
Большая часть трагедии старой интеллигенции заключается в том, что это вымирающий класс. Не то чтобы в России исчезали образование или образованные люди. Революция значительно расширила образовательные возможности масс, и, несомненно, по мере того, как страна становится материально богаче, качественные стандарты школ и колледжей будут неуклонно повышаться. Но новая советская интеллигенция, вырастающая из рабфаков и пролетаризированных университетов, настолько отличается от старой во всем, от классового происхождения до культурных и политических норм и идеалов, что едва ли можно не отметить здесь резкого перелома непрерывность.
Две церемонии, на которых я присутствовал в Москве, помогли подчеркнуть это впечатление исчезающего класса. Одним из них был митинг в честь В. В. Вересаева. Хотя идеология его В Тупике , как я указал, не коммунистическая, в его чествовании принимал участие Наркомпрос, ибо он был стойким борцом с царизмом за десятилетия до революции. Вера Фигнер. одна из героинь народничества, женщина с прекрасными классическими чертами лица, очень прямая, несмотря на преклонный возраст и долгие годы, проведенные ею в шлиссельбургских застенках, красноречиво говорила о жизни и творчестве Вересаева. Публика была необычной, если не уникальной. Можно было узнать наиболее характерные фигуры старой интеллигенции: учителей, врачей и кооператоров, людей, знавших Вересаева по его дореволюционным произведениям. Многие, без сомнения, нашли зеркало своих проблем в В Тупике.
На протяжении всего мероприятия царила атмосфера, напоминающая знаменитый рассказ Доде «Последний урок». Там было очень мало молодежи; как в выступающих, так и в аудитории чувствовалось ощущение, что здесь был класс, который коллективно переживал трагедию бездетной смерти, без сочувствующего молодого поколения, которое унаследовало бы и увековечило его идеалы, вкусы и привычки.
Что-то в этом же духе просматривалось и на праздновании тридцатилетия МХТ. Здесь снова ощущалась необычная для современной России публика. Оно было более формальным, чем собрание в честь Вересаева; многие деятели дореволюционной светской жизни Москвы доставали и надевали свой давно вышедший из употребления сюртук по этому особому случаю. Но если здесь было много бывших представителей того класса, который в Советской России привычно и пренебрежительно именуется буржуазией, то это были, несомненно, представители более культурной и образованной буржуазии, сплотившиеся вокруг Художественного театра и поддерживавшие его с момента его начало.
Среди толпы людей, воздавших дань уважения Константину Станиславскому от имени различных организаций, один великолепный пожилой господин в высоком воротничке отличился тем, что вышел на середину сцены, возложил венок и произнес два слова «Старая Москва » («Старая Москва»). Был делегатом общества «Старая Москва», проводившего археологические исследования в городе. Но его слова были настолько символичны и вызвали такой отклик, что аплодисменты продолжались еще несколько минут после того, как он исчез со сцены.
Здесь действительно собирались представители лучшей стороны старой Москвы. И здесь снова произошла трагедия, связанная с резким разрывом культурной преемственности. Правда, Художественный театр до сих пор занимает почетное и значительное место в театральной жизни России. Он выступает перед многолюдной публикой, и высшие советские чиновники предпочитают посещать его премьеры, а не те театры, которые больше претендуют на пролетарскую чистоту художественного замысла. Но новый Художественный театр, который ставит остросюжетные пьесы Всеволода Иванова, — это не старый Художественный театр, отличившийся в интерпретации Чехова и Достоевского. И можно подозревать, что в отношении старых актеров первоначального Художественного театра к очень компетентной и блестящей молодой труппе, появляющейся в более современных пьесах, есть нечто большее, чем неизбежный легкий элемент сожаления, с которым возраст уступает место молодости. Еще более острая боль возникает от ощущения, что старая традиция Художественного театра, как раз из-за сильных новых культурных влияний, которые действуют, не будет полностью продолжена, что ни один актер нынешнего поколения в России, однако большой своей природной способности, вероятно, произнесет монолог Ивана Карамазова в манере несравненного Качалова.
IV
Старая русская интеллигенция принадлежит истории. Его недостатки хорошо известны, и не в последнюю очередь благодаря его собственным писателям и сатирикам. Еще до того, как пришли коммунисты со своей теорией о том, что интеллигенция, за немногими исключениями, представляет собой «шатания мелкой буржуазии», всякий, изучающий русскую литературу, был знаком с Обломовыми и Рудиными, с теми типами, в которых действие тонуло в потоке. слов, у которых интроспективный самоанализ парализовал способность принимать решения.
Но, пожалуй, достоинства интеллигенции менее известны. Всякий, кто хоть немного знаком с русской историей, кто жил в России и сталкивался с остатками этого исчезающего класса, должен, я думаю, признать два качества, более характерные для русской интеллигенции, чем для образованных классов других народов. страны.
Во-первых, это высокий социальный идеализм, побудивший многих мужчин и женщин имущих и аристократических классов оставить свои личные интересы и броситься в то, что должно было тогда казаться безнадежной борьбой с колоссом царского самодержавия. Никакое чисто материалистическое толкование жизни и истории не может в полной мере объяснить Кропоткиных, Толстых, Софьих Перовских, которые при всех открытых для них политических и социальных преимуществах сознательно избрали путь протеста и бунта, который мог привести только к преследованиям. , изгнание или эшафот.
В то время как русская интеллигенция, вероятно, давала большую долю людей, порвавших со своими корыстными интересами ради своих идеалов, чем любой класс любой другой страны, только меньшинство из них, пожалуй, можно было бы считать политически активными. Еще более характерной, чем этот социальный идеализм, была очень широкая и богатая личная культура, которую при знакомстве связывают с русским ученым, писателем, ученым или художником. Крайняя педантичность не является обычным русским недостатком; и во многом это связано с тем, что русский ученый или ученый, как правило, не является узким специалистом. Кропоткин, например, прославился как историк, исследователь, философ и естествоиспытатель. Вересаев, как и Чехов до него, был дипломированным врачом, прежде чем приобрел известность как писатель. Нет ничего необычного в том, чтобы встретить математика с более чем любительским талантом к музыке, или наоборот. В этом размахе и размахе, широких, как сама русская земля, заключена большая часть неизъяснимого очарования древней русской культуры.
Неизбежно, что роль интеллигенции в Революции и гражданской войне должна быть строго оценена активными бойцами с обеих сторон. В глазах как победившей Красной Советской России, так и побежденной белоэмигрантской России радикальная и либеральная интеллигенция, принимавшая мало активного или добровольного участия в борьбе, должна казаться чуть ли не дезертирами в схватке не на жизнь, а на смерть, где дезертирство было непростительным преступлением.
Конечно, академическая и теоретическая напряженность в характере интеллигенции делала ее, как правило, неспособной оседлать революционную бурю, где первым требованием были быстрые решительные действия. И все же может быть, что их гуманизм, их отвращение к кровопролитию и терроризму, независимо от того, для чего использовались такие средства, были в такой же степени связаны с их бездействием в великой российской социальной конвульсии, как и с их знакомой исторической слабостью нерешительности и колебаний. Они были не из тех, кто строил Шлиссельбург или Соловецкие острова.
История имеет свои законы относительности; и мирные жители в периоды страстного напряжения и борьбы не всегда больше всего страдают от применения этих законов. Мало кто сейчас в какой-либо стране относится к пацифистам мировой войны с тем негодованием и презрением, которые обрушились на них во время военных действий. И грядущие поколения в России, рассматривая Революцию в более широкой перспективе, могут с большим сочувствием относиться к трагической дилемме интеллигенции, которая пошла по стопам дантовских ангелов и не встала по обе стороны баррикад гражданской войны. разумно ожидать от поколения воинов, прошедших ту войну.
Феминистская интеллигенция царской России — JSTOR Daily
Русская интеллигенция была уникальным культурным движением, состоявшим из людей со всего российского общества, которых «объединяла эта жажда знаний и страсть к воплощению в жизнь всех последствий своих идей — каких бы то ни было последствия», — пишет ученый Ричард Гриман.
Одной из таких идей была эмансипация женщин. Для XIX века, особенно в условиях патриархального самодержавия в России, интеллигенция была на удивление феминистской. Даже средние школы для девочек были рассадниками радикализма задолго до XIX века.17 оборотов.
Одним из образцовых представителей этой (относительно) феминистской интеллигенции является Вера Михайловна Подоровская-Фролова (1856-1907). Подоровская была матерью Виктора Сержа (1890–1947), пожизненного революционера, которого Сьюзен Зонтаг назвала «одним из самых неотразимых этических и литературных героев двадцатого века». Прослеживая родословную Сержа, Ричард Гриман объясняет, как инакомыслие против царизма открыло перед женщинами необычайные двери и потребовало огромных жертв. Гриман пишет:
Что поистине примечательно, так это то, что она и тысячи других русских женщин смогли воспитать себя и сыграть самостоятельную, активную социальную роль, часто превосходящую мужчин, в таком отсталом, авторитарном, патриархальном обществе. Парадоксально, но эти эмансипированные русские женщины намного опередили европейских и американских женщин своего времени.
Вера Подоровская происходила из дворянской, но небогатой семьи. Она получила либеральное и гуманитарное образование и быстро поняла, насколько бессильны такие идеи в условиях царской России. Для нее радикализация произошла от осознания того, что реформа невозможна. Гриман отмечает, что «представителей интеллигенции объединяло не общее социальное происхождение и не общие экономические интересы, а общее отчуждение от общества и общая вера в способность идей критиковать и преобразовывать его».
В 1876 году протореволюционная Вера вышла замуж за петербургского банкира Владимира Фролова и в течение следующих нескольких лет родила двух дочерей. Пока так буржуазно. Однако в 1888 году она уехала в Женеву, чтобы продолжить образование, взяв с собой старшую дочь. (Возможно, она также поехала лечить туберкулез, что в конечном итоге погубило ее.) Ее муж остался в Санкт-Петербурге с их младшим ребенком.
Вера не смогла бы выехать без разрешения мужа в паспорте. Гриман пишет, что «такое устройство [разделения], почти немыслимое на викторианском Западе, едва ли было необычным для русской интеллигенции, где личное освобождение женщин неизбежно вытекало из их интеллектуального освобождения». В Женеве Вера сошлась со ссыльным Леоном Кибальчичем, на шесть лет моложе ее и сыном священника, что сделало его русским простолюдином. Он состоял в дальнем родстве с Николаем Кибальчичем, одним из членов 9-го0027 Группа Народной Воли (Народная Воля), повешенных за участие в убийстве Александра II, в 1881 году.
Объединились с Леоном, чтобы отправиться «в поисках хлеба и хороших библиотек», как выразился их сын Виктор Серж это был для Веры окончательный отказ от буржуазной жизни.
